ГЛАВА 14.

    Камилла Фонтейн с досадой отшвырнула ногой турецкую шаль, в которой окончательно запуталась. Она почти закончила одеваться, с трудом справившись со шнуровкой. Шнуровка располагалась впереди и на языке светских дам называлась «для романтических неожиданностей». Другими словами, если складывалась необходимость быстро раздеться без помощи горничной. Камилле вся эта ерунда была, конечно, не резон, романтические неожиданности не предусматривались, да и для артисток сей способ – всего лишь часть повседневной рутины, но она навострилась из дома в такую рань, что Бернадетт ещё не пришла, а ждать её Камилла не могла, подстегиваемая нетерпением.

     Мадмуазель Фонтейн была настроена весьма решительно. За ночь, извертевшись на подушке, она столько всего напредставляла себе, что вскочила ни свет ни заря, чтобы немедленно начать хоть что-то делать. Из всей мешанины мыслей и чувств, обуревавших её всю долгую ночь, и в большинстве своем при безжалостном свете утренней зари оказавшихся, на поверку, какими-то либо бредовыми, либо беспомощными, ясно выкристаллизовалась одна основная.

      Того, что она узнала, Камилла Фонтейн не могла просто так забыть и оставить.

      Мысли её навязчиво возвращались и возвращались к Эрику. Её потрясла не необычная трагичность судьбы этого незаурядного человека, мир полон трагедий, не в этом дело, а то, что за фоном всех этих услышанных ею экзотических странностей, приключений  и эксцентричностей, которых, конечно, и самих по себе хватило бы на пять романов, она почувствовала скрытую гигантскую глубину, ею ещё не узнанную. Личность, стоящая особняком ото всех. Он никого не подпускает к себе. Наверное, Эрик действительно всех презирает. И он вовсе не такой холодный, как решила тогда Камилла.

Какая огромная трагическая любовь, пожирающая и сжигающая. И при этом способность отказаться от своей победы в самый её час, быть способным встать выше победившей страсти, а ведь любовь – это вообще чистый эгоизм в своей основе, даже в мелочах. Что же должен был испытывать этот человек, Эрик, разодрав на клочья своё сердце, чтобы пожертвовать тем, без чего, как он знал, жизни ему уже не будет, но не сделав того, что, как он понял, могло принести несчастье той, кого он любил.

     Боже, какая сила, что же он за человек! Что же это за душа…

     Понятно, почему он с ней так разговаривал. Непонятно, почему вообще разговаривал.

     Но ведь потом, попозже, она видела. Ему уже не было так противно и тяжело выдавливать из себя слова. Нет, он же даже улыбался. Смеялся даже. По-своему.

     Честное слово, клянусь Терпсихорой! Её не обманешь! Теперь он вполне мог бы с ней общаться, чисто по-человечески…

     Позвольте, и ведь это он вмешался в историю с её дебютом. В её личную, подчеркнем, историю.

     Аслан, правда, настойчиво давал ей понять, что это он всё организовал, а Эрик ему просто помог, уступая настойчивым просьбам и в память об Аслановых многочисленных персидских услугах.

     Тут Камилла припомнила эпизоды рассказа Аслан-бека, касающиеся Персии, шахиншаха, его веселых шутниц фавориток, и присвистнула. И ей захотелось услышать, что рассказал бы ей о персидском периоде своей жизни Эрик. И вообще, ей очень хотелось бы послушать то, что мог рассказать Эрик. И ей хотелось его видеть. Эта мысль тоже обладала кристально ясной формой. Она хотела его видеть и она хотела сказать ему кое-что. Многое даже.

      И раз она хотела это сделать, она это сделает. Без волынки.

      Туалет был закончен. Никаких выкрутасов, но элегантно, женственно и практично. И шляпка эта ей необыкновенно к лицу.

      Вперед, Камилла.

      Девушка заколебалась, решая, какой дорогой лучше пойти. Через озеро или со стороны улицы Скриба, через решетку. Решетка, конечно, заперта. Значит, придется накручивать спирали вниз и вниз, до подземного озера. А там опять лодка, и эта страшная черная вода, и «Сирена» эта жуткая. Но Эрик, наверное, выключил её сейчас. Он же должен понимать, что неукротимая и неудержимая Камилла Фонтейн может захотеть нанести ему визит вежливости. Последебютный.

      Ах, да! Чуть не забыла в последний момент!

      Камилла бросилась к трельяжу, выдвинула один ящик, потом другой… Да где же он, черт побери?! Она рванула третий ящичек на себя с такой энергией, что деревянная коробка оказалась у неё на коленях, и девушка нетерпеливо (мысленно она уже шла по улице, направляясь к Опере) вывалила всё её содержимое на пол.

     Ну,  наконец-то, вот оно. Мадмуазель Камилла очень предусмотрительна. Это влияние бабушки. Бабушка, упокой Господи её душу, всегда говорила: «Милая девочка, дама может делать то, что считает нужным, но хотя бы видимость предлога необходима для истинной дамы».

     Камилла упрятала «предлог» в ридикюль, к другим полезным вещам, ещё раз оглядела себя в зеркале и отправилась в путь.

     И никто не мог бы сказать, насколько длинным он окажется…

                                                    ***

      Несмотря на то, что час был ещё ранний, закулисная работа театра шла своим чередом. Короче, народ встречался. Правда, когда Камилла углубилась в плохо освещенные коридоры, ведущие к дальним гримерным, чтобы оттуда выйти в проход, соединяющий их  с первой обводной галереей, начинающей долгий спуск с уровня на уровень, тусклые газовые рожки и вовсе стали попадаться через два раза на третий. Таким образом соблюдался режим экономии. В результате Камилла слегка запуталась и с изумлением обнаружила себя около двери, которую, впрочем, тотчас узнала, но меньше всего ожидала перед нею оказаться. Гримерной этой, находящейся в самом конце длинного темного коридора, была гримерная, уже больше года не используемая никем вследствие своей дурной славы. Это была пресловутая артистическая таинственно исчезнувшей певицы, падучей звездочкой черкнувшей по небосклону Оперы и канувшей навсегда во мрак. Это была гримуборная Кристины Дааэ.

