ГЛАВА 7.

       Ненависть клокотала в груди дароги. Ревность, ежедневно подстегиваемая сознанием того, что шансы его падают, в то время как шансы его соперника возрастают, заставляла достойного Аслан-бека совершать неожиданные для него самого поступки и предпринимать шаги, на которые он даже не считал себя способным.  

Мадмуазель Фонтейн, получив большую новую партию, была необычайно увлечена репетициями и, казалось, ни о чём другом и помыслить не могла. Когда дароге удавалось удержать её внимание более чем на десять минут, он уже считал себя вознагражденным за ожидание и получал изрядную  порцию рассуждений о тонкостях трактовки новой роли.

Он с удовольствием смотрел на очаровательное, взволнованное личико Камиллы, её сияющие энтузиазмом глаза, а это выражение, надо заметить, шло ей больше всего; но то, что она говорила, он, конечно, пропускал мимо ушей. Дарога, как всякий уважающий себя мужчина, четко знал, в чем предназначение женщины, созданной Аллахом для услаждения жизни мужчины. Но эта её увлеченность работой – ещё полбеды. Аслан-бек готов был подождать, досадуя, конечно, что девушка часто отклоняет его приглашения поужинать и вообще уделить ему побольше времени; но она  делала это с таким милым выражением искреннего сожаления человека, вынужденного подчиняться долгу, что досада его испарялась под её взглядом, да и домой он по-прежнему её провожал. Иногда.

      Несносный щелкопер не оставлял наивную девушку в покое, продолжая оказывать ей всевозможные знаки внимания, да обратятся его лживые дары в песок. Увы, этим лживым дарам, предназначенным пленить девичье воображение своей мнимой щедростью, но являющихся, безусловно, лишь орудием бесчестного обольщения неискушенной беззащитной красавицы, дарога не мог противопоставить ровным счетом ничего… Эти роскошные безвкусные розы; этот щегольский экипаж, запряженный прекрасными лошадьми, ожидающий у входа, чтобы отвезти мадмуазель Фонтейн в дорогой ресторан или на прогулку; а связи, а драгоценности, которыми презренный фат мог бы осыпать Камиллу, если бы она позволила…

Слава Аллаху, что она не позволяет! Благословен Аллах, вложивший в девичью головку такую недевичью мудрость: Камилла с самой серьезной миной уверила его, что она полностью согласна с истинностью старой восточной поговорки, которую Аслан-бек не преминул ей напомнить (ввернул ненароком, очень ненавязчиво) – «бесплатные финики лежат только в ловушке для обезьян».

      Но очень плохо, что она знает обо всех этих возможностях! Кто может быть уверен в сердце женщины! Оно прихотливо и изменчиво; что, если Камилла предпочтет не достойного зрелого мужчину, а состоятельного молодого хлыща, небось, на самом деле по уши в долгах, знаем мы таких… В том, что именно он сам, бывший начальник тайной полиции Мазандерана, является, несомненно, наиболее достойным мужчиной из всех возможных, Аслан-бек ничуть не сомневался. Единственным его недостатком ему представлялась бедность.

       Мучимый ревностью, дарога почти всё своё время проводил в театре, стараясь не попадаться на глаза Камилле слишком часто, но и не упуская её из виду.

Он дошел до того, что бродил возле дома мадмуазель Фонтейн, дожидаясь её возвращения в те дни, когда был лишен возможности её сопровождать, и, дождавшись, мрачно наблюдал, как его недостойный соперник помогает Камилле выйти из коляски. Сжав зубы и кулаки, дарога стоически переносил процедуру пожимания ручек, поскольку полагал эти муки оправданными: главным для него было знать, что его соперник не стал его счастливым соперником.

И, хотя и скрежеща зубами, но вознося хвалу небесам, дарога убедился, что Камилла мягко, но решительно отклоняет все поползновения своего коварного поклонника, несколько раз, всё же, попытавшегося привлечь её к себе и поцеловать. Аслан-беку не слышно было, что она говорит этому фату, но он отчетливо видел, что, несмотря на нежное и немного смущенное выражение её лица, говорит она твердо и  ни секунды не колеблется. И последовать за нею в дом девушка не позволила.

К своему вящему удовлетворению Аслан со злорадством отметил, с каким досадующим и разочарованным видом садился в свой экипаж не преуспевший соблазнитель. Так-то!

        Глядя вслед удалявшемуся экипажу, дарога мстительно сложил пальцы правой руки в непристойном жесте.

        - Зря стараешься, дарога, в Париже тебя не поймут, у французов эквивалент этого телодвижения совсем другой, - голос Эрика, раздавшийся у него над ухом, прозвучал так неожиданно, что заставил Аслана выхватить дамасский кинжал, с которым он никогда не расставался, ещё до того, как он узнал этот голос. – Но навыков ты не утратил. Как, впрочем, и я…

        Аслан огляделся. Рядом с ним никого не было. Эрик стоял шагах в десяти, в тени, куда не достигал свет уличного фонаря. Его темная фигура почти сливалась с окружающей темнотой, только глаза неестественно и потому пугающе светились золотистым блеском. Эрик продолжал:

        - Я не первый раз вижу, как ты здесь топчешься, дарога, просто не хотел мешать. Что, экс-начальник тайной полиции славного города Мазандерана вспомнил былые дни, полные приключений и опасностей? 