      Немудрено, что не находилось охотников занять её, столько таинственных и мрачных рассказов было с нею связано.

      Кроме того, ремонт, неизвестно для каких причин начавшийся в комнате, всё никак не заканчивался, так что и вся часть прилегающего коридора была в совершенно невообразимом замусоренном виде: какие-то проломы в стенах, сверла, молоты какие-то отбойные.

      Надо было возвращаться, но Камиллино любопытство своего не упустило, побуждая её хотя бы заглянуть внутрь таинственного помещения. Она просто не могла этого не сделать, памятуя о том, что Эрик разговаривал с Кристиной и пел ей из зеркала! Она должна была увидеть это зеркало!

      Господи, понимала хоть эта Кристина, как это красиво, удивительно и незаурядно, когда из таинственного зазеркалья к тебе, обычной рядовой клуше, обращается Ангел Музыки! Или кто-то, кто способен сочинить такую прекрасную фантазию и, главное, соответствовать этой роли!

      Камилла открыла дверь и вошла, удивившись, что в комнате относительно светло, газовые рожки горят, хоть и нет никого. Но сиюминутное присутствие людей чувствовалось. Неужели так трудолюбиво осуществляется ремонт?

      Она огляделась. Вот оно, это самое зеркало. Вид у зеркала был очень странный. Словно целая армия жуков-древоточцев трудилось над его намертво вмурованной в стену рамой, так она была исковыряна. Да и стена вокруг выглядела так,  словно её сантиметр за сантиметром простукивали кувалдой.

       Камилла ощутила настоятельную интуитивную потребность поскорее выбраться отсюда и, подчинившись импульсу, не пожалела об этом. Как только она прикрыла за собой дверь, звук шагов, раздавшийся за поворотом коридора, заставил её попятится к пролому в стене, в густую тень.

      Из-за поворота вышли двое рабочих в строительных измазанных блузах, с инструментами на плечах, всё, как положено. Они вошли в только что покинутую Камиллой комнату и деятельно там загремели и застучали чем-то. Камилла собралась продолжить путь, вернувшись назад и более внимательно выбирая впредь направление, но из-за поворота появилось ещё два гораздо более интересных персонажа.

      Меньше всего Камилле хотелось сейчас встречаться с господином Анри Нервалем, очень странно выглядевшим со своим аристократическим видом среди строительного мусора. А его спутник… Камилла чуть глаза не протерла. Его собеседником был тот самый таинственный сутулый субъект в мягкой широкополой фетровой шляпе и темном плаще. Тот самый, о котором шептали, что он агент чего-то жутко секретного, более секретного и важного, чем полиция Гранд Опера и вся полиция Парижа, вместе взятые. Они переговаривались так тихо, что Камилла, по-гусиному вытянувшая шею и навострившая уши, не смогла уловить ни единого слова.

Мсье Анри, словно бы шутливо,  ткнул в грудь человека в черном серебристой саламандрой, венчавшей его трость, словно припечатывая их разговор, но его собеседник четким, резким, профессиональным движением отвел её. «Со мной не стоит так шутить, мсье, - повысив голос, произнес он каркающим голосом. – Не забывайте, что это именно я…» Конец фразы был заглушен смехом господина Нерваля, он открыл дверь, и оба вошли в бывшую гримерную Дааэ. Дверь захлопнулась.

      «Чем дальше, тем интереснее», - думала Камилла, выбираясь в более обитаемую часть здания. Она изменила своё решение. Что-то ей расхотелось блуждать по темным коридорам и вообще. Камилла вышла на улицу Скриба и пошла к решетке, через которую Эрик вывел её когда-то из здания Оперы. Как ей удастся проникнуть сквозь решетку, её не волновало.

     Видимо, оттого, что упорная девушка Камилла уповала на свою: а) миниатюрность; б) гибкость; в) изворотливость.

      Такая самонадеянность, как ни странно, себя оправдала.

Лишь на минутку остановившись у решетки, чтобы, бросив взгляд налево и направо, бегло оценить обстановку, гибкая, словно змейка, юная звезда парижской Гранд Опера легко проскользнула между двух завитков чугуна. Ей даже обидно стало, что никто не обратил ни малейшего внимания на её неподражаемое изящество и гибкость. Прохожих не было заметно в радиусе десяти лье от эпицентра событий. Правда, какая-то идиотская загогулина, зачем-то заканчивающаяся наконечником копья, зацепилась, всё-таки, за подол юбки, и раздался, как говорится, характерный треск. Раздосадованная Камилла рванулась и, очутившись по ту сторону решетки, исследовала степень разрушений. Не очень-то приятно явиться в гости  в разодранной юбке. Хотя под оборкой не очень и видно. Кроме того, Камилла вспомнила, что первый её визит был обставлен и вовсе не светски, и махнула рукой.

     Дальше всё просто. Сейчас она обойдет озеро, ориентируясь на голубое свечение, найдет лодку Эрика и ни за какие коврижки не станет слушать дивное пение Эриковой Сирены. Лучше уши заткнет. Если она не станет наклоняться к воде, а затаится на дне лодки, и её отражение не упадет на черное зеркало воды, автомат не станет действовать. Это Камилла сообразила, пораскинув мозгами. Ведь именно так Эрик перегоняет свою лодку с противоположного берега, если возвращается другой дорогой. В противном случае, он бы только тем и занимался, что вытаскивал перевернутые притопленные лодки.

      Всё обстояло так, как рассчитывала Камилла. В лодке обнаружился даже фонарь. Значит, иногда Эрик оставляет фонарь. Фонарь полностью заправлен, прекрасно! Он ей очень пригодится, когда она достигнет пункта назначения и начнет искать дверь в дом Эрика, а то там такая темнотища… Каменные стволы дальних рядов колонн и своды утопают в непрозрачной черно-голубой мгле, словно в черничном киселе. В том, что она найдет дверь в дом Эрика за подземным озером, Камилла не сомневалась. Нужно внимательно простукивать стены и прикладывать к ним ухо. Стена с дверью отзовется иным звуком, так говорится во всех детективах.

Класс управления лодкой у девушки заметно повысился, и она не только  сражалась с шестом, но и начала представлять различные варианты своей приближающейся встречи с Эриком и свои первые слова. Первая произнесенная фраза всегда задает основной тон.

       Всё шло гладко до того момента, когда киль лодки за что-то зацепился, и лодка рывком замерла, словно прочно встав на якорь. Это произошло между колоннами первого ряда.

       Никакого пения Сирены слышно не было. Камилла, вздохнув, засучила повыше свои кружевные рукавчики и наклонилась к воде, опершись локтем и перегнувшись через нос лодки. Она ясно видела, что застопорило здесь.

                                                       ***

       Когда, оглянувшись, Эрик заметил нечто мелькнувшее, сизо-сиреневое и воздушное, втягивающееся между кованых прутьев калитки, служащей входом в его дом, то в первый момент ему пришло в голову, что это сошедшая с ума райская птица, сбившаяся с курса в Рай, пытается найти теплое местечко, чтобы отогреться, подобно воробьям, спасающимся от стужи  в лондонской подземке. Может быть, она даже совьет себе гнездо на берегу подземного озера. А что, только райских птиц здесь и не хватало… Райские озера, райские сады… «Душистые сады»… Ого! Ну и ассоциации, с чего бы это?.. «Душистые сады» - таково название персидского трактата об искусстве любви… Того самого, который она потянула с полки, когда…

      Но в следующее мгновение Эрик уже быстро шел по улице Скриба, торопясь к калитке. Он оказался на большом расстоянии, так как обернулся случайно, уже заворачивая на Бульвары. Если бы долей секунды позже и не феноменальная зоркость его желтых глаз, он ничего бы и не заметил.

      Вот и калитка. К острию завитушки прицепился кусочек шелка. Муаровый перелив, да, типичное перо из хвоста райской птицы. Судя по всему – вырвано из верхней женской юбки. Эрик снял клочок шелка с чугунного прута и, повертев его между пальцами, сунул во внутренний карман сюртука.

      Замок, как назло, заело; что же это он не смазал его, ведь ночные туманы были последние недели особенно тлетворными! Наконец решетка подалась, и Эрик влетел внутрь, защелкнув впопыхах калитку. Автомат включен на полную мощность. Учитывая её прыть, она должна уже подходить к озеру! О, Небеса, он не сможет опередить её! Крюк, ввинченный в днище носовой части лодки, зацепится за кабель «Сирены». В тот момент, когда рука коснется кабеля, чтобы отцепить проволоку, реле замкнется и электрический разряд, усиленный водой… Так быстро он ещё никогда не бегал, но когда он миновал последний мощный контрфорс, и черные воды озера свинцово блеснули перед ним, он увидел освещенную тусклым светом закопченного фонаря лежащую на носу лодки женскую фигурку с рукой, чуть ли не по плечо погруженной в воду.

      На бегу доставая маленькую коробочку, контролирующую автомат, Эрик рванулся к причалу, но он был всё ещё слишком далеко. Она должна была не просто замереть, она должна была отпрянуть от воды. Только это могло спасти упрямую девчонку.

«Dies Irae» обрушилось как гроза. Яростные и возвышенные звуки, хлестнувшие по нервам! Может быть, он никогда раньше не пел так, никогда. Казалось, поют все проклятые камни преисподней, чернильные воды озера, сами недра гигантского здания. Во имя спасения.

Он направил свой голос так, чтобы он ударил ей навстречу, в склоненное лицо, взметнувшись из воды подобно мощному смерчу. Он мог сделать так, он мог заставить свой голос звучать оттуда, откуда он хотел.

Он заставлял петь каменных быков на стенах Мазандерана и многоруких богов из храмов Пунджаба.

Звук его голоса налетал со всех сторон, отражался от нависших каменных сводов, от тяжелых столбов серых колонн, скользил по черной воде, окружая её со всех сторон.

      Фигурка в лодке сжалась в комок, зажав уши руками. Недаром он намеренно, сверх всех возможностей, форсировал звук. Это кричали камни. Но руки её больше не касались воды.

Эрик был уже на причале. Камилла в ужасе смотрела на его черную грозную фигуру с поднятыми, как для заклинания, руками. «Dies Irae» оборвалось так же внезапно, как и зазвучало.

     - Поднимите руку вверх и так держите, - повелительно приказал Эрик, и Камилла, как зачарованная, подчинилась.

     Она смотрела на Эрика. Вот он молниеносным движением сдернул что-то, масляно блеснувшее, узкое, со своего левого запястья. Будто тонкую змею. Одно сильное, точное движение: он бросил что-то в направлении лодки, и это что-то, тонко свистнув, к несказанному её удивлению туго обвилось вокруг её поднятой вверх руки. Она инстинктивно сжала кулак, зажав в руке это что-то – тонкую скользкую веревку.

      - Сядьте на дно лодки, руку можете вытянуть по направлению ко мне, кулак не разжимайте, свободной рукой крепко держитесь за скамью и упритесь ногами. Сейчас последует рывок. Не бойтесь – не сильный…

      Инструкции были точны, и Камилла так же точно выполнила их. Как уж это там удалось Эрику, но через секунду лодка уже скользила к причалу, откуда она начала свое неудачное путешествие и, наконец, ткнулась в деревянный настил. Камилла, как кролик, снизу вверх, смотрела на Эрика. Блики, бросаемые лампой, накладываясь на текучие рефлексы колышущейся воды, создавали впечатление, что маска Эрика меняет выражение, лицо его было словно живым. Вот только понять, что оно выражало, Камилла затруднялась.