        Голос Эрика всё также раздавался прямо в ухе у дароги. Теперь в левом. Аслан раздраженно поморщился.

        - Опять твои чревовещательские штучки, Эрик, - с досадой бросил он, - подойди поближе, как полагается уважающим друг друга собеседникам. Я думал, ты больше не прибегаешь к этим ярмарочным приёмам, чтобы развлечься.

         - Каждый развлекается, как может, дарога, - голос Эрика донесся с того места, где он стоял, - так ведь гораздо хуже слышно, правда? Действительно, следует сократить дистанцию. Но лучше ты подойди ко мне: та тень, в которой ты якобы прятался от посторонних глаз, скрывает лишь небольшой участок от верхушки твоего головного убора до третьей пуговицы жилета, всё остальное мелодраматично заливает свет луны. Не заметить тебя могла только парочка таких по уши влюбленных, какими были те, за кем ты следил.

         - Я ни за кем не следил, - буркнул Аслан-бек, делая несколько шагов и пряча оружие.

         - Нет? Ну, значит, я ошибся. Меня сбило совпадение. Если память мне не изменяет, ты как-то искал некую девицу, мадмуазель Камиллу Фонтейн, если не ошибаюсь. А поскольку кавалер, которого ты проводил столь неблаговидным жестом, страстно шептал своей спутнице на ушко: «Камилла, Камилла, дорогая, позвольте мне…», ну и так далее, я и решил, что это та самая барышня, дела которой так занимают тебя. Я подумал, что тебе интересно будет узнать, о чем шла речь, ты же знаешь, я обладаю тонким слухом и мне просто захотелось оказать тебе любезность; да и заключительная реплика  ловеласа, которую он процедил сквозь зубы, отъезжая, была довольно любопытна… Но извини, тебе это не интересно, поэтому я умолкаю и продолжаю прогулку, ты, вероятно, также собираешься продолжить свою, так что не буду мешать тебе и…      

         Нервы дароги не выдержали. Из двух противоречивых чувств, боровшихся в его груди, безоговорочную победу одержало ревнивое любопытство. Желание соблюсти позу небрежного безразличия корчилось в пыли у ног победителя. Дарога откашлялся. Эрик спокойно ждал, поглядывая по сторонам. Аслан-бек приблизился к нему и встал в тени, рядом с Эриком.

         - Мадмуазель Фонтейн живет в этом доме, я иногда провожаю её, - Аслан-бек запнулся.

         - Но не сегодня, - любезно подсказал Эрик.

        - Этот щелкопер преследует её, - мрачно пояснил дарога, - он ей проходу не дает. Деньги, связи, влияние, возможности – всё это способно вскружить голову неопытной наивной девушки.

        - Да, - вставил Эрик, - лошади у него отменные. Но ты забыл ещё перечислить среди преимуществ молодость и привлекательную внешность.  

        - Для мужчины внешность не имеет большого значения, а что до возраста… Неопытный юнец, щенок, ничем себя ещё не проявивший в настоящих мужских делах, самоуверенный и самодовольный, изнеженный; таким все само в рот падало, они и считают, что весь мир вертится вокруг них, - дарога горячился все больше, высказывая мысли, которые он так часто повторял в своих внутренних монологах. – Разве такой мальчишка способен чувствовать так, как зрелый, опытный, умудренный жизнью мужчина, завоевывать женщину и ценить то, что завоевал!   

        Эрик слушал разгорячившегося Аслана, опустив голову.

          - Не шуми, дарога, - тихо предупредил он и поднял лицо вверх, показывая кивком головы на окна дома, перед которым они стояли. – Перебудишь всех жильцов и мадмуазель Фонтейн тоже. Хотя она, впрочем, ещё не легла.           

          - Почему ты знаешь? – подозрительно встрепенулся Аслан. – Ты знаешь, где она живет? Откуда?!    

       - Элементарно, дарога, - вздохнул Эрик, - для профессионального работника секретных служб твой вопрос, мягко говоря, удивителен. Вскоре после того, как мадмуазель вошла в подъезд, зажегся свет вон в тех окнах на четвертом этаже. Должен заметить, мадмуазель легка на ногу, она вспорхнула, как птичка, на свой этаж, ни разу не остановившись и чуть ли не бегом. Кроме того, ты все время таращился на эти окна, в которых свет всё горит и горит. В остальном же ты совершенно прав, дарога, - продолжал Эрик без всякой паузы, - приятно тебя слушать. Рассуждения твои поражают своей истинностью и здравостью. Жаль только, что девушки почему-то этого не понимают.

      Аслан решил не реагировать на легкомысленный тон Эрика.

И хотя природная и профессиональная осторожность, а также былой опыт, настойчиво твердили ему, что не стоит связываться с такой непредсказуемой и опасной личностью, как Эрик, желание разузнать побольше о столь волнующей его ситуации возобладало. Слишком уж измучили дарогу разъедающее чувство ревности и постоянные треволнения; положительно, он начал утрачивать контроль над собой. Поскольку, произнеся сентенцию о непонятливости девушек, Эрик опять замолк, не выказывая никакого желания продолжать, дарога, помявшись, спросил:

        - Так что ты слышал, Эрик? Я имею в виду, что он сказал, этот прощелыга?

       - Почему же сразу прощелыга, дарога? – в голосе Эрика звучало  искреннее недоумение. – Достойный молодой человек; вполне естественно его желание завоевать сердце и все прочее красавицы. Ты ведь тоже этого желаешь, не так ли? Каждый использует те средства, коими располагает. Стоит ли чернить соперника только потому, что он - твой соперник? Да и мне, вот только сейчас, пришло в голову, что, возможно, недостойно подслушивать приватные беседы или, хотя бы, пользоваться плодами этого предосудительного поведения…

        Дарога, наконец, понял, что Эрик… О, шайтан, опять эта его ирония! Когда Эрик шутил свои шутки над другими, дароге, (зачем скрывать?) это нравилось, он находил это весьма забавным, но когда ирония была нацелена в его, Аслан-бека, мишень… Это совсем другое дело! Но придется терпеть – Эрик может быть ему полезен. Таланты Эрика были известны дароге лучше, чем кому-либо в Париже. Как, впрочем, и сам факт существования Эрика. Поэтому, подавив раздражение, дарога повторил свой вопрос, словно не заметив издевки:

       - Так что же он сказал, этот… мсье? Я должен знать. Ты же помнишь вашу французскую поговорку, Эрик: «в любви, как и на войне, все средства хороши».

        Эрик задумчиво смотрел на него.

       - Неужели? Вот, значит, как ты теперь считаешь, - со странной интонацией проговорил он. – Что ж, и опять ты прав, дарога, я с тобой полностью согласен. Итак, слушай. Слова девушки я тебе повторять не стану, это не интересно. Скажем просто – она ему отказала… на данном этапе, по крайней мере. И, садясь в свой элегантный экипаж, твой молодой соперник, дарога, прошептал сквозь зубы: «Ничего, подождем, я своего добьюсь, во что бы то ни стало добьюсь!» Видимо, баловень судьбы руководствуется той же пословицей, что и ты, дарога. Он добавил ещё что-то, я не разобрал точно, но, кажется, там были слова «премьера», «всё изменится» и, самые заветные в любой ситуации, «всё оплачено». Есть над чем поразмыслить, не правда ли, дарога?

         Они помолчали. Аслан-бек опять непроизвольно взглянул вверх, на освещенное окно четвертого этажа и увидел, как свет в окне погас.

         - Ну вот, мадмуазель Фонтейн легла спать, - прокомментировал Эрик. – Ты постоишь ещё, дарога, или покинешь свой пост? Мне же позволь откланяться…

        Конец фразы повис в воздухе. Аслан обнаружил, что говорившего рядом с ним уже нет. И ни малейшего движения или хотя бы звука шагов. Бросив ещё один взгляд на темные окна, Аслан-бек пошел по улице в сторону Тюильри. Он прикидывал, соображал. Он не прошел и полусотни шагов, как в ушах у него прошелестел бесплотный голос:

        - Советую тебе приглядеть за  девушкой, дарога, за тем, что вокруг неё творится. И повнимательней.

        Бывший начальник Мазандеранской полиции резко остановился. Нет, Эрика ему не заметить, его нельзя заметить, если он сам этого не захочет.

        - Ты можешь ещё немного помочь мне, Эрик? – тихий вопрос был брошен в пустоту, но Аслан-бек не сомневался, что Эрик слышит его.

        - Нет, дарога, меня это не касается, - последовал равнодушный ответ. – Прощай.

                                                            ***

        Дароге кажется вполне естественным, что правила игры, разрешенные ему, не позволены никому другому. Ни тени сомнения. Этот моралист забыл свои проповеди и нотации, своё праведное осуждение. Он не замечает сходства ситуаций. Или замечает, но… Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Хорошая пословица. Удобная. И никого не интересует, что думает по этому поводу бык.

Поговорки вообще очень вовремя подворачиваются: этакие подпорки, костыли для ущербного нежелания иметь собственное суждение. В них всё расставлено по своим местам, в этом продукте коллективного разума. Пословица – как миф коллективного сознания. Неплохо звучит, вы не находите? И никаких вариантов. Главное – уверенно отождествлять себя с нужной частью поговорки. И подбирать их правильно. Тогда и другие поверят.