      Ни слова не говоря, Эрик спрыгнул в лодку, сильно оттолкнулся шестом, и они поплыли к противоположному берегу. «Вот я и плыву в гости к Эрику, - робко думала Камилла, машинально распутывая с руки то, что так ловко её обвило. Связующая нить, так сказать.– Интересно, Эрик сердится?»

      Девушка смотала в клубочек маслянисто-шелковый шнур, так и не определив, из какого материала он сделан, и теперь подбрасывала его на ладони. Эрик нагнулся и отобрал у неё клубочек.

      Всё так же, не говоря ни слова, он помог ей выйти из лодки и распахнул перед ней таинственную дверь своего таинственного дома. Чем дверь отличалась от окружающей стены, и как  и чем Эрик её открыл, Камилла не заметила, хотя смотрела во все глаза.

      В торжественном молчании они проследовали в библиотеку. Не дожидаясь приглашения, Камилла села в кресло Эрика у камина. Впрочем, она села даже бы в том случае, если бы ей строго-настрого запретили это делать. Откровенно говоря, ноги у неё подкашивались. Так вот как пел Эрик! Вот как он мог петь!

Действительно, у этого человека было право называть себя Ангелом Музыки! У человека не может быть такого голоса, а ведь она слышала только громовые раскаты. Боже, как же он поет о любви, о счастье, о красоте, надежде, как он поет всё?! Если бы она раньше услышала…

       Она сидела и смотрела на Эрика.

       Эрик стоял, прислонившись к каминной доске, в своей излюбленной позе, со скрещенными на груди руками, и глаза его мерцали золотистым блеском сквозь прорези маски.

       Заготовленные Камиллой фразы не годились, не прозвучали бы. Да и вообще, она ни о чем, кроме голоса Эрика, думать сейчас не могла. Душевное её состояние иначе, как замешательством, назвать было нельзя.

       В результате первым заговорил Эрик.

       Камилла ожидала услышать упреки, угрозы, рассерженные нотации.

- Камилла, - устало спросил Эрик, - зачем вы пришли?

      Голос его был тусклым, каким-то неживым, словно всё нечеловеческое волшебство его звучания ушло в одном этом немыслимом «Dies…». Ответ, что она, де, просто зашла навестить его, прозвучал бы после звуков такого голоса невыносимо фальшиво, жеманно.

    «О Муза Сообразительности, где ты? Помоги мне, пожалуйста, если ты есть!»

- Я, - выдавила, наконец, из себя мадмуазель Фонтейн, - я…

      Тут она опять прочно умолкла. Носком туфли она возила по луже, натекшей с широких оборок её кружевного рукава. Эти кружева впитывали воду как губка, и потом, щедро и не спеша, отдавали её. Она подняла глаза на Эрика. Всё так же и стоит, подумать только!

     - Простите, с меня тут лужа натекает, я сейчас вытру, - и Камилла сделала попытку встать, намереваясь немедленно приступить к наведению порядка. Ей, правда, было неловко. Всё получалось совсем не так, как она задумала.

Эрик вздохнул и пожал плечами.

      - Я сейчас разожгу камин, Камилла, - произнес он спокойно. - Вы посидите и высушите свой рукав. Я уже понял, это превратилось в традицию ваших посещений. А против традиций бороться почти безнадежно. Пойдемте, - он протянул ей руку, - пойдемте пока на кухню, я заварю вам горячий чай.

     Камилла оперлась на его руку, вставая, и увидела, что Эрик мельком, почти незаметно, глянул на её пальцы, спокойно лежащие в его ладони.

     - За мой ковер не беспокойтесь, - продолжил он тему осушения. – Я и сам справлюсь как-нибудь. А вот предлагать вам во что-нибудь переодеться, пока ваше платье высохнет, я не стану. Знаете, мадмуазель, учитывая вашу страсть к экстремальным исследованиям окружающего мира, я посоветовал бы вам либо облачаться в непромокаемо-несгораемый мешок, либо, когда вы желаете появиться в  наиболее соблазнительном виде, как в данном случае, то иметь с собой про запас ещё один изящный туалет в герметичном чемоданчике.

Камилла заулыбалась. Теперь она знала…

И он явно обратил внимание на её исключительно удачную шляпку.

     Чай, заваренный по-русски, с лимоном и мятой (как объяснил Эрик), был обжигающе горячим. Камилла дула на него так, что вся раскраснелась. Подтекающий её рукав был пока, в ожидании перемещения к камину, завернут в полотенце. Вся левая сторона юбки также была мокрой, но Камилла ни за что не сказала бы об этом Эрику. Это звучало бы как какой-то пошлый намек! Ничего, у огня всё моментально высохнет.

     Эрик очень быстро растопил камин и вернулся. Он немного отодвинул стул от стола, за которым пыхтела разрумянившаяся Камилла, и сел напротив неё. Камилла не замечала прямых взглядов, но готова была поспорить, что Эрик смотрит на неё.

      - Вы сказали, это чай по-русски? Где вы научились его так заваривать? Какой необычный вкус, – непринужденное светское начало беседы.

      - Я много путешествовал, мадмуазель, бывал и в России. Но ведь вы знаете об этом, Аслан рассказал вам про меня многое, неправда ли?

      Камилла внимательно вглядывалась в прорези маски, ей хотелось видеть глаза Эрика, полностью, ничем не затененные. Нет, ни злости, ни раздражения, ни просто досады. Значит, ему всё равно?

 Она поставила чашку.

       - Да, это правда, Аслан рассказывал о вас, Эрик. Но это я виновата, я очень его просила, он просто не смог… не смог…

       - Бедняга Аслан просто не может противостоять вам, ключ от шкатулки с его секретами в ваших ручках, как говорят на Востоке, - улыбка Эрика была кривой, но Камилла уже привыкла и не замечала этого. У него просто строение губ такое, а эмоции, которые он вкладывает в свои слова, отражаются в его глазах (их, правда, тоже плохо видно) и ещё в его руках, Камилла это давно заметила, но теперь уверилась окончательно. У него были необыкновенные руки, одухотворенные…

- Не сердитесь на него, Эрик, пожалуйста!