Но только одно маленькое условие. Ты должен быть «одним из…». Не чересчур сильно отличаться, иначе не сработает. Как вот эта, ещё одна общепринятая истина, прекрасное, бодрящее утверждение  – «для мужчины внешность не имеет большого значения». Эрик всецело её поддерживает… Но… В отношении него… она утрачивает свою общепринятость. Настолько, что Аслану даже не приходит в голову, как Эрик должен воспринять эти слова, брошенные ему в лицо. Так называемое лицо…

Ему не приходит в голову, что Эрику нельзя цитировать такие истины, потому что Эрику очень захочется убить цитатчика. Ему просто не пришло в голову, что Эрик считает себя мужчиной и человеком. Для него несомненно, что Эрик, трезво оценивая своё место в этой жизни, даже и не претендует на принадлежность к данным категориям. Принял, привык. А как же иначе. Эрик ведь монстр. И, наверное, он прав. Надо быть монстром, чтобы поверить в то, что ты монстр.

В тот момент, когда он окончательно поверил в это, и было настоящим и бесповоротным переходом в соответствующее состояние. Всю жизнь, подспудно, не решаясь вытащить это на поверхность, чтобы, разглядев при дневном свете, не усомниться, он знал, что все, все, все вокруг ошибаются. Все просто ошибаются, не замечают… видят не то. И зная, что это наивно, жалко, унизительно беспомощно, он всё же надеялся, что однажды кто-то посмотрит на него - не видя. Не захочет – увидеть. И захочет – разглядеть.

         …какая ерунда. И ничего, он живет, как ни в чем не бывало. Сейчас не совсем живет, конечно. Так что и разглядывать, собственно, особенно нечего. 

          Каждый видит одну и ту же ситуацию по-своему. Зависит от того, откуда ты смотришь.

          Труднее всего разрушать стереотипы коллективного сознания. Неблагодарное это дело. Легче предаваться этому малоперспективному занятию извне, так сказать, находясь вне сферы этого самого сознания, сиречь коллектива. Подобно ему. Как удачно всё складывается. Кому, как не ему, и карты в руки. Кстати о картах.

          Он давно не обращался к ним, не хотелось. Зачем? Желание увидеть, что написано на ободе Колеса Фортуны возникает тогда, когда сдвигается, нарушается хрупкое равновесие Разума и Души. Когда есть, о чем спрашивать. Когда хочешь узнать, что делать дальше, уяснить что-то в себе и понять в других. У него начисто исчезла эта потребность. И необходимость. Ему и так все ясно, понятно и нелюбопытно. Совершенно не интересно узнать, что ждет его в будущем. Да что бы ни ждало – ему-то что. Какой смысл смотреть, как будет раз за разом выпадать «Белая карта»? А ничего другого он и не сможет увидеть.   

         Карты ему теперь годятся только на то, чтобы пасьянсы раскладывать. Например – «Могила Наполеона». Нет, лучше – «Могила Эрика», так будет правильнее. Не заняться ли и впрямь, не разработать ли новую схему – нечто, по форме раскладки напоминающее «Фонтанчик Слёз», с интересными обратными переходами, ложными переносами… и пр. В меру патетично и с легким налетом самоиронии.

         Для того чтобы раскладывать пасьянсы, не требуется особых душевных сил. Достаточно просто сосредоточенности и внимания.

         Как раз то, что ему нужно. На что он ещё годится.

Ещё он умеет строить карточные домики - так, как не может никто. Высокие ажурные башни и точную в мельчайших подробностях копию Нотр-Дам, замки с донжонами и перекидными мостами, китайские карточные пагоды с карточными драконами. Его руки ловки и искусны, они могут быть изумительно точны и аккуратны,  они… они могут стать нежными и ласковыми, но никто не знает об этом… не хочет знать.

Карточные домики – вот всё, для чего ему понадобились его нежные и нечеловечески сильные руки. Карточные домики сродни воздушным замкам. Они будто бы реальны, но дунь – и разрушение вступает в свои права.

Разрушение – вот единственная реальность.

                                                     ***

         Прошло несколько дней, и как ни противилось самолюбие бывшего начальника секретной службы города Мазандерана, но горькая истина  всё требовательнее являлась пред его очи, требуя взглянуть в её суровый лик. Расследование, проводимое достопочтенным Аслан-беком, явно зашло в тупик. Он старался собрать как можно больше информации, вспоминая мельчайшие подробности сыскной деятельности, в которой он в свое время можно сказать, что преуспевал. Но всё оказалась теперь намного сложнее, чем ему это вначале представлялось.

         Фактура, безусловно, была иная. Способы ведения – тоже. Антураж, как сказала бы мадмуазель  Фонтейн - тем более. Да и сама его маленькая пери… Временами дароге положительно казалось, что она, возможно, слегка «морочит его», как это здесь называется. Хотя в это ему было необычайно трудно поверить; вся его мужская гордость восставала против такого крамольного подозрения, отвергая его, как несообразно нелепое.

Она… она просто кокетлива, француженки кокетливы от природы и поощряемы в таком поведении их собственными мужчинами. И истинно, у них это получается неподражаемо.

С какой грацией они играют с беднягами. На взгляд дароги, европейские мужчины, особенно парижане, слишком большое значение в своей жизни отводили женщинам; дарога подразумевал – в общественной стороне своей жизни. Слишком много в Париже зависело от женщин, за кончик какой общественной нити не потяни – она приведет, в конце пути, к женщине. И за интригами, даже политическими, зачастую можно прозреть движущую пружинку, коей оказывалась всё та же, в тени таящаяся, женщина. Что уж говорить о простом, хоть и достойном и правоверном, не чуждым мужских слабостей изгнаннике, чьи, э-э-э… пристрастия никому не важны и не могут оказать ни малейшего влияния на ход событий, любых событий, если значительные, видные государственные мужи снисходительны к этим слабостям, проистекающим из их чрезмерного попустительства влиянию этих гурий.

Дарога так много пережевывал в своем уме эту тему, поскольку ему всегда было необходимо всесторонне обосновать свои желания разнообразными морализирующими умозаключениями, либо просто сослаться на примеры. Достойные сравнения. Эта привычка, в дальнейшем перешедшая в потребность, а потом укрепившаяся почти в догму, развилась у него ещё в медресе, где достойный Аслан-бек обучался знанию Корана, письму (каллиграфическому, без сомнения), чтению и языкам.

Тогда же получил он и большой вкус к занятиям астрологией, в Персии пользовавшейся повсеместно большим почетом и безусловным доверием. К слову сказать, именно интерес и пристрастие к вышеупомянутым занятиям, к которым несколько позже прибавилось вдумчивое изучение «ильми-джафар» - гадания на буквах - сблизило почтенного бека с Эриком, искусным гадателем на картах, необычайно быстро по прибытии ко двору пресветлого шаха Назр-эд-Дина овладевшего не только этим глубоким знанием, но и, также, скрытой от непосвященных премудростью «ильми-рамль»: наукой о рисунках на песке. Да, в этом искусстве Эрику не было равных среди шахских эфенди, белобородых и почтенных; и шах, с самого начала проникшийся благосклонностью к французу, милостиво вопрошал его о многом и доверял его суждениям и предсказаниям.

Конечно, молодой владыка, недавно вступивший на престол, и вообще был склонен соединить мудрость Востока со светом Запада, обратив свой проницательный взор к Франции. Вскоре после благого его воцарения на престоле в тегеранском «шахском» медресе появились французские преподаватели. Дарога хорошо помнил некого французского офицера, у которого он учился в течение восемнадцати месяцев, и тот интерес к Франции, который тот заронил в его душу. Позже, оказавшись волею Аллаха и повелением пресветлого шаха Назр-эд-Дина в Париже, дарога даже пытался разыскать своего учителя, но пески времени, видно, поглотили того. Много времени прошло с той поры юношества и ученичества. А может, и не в Париже жил ушедший на покой старый офицер.

         Что же до Эрика… Эрик со своими соотечественниками, будучи в Персии, не общался; да и вообще, присущая ему замкнутость и надменность, в сочетании с мрачными его талантами мага и прорицателя, и зловещей славой искусного исполнителя шахской воли в секретных поручениях, окружавшей его при дворе, не способствовали его сближению с кем бы то ни было, да и сам Эрик сторонился людей, что казалось Аслану вполне логичным и понятным.

        Люди ненавидели его и боялись. Он же ненавидел их и презирал, но не боялся. Эрик никогда и никого не боялся.

        С каждым сбывшимся его предсказанием страх перед ним, смешанный с ненавистью, множился. И Аслан был уверен, что как в темном зеркале отражались, возрастая, ответные черные чувства в бездонных темных глубинах Эриковой души. Презрение за этот страх и ненависть за их ненависть.

        Аслану Эрик тоже предсказал кое-что. Дважды. Аслан вспомнил, как Эрик держал его ладонь своей ледяной, словно безжизненной рукой и, легко проводя по линиям ладони своими необычайно длинными худыми пальцами – указательным и безымянным, - произносил завораживающим своим голосом слова, ложащиеся на душу и подчиняющие себе воображение. И поежился. Словно холодным сквознячком протянуло в душной комнате, за плотно задвинутыми тяжелыми портьерами.

        Аслан-бек приподнял руку, повернув её ладонью к себе, поднес к глазам, но в слабом свете угасающего камина, в сгущающихся сумерках, плохо было видно. Он сам приказал Дариусу экономно топить камин, рачительно расходуя топливо (цены в Париже неуклонно росли, а пенсион, определенный беку шахиншахом, оставался прежним), но сейчас он почувствовал, что есть удобный повод сорвать накопившуюся досаду.

      - Дариус, - раздраженно позвал дарога, - принеси свечи!