Эрик равнодушно пожал плечами.

        - Я не сержусь, мне всё равно. Так даже лучше. Меньше иллюзий, правда, Камилла? Ведь у вас они были, некие придуманные вами самими, в духе той бутафорской жизни, что окружает нас всех, живущих тут. Я только удивлен, зачем вы пришли ещё раз, когда уже всё выяснено и разгаданы все тайны.

       -А-а, - протянула Камилла, - вот почему вы сделали свою защиту ещё более смертоносной, так, чтоб шансов не оставалось. Вы были уверены, что я не приду больше, да? Ну скажите, пожалуйста, Эрик? Вы не стали бы, если предполагали, что я зайду ещё? – она почувствовала, что голос её плоховато слушается, сдавливается. Но ничего, она ещё покажет ему, что даже ещё и пошутить может, очень даже просто! – Или вы как раз так и поступили, потому что некая мадмуазель Камилла Фонтейн оказалась для вас слишком уж назойливой девицей?

        Следует отдать ей должное, начало фразы прошло гладко и прозвучало шутливо, всё же театральная закулисная выучка чего-нибудь да стоит, но вот в конце она сплоховала. Даже не голос подвел. Просто почему-то из глаз брызнули слезы.

       Третий раз.

       Третий раз этот Эрик доводит её до слез. Камилла мрачно смотрела в подсоленный теперь чай.

       - Пойдемте, - сказал Эрик, - камин достаточно разгорелся, высохнете в два счета.

       В библиотеке было тепло. У камина – жарко. Вся левая Камиллина сторона сохла с удивительной скоростью. И атмосфера была отнюдь не напряженная. Эрик подвинул к её креслу низкий столик, принес узкогорлую бутылку и два бокала. Вино, как всегда у Эрика, было превосходное. Сам он ходил по комнате, держа бокал в ладонях, останавливался у некоторых полок, задерживался, легко прикасался к корешкам книг и шел дальше. «Интересно, - размышляла Камилла, - я бокал в ладонях согреваю, а Эрик, наверное, остужает?»

        - Эрик, у вас превосходные вина, вот это, правда, довольно крепкое, - Камилла подняла бокал и смотрела на пламя камина через золотистую жидкость. Золотистую, как глаза Эрика. – Я вообще так поняла, что всё, что вас окружает, носит печать изысканного вкуса, - язык её развязывался всё больше и больше, - и Аслан рассказал, какой фантастический дворец вы построили в Персии и ещё где-то там, на Востоке. И одежда. А халат какой! До сих пор забыть не могу, как я в нем потрясающе выглядела! – она отвлеклась на мгновенье, поискала глазами вокруг, но кроме Эрика ничего достойного внимания не обнаружила. Эрик остановился около дальнего стеллажа за бюро с разбросанными бумагами, в пол-оборота к ней и глядел на неё через плечо. Какой он высокий, всё-таки… волосы у него отросли с той поры, что она гостила здесь, лежат сзади на воротнике рубашки… и у него даже рубашка цвета «антрацит», как он любит черный цвет, хорошо хоть маска у него не черная... - И я внимательно просмотрела вашу библиотеку. У вас прекрасные книги, есть очень редкие первоиздания, дорогие, и то, что вас интересует, тоже незаурядно, у вас вкус к литературе. И не только в литературе… да…

      Тут Камилла строго поднялась на не совсем твердых ногах и прошествовала к угловой полке. Остановившись и качнувшись, она указала на иероглифы, почему-то прыгающие вверх и вниз. Эрик повернулся к ней и сделал шаг, вглядываясь в её лицо. Бокал с вином он поставил на край бюро.

      - Я считаю, это совершенно естественно для мужчины, иметь в библиотеке такую лир… литературу, я только краем глаза взглянула и, поверьте, разглядывать не стала, вы зря рассердились. Но вы не хотели со мной вообще разговаривать - это обидно!

      Она решительно вернулась и уселась в кресле, повозилась, скинув туфли, поджала ноги. Короче, почувствовала себя как дома.

-Что вы так на меня смотрите? А?

«О, Темные небеса! Что же я ей такого налил?»

        - Камилла, - спросил он строго, - пока я выходил из кухни вы ничего не пили на кухне, кроме чая?

        - На что вы намекаете? – вопрос был задан с максимальным достоинством. – Вы хотите сказать, что, как только хозяин вышел, гости… одна гостья… ки... ринулись…лась, искать спиртное в местных шкафах?

        Последовала пауза. Эрику всё стало ясно. У него не было привычки неукоснительно убирать всё с кухонных буфетов. Не от кого, знаете ли, было. Бальзам его собственного изготовления, который он вчера вечером добавлял в свой кофе, был явно крепковат для юной девушки. Да и не только для юной. Возможно, и не только для девушки.

        - Ну, я капнула маленькую капельку в чай, из черной бутылки, она на буф…буфете… находилась, чтобы согреться, - Камилла очень тщательно выговаривала слова.  – Вот такусенькую, крошечную. И вообще, это всё ерунда, Эрик, - неожиданно громко закончила она. – Я пришла специально к вам, чтобы сказать вам – всё неправильно!

        Эрик смотрел на неё, и ему трудно было разобраться в своих чувствах. Он опять подумал: «Лучше бы всего этого совсем не было». Но это была последняя попытка спрятаться головой в песок. Всё было.

       И она совершенно права! Она сумела лаконично и емко охарактеризовать всё. Всё неправильно… с этим он не мог бы спорить, если бы и захотел.

       - Понимаете, вы не правы, Эрик! Подойдите, пожалуйста, поближе, я плохо вижу ваше лицо против света…

        «Ваше счастье, милая барышня!» А вслух он сказал:

        - У меня нет лица, Камилла. Аслан наверняка объяснил вам, что у меня под маской.