      И когда Дариус возник на пороге, не сдержавшись, прикрикнул:

       - Я же велел тебе разжечь больше огня, я не вижу ни одной буквы…

       Смиренно склонив голову, Дариус засновал по комнате. Безропотно подкинул дров в камин, вздул свечи, попутно вернув на диван сбившуюся на ковер подушку, незаметно подвинул поближе к хозяину начищенный до блеска медный письменный прибор, поправил откатившийся на край стола калям. И остановился у двери, сложив руки на животе, исподлобья, ненавязчиво и любовно поглядывая на хозяина. Но с затаенным беспокойством.

       Господин, ва Алла яхаллик, совсем изнервничался. Не будет покоя ему, пока не добьется он своего. Во все былые годы вместе взятые, не доставляли господину столько забот дела с женщинами, как в эти последние месяцы.

Так он, Дариус, и знал, так и чувствовал – не принесет добра досточтимому его хозяину эта танцовщица. Маленькая вертихвостка с этими её волосами цвета алычового мёда. Как лисичка степная. Дариус сразу разглядел в ней тот тип, который он полагал наиболее для своего господина роковым. На основании опыта.

 Ничего не мог противопоставить господин, суровый и проницательный с мужами, против уловок такой женщины, когда,  источающая вокруг себя весь аромат и свежесть жизни, само желание, но словно бы ребячливая, коварная плясунья вертит им, как хочет. Почтенный Аслан-бек всегда был неравнодушен к танцующим женщинам, да. А как танцевала старшая ханум! Це-це-це… Сладостно изгибался её высокий стан, гибкий, подобно арче; что эти парижские танцовщицы, куда им до персиянок! И не перед всеми, в театре, а перед своим повелителем, для услаждения единственно драгоценных глаз его. Если бы ещё Камилла-ханум только для господина…

      Аслан-бек, оторвав сосредоточенный взгляд от своей ладони, строго взглянул на Дариуса, который, увлекшись безмолвными рассуждениями, покачивал головой и тихо цокал языком, и тот, спохватившись, выпятился задом из комнаты.

Ему хотелось сделать приятное господину – хотя здесь, на чужбине, и отбросил почтенный Аслан-бек все приличествующие церемонии, перенял иноземные манеры и обычаи, но верный слуга иногда осмеливался проявлять сообразную церемонность. Тогда, когда ему хотелось господина подбодрить и когда он знал, что тому это приятно будет. И ни разу господин не рассердился на своего верного слугу за это, наоборот, Дариус знал, что он ему благодарен.

Не след слуге забывать, что он служит мужу, принадлежащему к славному роду Эмир-Задэ, благородной ветви царского древа, но и господину об этом забывать не должно, хоть и живет он в изгнании и лишен всех чинов и достояния, и жизнь его превратилась в руины. Может, и не всегда так будет. Алла яаллим!

       Портьера, за которой исчез Дариус, давно перестала колыхаться, а Аслан-бек всё продолжал задумчиво смотреть на темно-красную, тускло блестящую тяжелую ткань.

       Что толку вглядываться в линии, избороздившие его ладонь. Что толку наносить на лист магические буквы, пытаясь в их начертаниях увидеть подсказку.

       И не стоит вспоминать старое предсказание гадальщика, даже такого, как Эрик. Именно сейчас не нужно вспоминать это последнее предсказание Эрика.

       Сейчас надлежит действовать. Но действовать дарога не мог. Стыдно признавать, но он чувствовал себя беспомощным и неповоротливым, как увязшая в песке арба с одним колесом. Вот уже несколько дней, как он не может стронуться с места. Он даже не смог хотя бы понять, откуда исходит опасность, которую имел в виду Эрик.

        Одно бывший начальник тайной полиции Мазандерана знал точно: Эрик поделился с ним лишь малой долей той информации, которой он владел. Эрик никогда не рассказывал всё, что он знал, он всегда большую часть информации оставлял для себя. Информация – это сила и власть. Тот, кто владеет информацией – владеет ситуацией, как гласит старая восточная мудрость. И пусть теперь Эрик безразличен к продолжающей бурлить вокруг него жизни, и ему более не нужно быть в курсе всего, что творится вокруг, явно и, особенно, скрытно, как было для него некогда необходимо, но такая привычка въедается в кровь, входит в плоть твою. Особенно, если это не просто привычка, а образ жизни.

       Способ жизни.

       Если Эрик потрудился пересказать ему, дароге, слова Камиллы и слова этого (мысленно Аслан употребил очень грубое слово), значит, он услышал нечто, совершенно очевидно внушающее опасения. А он, Аслан, не может даже определить, откуда ветер дует. Он утратил здесь, в этом чужом городе, в этой чужой стране, с иными нравами и непривычной моралью, чуждыми обычаями, всю свою былую хватку, он разнежился и опустился. Все эти годы бессмысленного, нищенского, бездеятельного существования лишили его уверенности в себе, он совершает ошибки и не способен принять правильное решение.

         Да и Эрик… Эрик тоже подбросил свою горсть камней под колеса его арбы…

         Он растерян.

         Он не знает, что предпринять.

        Его попытки поговорить с мадмуазель Фонтейн не дали никаких результатов. По вполне понятным причинам Аслан-бек не мог прямо обсудить с девушкой тревожившую его ситуацию. И так уж ему пришлось призвать на помощь все свои дипломатические способности, ходить вокруг да около, изворачиваться, подобно змее, якобы невзначай задавая словно бы ничего не значащие вопросы, надеясь, что в разговоре выяснится что-то интересное, что наведет его на след. При этом он ясно видел, что Камилла несколько раз искоса озадаченно на него поглядывает, будто заподозрив неладное. Вот личико её принимает любопытное  выражение, одна темная бровь приподнимается… сейчас последует вопрос, потом другой… Спасло дарогу то, что проницательная девица была всецело поглощена своими репетициями и решила не отвлекаться от работы над ролью по пустякам.

         Достойный бек, сделав над собой усилие, попытался даже сблизиться со своим соперником, хотя с гораздо большим удовольствием свернул бы тому шею. Но и здесь ничего не вышло. Светский молодой человек был холодно любезен. Он в совершенстве владел светским искусством уклоняться от нежелательных знакомств и общения, к которому не был склонен. На Аслан-бека он обращал так же мало внимания, как если бы тот был капельдинером у входа в ложу. В Ложу №3, которую мсье постоянно занимал.

        Вчера Аслан осуществил план, который считал очень многообещающим. Вернее сказать – который поначалу казался таковым.

Пользуясь некоторыми своими театральными связями, он оккупировал на время представления пресловутую Ложу №5, находящуюся по правую руку от номера третьего. Задернув красные бархатные занавеси, максимально приблизившись к барьеру, разделяющему ложи, практически приникнув ухом к пыльному, щекочущему ворсу портьеры, дарога рассчитывал подслушать всё, что будет сказано объектом его наблюдения в разговоре со своими спутниками. Ибо на вчерашнем спектакле бонвиван должен был появиться в сопровождении некоего финансиста (ростовщика, поправил про себя дарога) и театрального критика, о чем дароге поведала Камилла.

       Она увлеченно, но сбивчиво, пояснила своему мрачному поклоннику, как именно теперь, перед её дебютом в новой роли для неё особенно важна поддержка господ пишущих и господ финансирующих эти писания. А поскольку мсье финансист как раз является владельцем нескольких газет, а уж о критике и вообще говорить нечего, то до чего же это мило и любезно со стороны мсье Нерваля!..

       Ошеломленный Аслан-бек не сразу понял, почему самым милым среди всех прочих оказался мсье Нерваль, не финансирующий и не пишущий критики.

В ответ на попытку дароги кисло сострить по этому поводу Камилла коротко взглянула на него, понимающе и сочувственно вздохнула, и мягко объяснила, что мсье Анри любезно организует всё это – нужных людей, например, он это великолепно умеет делать, у него просто талант; и потом он уже и сам набросал черновики нескольких рецензий, которые в нужном свете подчеркивают то, что нужно подчеркнуть, и отмечают то, что…

- Что нужно отметить, - закончил Аслан.

Камилла засмеялась:

- Я очень рада, что вы так всё правильно понимаете, мсье Аслан, я и не сомневалась, ведь вы так хорошо разбираетесь в театральной специфике! – и она ласково пожала его руку своей маленькой ручкой.

        Аслану очень нравился её смех; когда она смеялась, в её глазах цвета хорасанской бирюзы… Впрочем, не об этом речь.

        Главное, что из затеи с подслушиванием практически ничего не вышло.

        Теоретически задумано всё было правильно, верно было задумано. Мсье Анри Нерваль (Алла яхраб бейтак!) и его гости разместились в ложе; бывший начальник секретной полиции навострил уши. Сначала он даже ощутил легкое сладостное волнение, определенное им как ностальгическое удовольствие узнавания, проистекающее из возвращения к профессиональной деятельности. Разве не приятно блеснуть профессионализмом, доказать, в первую очередь себе, что истинное мастерство не исчезает с годами, не притупляется? Кроме того, где-то глубоко, так, что дарога предпочел не вглядываться в суть её и не анализировать смутные мотивы, гнездилась одна мыслишка.