        - Он сказал, что это надо видеть… то есть, что этого нельзя видеть!!! Но, Эрик, вы понимаете, я и не хочу видеть, если вы против, мне не нужно обязательно видеть ваше лицо, какая разница… Мы же всё равно общаемся, разговариваем… Всё равно, я представляю вас таким, каким слышу ваш голос. Вы можете никогда не снимать свою маску, это ваше право, и я никогда не попытаюсь сделать этого без вашего разрешения. Вы знаете, каким я вас представляю? Волевое лицо с подчеркнутыми вылепленными скулами, чувственный рот, такой с немного иронической линией губ, густые черные волосы откинуты со лба, такого высокого лба, прямой нос с небольшой горбинкой…

       Она продолжала говорить ещё что-то, но Эрик больше не слышал слов. Багровая, глушащая все внешние звуки муть поднималась перед ним, заволакивая всё…

       Пальцами Эрик впился в то место, где раньше под рубашкой у него билось сердце. Ну да, он такой и есть, точно такой, как она догадалась, точное портретное описание. Как тоскливо, тошно давит это опустевшее, ненужное место. Бедная глупенькая девочка не понимает. Полчаса назад она была в трех секундах от смерти, но сейчас… сейчас он, наверное, убьёт её.

                                                        ***

     Багровая пелена рассеялась.

     Его костлявые пальцы сжимали её плечи. Синяки останутся, глубокие отметины.

     Она продолжает бормотать какую-то чушь, про разные маски, выразительные и красивые, которые можно менять по необходимости, для отдельных случаев. Пусть у них будут разные выражения, правда, Эрик? Слова становятся невнятным шепотом, и она замолкает.

     Он вспомнил, как массировал её поврежденные мышцы. Ладони, пальцы скользили по её телу, ощущая гладкую упругость каждой впадинки, бессознательно отмечая совершенство формы, гармонию плавных линий. Он испытывал чувства специалиста, квалифицированно и бесстрастно делающего свое дело. Не более. Холодный, пустой. Как всегда. С ледяными руками и сердцем, которое ни на единый удар не убыстряло своего ритма.

      Почему сейчас прикосновение к её коже обожгло его? Полные горсти угольев, но он не торопится выпускать их.

      Она молчит, глаза у неё матово-зеркальные, он видит в них свое отражение, отражение своей маски, но не может заглянуть внутрь.

      - Эрик, - она произносит это очень тихо, робко, - Эрик, мне больно. И голова кружится.

      Он наконец-то разжимает судорожно стиснутые пальцы. Одним движением он легко поднимает её на руки. На бледной коже шеи и предплечий разливаются синяки. Камилла обнимает его за шею, и тут он, наконец, ощущает, где оно там, пресловутое ноющее сердце. Значит, природа не терпит пустоты? И он ощущает не только сердце, вот так вот…

      Он удобно устроил её на своей кушетке в библиотеке, укрыв пушистым пледом. Кушетку он, подумав, передвинул поближе к огню, уже вместе со спящей на ней девушкой. Бедняга, ещё бы, хватанула Эрикова бальзама. Эрик припомнил, каков был дарога на следующий день после употребления, и тихо засмеялся. Дозы, конечно, существенно различались.

       Ему захотелось проверить, и он взял её руку в свою. Нет, ничего не изменилось, так всё и есть. Всё так и есть. Эрик сел на пол рядом с кушеткой, прислонился к подлокотнику кресла затылком.

       Ну, вот отоспится она, и он, конечно, не станет напоминать ей, какие глупости она болтала. Или напомнит?

        В конце концов, ведь это то самое его желание. Женщина готова общаться с ним, не пробуя увидеть его лица под маской. Она даже сама этого не желает. Глагол «общаться» очень ёмкий. Наверняка все вкладывают в него различный смысл, но это можно детализировать.

       Ну, первый раз ладно. Но Камилла пришла к нему сама и второй раз. Что-то тянет её. Пока она не видела его. А если и не увидит никогда? Никогда не увидит его без маски!

       И ни одного своего «магического» приема он не пускал в ход. Она даже не слышала, как он играет, как он поет (сегодня только, но это и нельзя в полном значении понятия посчитать за настоящую демонстрацию его вокальных способностей, магии его голоса, скорее, то вострубили трубы Судного дня).

Он ничего для неё не сделал, он ничем не помогал ей… крысы не в счет, это игра… он не был для неё никем…

       Что же тогда? Что для неё он, Эрик?

       Скорее всего, созданная ею самой иллюзия.

       А теперь и он создал свою.

       Хорошее название для его жизнеописания: «Жизнь Эрика, как Множественность иллюзий».

       Потому что, по-настоящему, именно создание иллюзий было его коньком. Наверное, дарога уже поспешил наболтать ей, что в Персии, да и не только там, его называли «королем иллюзионистов», или «мастером иллюзий», или что-то вроде того. Только ведь суть не в том, что он преуспел в этом искусстве подчинять себе неживую материю, овладел, как может быть, никто, способностью динамизировать свою волю и создавать миражи в сознании глядящих на него людей, поскольку иллюзии – это не просто ловкость рук и умение манипулировать с предметами.

       Главная суть состоит, оказывается, в том, что главные иллюзии он создавал для себя самого. В сущности, он и сам – иллюзия, призрак, фантом.

       Пусть внешне она видит его таким, каким хочет видеть. Почему это привело его в такую ярость?

       Значит, просто таково лицо его голоса!

       Для неё.

       Почему он сопротивляется? Почему боится принять это?

Женщина не может полюбить его за него самого, он знает это, теперь он принял это окончательно, но этой девочке он интересен тем, какой он есть сам, без специально надетой маски. Наверное, потому, что она очень любопытна, а может потому, что склонна к выдумкам. Из-за своей неуемной жажды жизни, возможно...