       Он разберется с этой проблемой, посрамив коварного соперника; наградой ему будет восхищение, благодарность и любовь его обожаемой пери и, кроме того, это будет своего рода реванш, да. Не желая признаваться в этом, дарога, все же, был глубоко уязвлен той, давешней  историей с Эриком, когда он вступил с ним в открытую схватку на его поле – и проиграл. Да, что проку врать себе, он потерпел поражение. Эрик переиграл его и, что особенно обидно, небрежно и походя, не обращая на него специального внимания. Словно ставил бывшего начальника тайной полиции Мазандерана, одного из самых проблемных, между прочим, неспокойных в религиозно-политическом аспекте улемов в государстве (отголоски, вновь и вновь проявляющиеся волнения: эхо деятельности проклятой секты Али-Мухаммеда - «Баба» и Тахирэ), на одну доску с тем сопляком  – виконтом де Шаньи, ухажером певицы Кристины Дааэ.  Маменькиным сынком, вернее сказать, младшим братцем, слабовольным и самоуверенным. Дарога презрительно усмехался, припоминая, как этот несостоявшийся покоритель Северного Полюса (велись, помнится, бравые разговоры на эту тему, да так как-то, знаете, не осуществились) капризничал в камере пыток у Эрика, торопил дарогу искать выход. Пхэ, француз! Да любой благородный юноша-перс на его месте язык бы себе откусил, чтобы ни единого малодушного звука слабости не издать пред лицом своего врага и своей возлюбленной! Уж явился спасать, так нюни не распускай. Не надо, конечно, было его с собой тащить, тут дарога ошибся, заботился о законности мероприятия, полагая, что присутствие помолвленного жениха необходимо с точки зрения закона, и - переоценил мальчишку. Оно и извинительно, по себе судил. Он, Аслан-бек, держался достойно всё время и до конца, Эрик должен его уважать.

        Нынешний конкурент самого Аслана – соперник посерьёзней, не чета мальчишке виконту, который, как ни в чем ни бывало, проиграв по всем статьям, принял приз из рук победившего соперника. Да ещё потом, поди, собой гордился. Этот – не размазня, видно. Вон как разговаривает со своими спутниками – уверенно, твердо, веско. Вот только о чём, не понятно. Как ни напрягал слух достойный Аслан, различить он мог только саму интонацию беседы, а вот слова… Лишь отдельные, случайно пришедшиеся на музыкальную паузу, невразумительные и не связывающиеся в сколько-нибудь распространенном смысле. Дарога извелся, досадуя, что зря тратит время.

        А тут ещё эти треклятые розы -  здоровенный букет, лежащий на барьере у него под самым носом и предназначенный Камилле. Его Камилле! Аромат назойливо лез в ноздри Аслана, словно издеваясь, словно напоминая о его ограниченных средствах. Во всех смыслах.

       Видно, надо обладать слухом Эрика, чтобы вот так же слышать всё, что говорится в соседней ложе. И не только по соседству: Эрик, кажется, хвастался как-то, что мог расслышать, как тикают часы в жилетном кармане хормейстера и шепот кордебалетчиц за кулисами, сидя на этом самом месте.

       И, окидывая взглядом полумрак ложи, дарога думал, что ему так и не удалось узнать, как Эрик попадал в эту ложу. Наверняка у Эрика есть какой-то секретный ход, вот только где? Аслану многое так и не удалось узнать, хотя он полагал: после помощи, которую он Эрику оказал, он получил несколько большие права на его откровенность. Но Эрик полагал иначе. Дарога даже тихо стучал по колоннам ложи костяшками согнутых пальцев, в нескольких местах, но, конечно, ничего не обнаружил. Досадно, ведь Эрику теперь не нужны все его секретные ходы, люки и приспособления, а вот ему, Аслану, они бы очень пригодились. А холодный,  изобретательный ум Эрика, его воистину нечеловеческая ловкость и выносливость…

        Положительно – другого пути нет!

        Что поделаешь, надо смирить гордыню, если того требуют обстоятельства. Уязвленное самолюбие, реванш – всё это надо отложить на потом; сейчас главное – показать Камилле, кто её истинный друг, кого она должна, не может не ценить. А потом видно будет.

        Он должен, во что бы то ни стало должен уговорить Эрика помочь ему.

        Вот только как добиться этого, чем зацепить его? У Эрика нет больше интереса к жизни, он словно утратил свои амбиции быть осведомленным, всезнающим и вездесущим.

       Чем он может заинтересовать того, кто ничем не интересуется? Что предложить ему в обмен на его помощь?

        Аслан продолжал, как зачарованный, вглядываться в замысловатые сплетения куфических букв, возможно, таящих в себе разгадку сразу всех вопросов, мучивших его в последнее время. В задаваемом вопросе, если ты правильно задал его, уже таинственно присутствует ответ, надо суметь извлечь его.

       Но нет, он ничего не видит, он бессилен.

       Аслан сжал голову руками. Болит, так болит! Наверное, надышался проклятой пыли в ложе. Неаккуратно чистят! Скорее всего – совсем не чистят. Он чихнул, и ещё раз. Только не хватало! Не хватало разболеться, сейчас не до того. Надо кликнуть Дариуса, принять меры. Что поделаешь, он не молод, да… Здоровье не то… Не мудрено, после всех тех тяжких лет испытаний. Но – нечего раскисать! Завтра он пойдет к Эрику. Он что-нибудь придумает. Он уговорит его.

***