Вся жизнь иллюзия, в сущности. Одной больше, одной меньше, какая разница? Зачем умножать их, итог один... Но ведь эта иллюзия  будет значить... она будет значить, что она иногда будет приходить к нему по своей доброй воле, потому что ей, ей самой, будет этого хотеться, и будет смеяться своим светлым, искристым и таким заразительным смехом. И слушать его, если он научится рассказывать ей то, что она  захочет услышать. А ему и правда есть что поведать для развлечения… И она станет рассказывать ему о себе и своих успехах, потому что она свято верит в свой успех и блистательную карьеру. Которую она намерена пробить самостоятельно. Какая она, всё же, наивная, несмотря на всю свою самоуверенность.

А ещё потом она станет рассказывать Эрику о своих всё новых и новых поклонниках, как доброму дядюшке…

Может быть, и совета попросит…

«Ты боишься, Эрик, - сказал он себе, - ты просто боишься, что не вынесешь ещё одного раза. Рано или поздно она увидит твое истинное лицо, и всё закончится. Все женщины любопытны, и она такая же, как и все, и в какой-то момент она убедит себя, что её отношение к тебе ничем не изменить, она не такова, как другие глупые курицы, и её так просто не напугаешь. Ведь она умная и цивилизованная, гуманистически настроенная. Она просто относится к бедному Эрику по-человечески, просто по-человечески. Она скажет себе всё это и сдернет с тебя маску. И всё».

     Ах, да! Что же это он мешкает. Надо принять меры.

     Эрик принес чудодейственное снадобье, так помогшее в исцелении болящей в прошлый раз.

     Осторожно втер желеобразную массу в сине-багровые пятна, оставленные его пальцами. По отношению к этой девушке он – просто какой-то лицензированный лекарь. Только и делает, что врачует. Причем повреждения, которые сам же и наносит.

    Он хотел пойти и заняться своими делами, намеченными на сегодня, но понял, что дел у него никаких нет.

    Ещё некоторое время Эрик посидел рядом с кушеткой, на полу, в прежней позе. Потом сообразил, что Камилле трудно дышать, туго зашнурованный корсет сдавливает ребра, дыхание короткое, неглубокое. И как они только ухитряются в этих своих корсетах танцевать?

     Не мудрено, что одна из самых часто употребимых фраз в романах: «Ах, расшнуруйте меня! Мне дурно!» Или: «Расшнуруйте же её и откройте окно, вы видите, ей не хватает воздуха!» Ещё бы хватало!

     Эрик ослабил шнуровку на Камиллином корсете, потом, подумав, снял его вовсе. Сноровки, однако, прибывает!

     И вновь он подумал, что если тогда, в первый раз, он быстро и равнодушно раздел её догола, не испытывая никакого волнения, и спокойно осмотрел её обнаженное холодное тело, то сейчас он не может этого сделать. От одной мысли о такой возможности он начинает терять ясность мышления.

     Чтобы вернуть себе ясность мышления Эрик отправился в свой кабинет и, отобрав некоторые необходимые ингредиенты, быстро смешал их, разлив по различным флаконам. Вот эту тинктуру она выпьет, чтобы быстрее прийти в себя и без неприятных последствий, типа головной боли; а эту… Эрик криво усмехнулся. Эту он выпьет сам. Для ясности мышления. И чтобы сердце не ныло.

    Он вернулся в библиотеку, подкинул угля в камин, аккуратно расставил на столике принесенные флакончики, предварительно применив их содержимое в соответствии с предписанием врача, и принял прежнюю позу, прислонившись на этот раз спиной к кушетке, на которой тихо посапывала Камилла, освобожденная от пут и излишеств моды.

    Так было лучше. Он не смотрел на неё, только чувствовал и слышал.

    Эрик долго просидел так, незаметно, в конце концов, уснув, хотя он никогда не засыпал днем, даже если не спал ночью.

                                                        ***

      Камилла открыла глаза и уставилась в потолок. Чтобы всё припомнить ей не понадобилось и двух секунд. Она приподнялась на локте, попутно отметив, что она дышит свободно, то есть корсет с неё снят, турнюр весь перекрутился и сбился только что не на живот, в библиотеке тепло, горит камин и зажжены свечи, а привалившись к кушетке, лицом уткнувшись в плед, в очень неудобной позе дремлет Эрик.

     Некоторое время Камилла разглядывала шелковые тесемки в темных волосах, удерживавшие маску. Согнутую в локте руку Эрик подложил под голову, манжеты его рубашки вздернулись, и Камилла увидела опять этот странный эластичный шнурок, обвивающий его левое запястье. Она осторожно, указательным пальцем, притронулась к шнурку, пытаясь определить, из какого он материала, но не смогла. Неужто и правда – кошачьи кишки?!

      «Кажется, я прилично опьянела. Надеюсь, я не наговорила глупостей, которые могли обидеть или рассердить Эрика… Нет, не похоже, а похоже, он так и сидел тут, со мной. Вряд ли оттого, что я была при смерти, и нужно было прислушиваться к моему угасающему дыханию. Значит, он не сердится, что я пришла. Отлично! А если я всё же поглажу его по волосам?»

Как известно, чем более чудна мысль, тем крепче она ухитряется засесть в голове девицы определенного склада характера.

      И на этот раз Камилла сделала то, что собиралась.

      Честно говоря, она испытывала некоторую робость, когда её рука коснулась черных мягких волос Эрика.

      Ну и ничего. Волосы как волосы. Густые, чистые. Камилла очень бережно начала перебирать пряди, избегая дотрагиваться до тесемок маски. В тот момент, когда Эрик проснулся от ранее никогда в жизни не испытанного им ощущения, Камилла ещё раз погладила его затылок ладонью, прошептав:

      - Эрик...

       Одной из отличительных особенностей Эрика была его мгновенная реакция. Он включался в происходящее вокруг сразу же. Она хочет снять с него маску?!

      Нет, Камилла гладит его по волосам. Просто - гладит. По волосам.

       Что-то скрутилось у него внутри, он и внешне сжался, пригнулся.

       Медленно повернулся к ней, встретил её взгляд. Поскольку он сидел на полу, глаза их были на одном уровне.

       - Извините, Эрик, я… вино для меня оказалось слишком крепким. Надеюсь, я не наболтала тут каких-нибудь глупостей? В любом случае, что бы я ни сказала, я ни за что не хотела хоть как-то задеть или, Боже упаси, обидеть вас! Правда!

      Тут она, наконец, заметила синяки на  руках и изумленно взглянула на Эрика.

      - Это… это вы?… - растерянно спросила искательница приключений.

      - Да, - улыбка Эрика была не слишком приятной, - сначала вы вывели меня из себя. Простите меня, Камилла, я потерял контроль над собой. «Господи, что же я такого брякнула?» Но это я всецело виноват. Когда приходишь в дом к сумасшедшему монстру-отшельнику, можешь наткнуться на неожиданную реакцию. Вы чересчур смелая девушка, Камилла, или безрассудная.

    - Или просто непроходимая дура, да? – печально усмехнулась девушка. - Знаете, Эрик, из того малого, что я узнала о вас, я поняла, что хочу узнать вас, понимаете? Больше узнать вас. И не надо, вы можете не пугать меня, я уже немножечко научилась разбираться в ваших реакциях…

     - Вы пришли пожалеть меня? Не так ли, милейшая Камилла? Вы решили, услышав внешнее описание обстоятельств моей жизни, да ещё в интерпретации дароги, с его, исключительного психологизма комментариями, что с вашей стороны будет очень гуманно пожалеть несчастненького? Но вы ошиблись, Камилла, я вовсе не несчастен, я живу именно так, как хочу. Я свободен, а постепенно понимаешь, что это-то только и имеет цену. Свобода от всего и ото всех. Свобода – это когда безразлично мнение кого бы то ни было. Обычному человеку надо постоянно думать о том, как он будет выглядеть в глазах окружающих его людей. В глазах соседей, жены, детей, высших и низших. А мне этого не нужно! Я свободен от этого! Меня нет. Я не существую. Мне безразличны и не нужны ничьи оценки. Можете вы понять, что мне никто не нужен?! Никто!!!

     Камилла, нахохлившись, теребила край пледа. Эрик со злым  удовольствием наблюдал, как выражение её лица становится обиженно-сердитым, она кусала губы. Вот так-то, милая барышня! А вы-то разлетелись облагодетельствовать…

    «Почему я так разговариваю с ней?»

    Потому что нельзя умереть и какое-то время пробыть мертвым, ничего при этом не утратив, остаться таким же, как прежде, как ни в чем не бывало. Но иначе нельзя…

    - Это несправедливо, - твердо сказала Камилла, - это несправедливо и это всё не так. И вы, Эрик, обманываете меня. Себя-то вы не обманываете. Вы говорите это нарочно. Но я всё равно сделаю то, что собиралась.

    То, что она, оказывается, собиралась сделать, оказалось для Эрика полной неожиданностью. Откинув плед, Камилла резко наклонилась к лицу Эрика, крепко вцепившись ему в плечи, и поцеловала его в губы.

    Это было настолько невозможным для Эрика, что в первое мгновение он только судорожно обнял девушку, не отвечая на её поцелуй. Но это длилось только мгновение, и он ответил, да ещё как! Губы его были жадными, он сжимал её в объятиях и целовал, как безумный. Пальцы его гладили её лицо, плечи, и он снова приникал к ней.

     Ни один из них не мог бы сказать, сколько времени это длилось, но когда Эрик оторвался от лица Камиллы, он плохо соображал, что говорит. А он не только говорил, но, судя по испуганно-недоуменным глазам девушки то, что он выкрикивал, не было нежными любовными признаниями.

     - Превращения не произошло? – повторял он снова и снова, словно бредя. – Превращения не произошло, да, смешно, правда? Ужасно смешно! Ха-ха-ха… Эксперимент не удался, вот досада!..

     При этом Эрик отнюдь не собирался выпускать девушку из своих объятий. Он продолжал сжимать Камиллу, гладя её лицо, пальцами проводя по бровям, бережно прикасаясь ко лбу, щекам, как слепой, исследуя её образ на ощупь. Поэтому странное несоответствие слов, которые он выкрикивал почти истерично, и его действий, оставляло впечатление, что действие одной пьесы по ошибке сопровождали монологами из совершенно другой.

    - Вы ждали, что чудовище, достаточно его поцеловать, сразу превратится в прекрасного принца? Ведь так бывает во всех сказках! Сказках!!! Глупых, детских!!! Начитались, забили голову… Это – как награда за вашу прекрасную, милосердную и, конечно же, бескорыстную душу! А, Камилла? Добрая Камилла!? А может, всё же, если честно, есть ма-а-аленькая надежда, там, на донышке? Добренький Бог увидит, какая я хорошая, и поставит мне хорошую оценку, и всё  будет благополучно…

     Эрик старательно заглядывал в глаза Камиллы, но видел в них только всю ту же проклятую белую маску.

    - А если сказки врут? А если чудовище после поцелуя превратится в ещё более страшного и безобразного монстра? Или – жизнь полна парадоксов и иронии, слышите, Камилла, жизнь очень иронична - если у всякого благого поступка имеется обратный, так сказать, ход? Знаете, как «отдача» в пистолете… И добрая красавица, поцеловав монстра, станет тоже чудовищем? Ну почему все уверены, что преобразование подействует в одну сторону, и именно в ту, в которую вам хочется? А если сработает не в ту сторону, а? О, Темные небеса!!! Что мы тогда будем делать? Что?! Не два красавца, а два чудовища?

   Смех Эрика неприятно резал ухо Камиллы, надрывный, словно он сейчас разрыдается.

    «Какая же я дура, - думала Камилла, - бедный Эрик, пришлось вытерпеть такую нетактичную идиотку. Какая же я неуклюжая! Как он ещё мог среагировать? Рассыпаться в благодарностях? Он ведь очень гордый человек!»

     - Эрик, - прошептала она, ловя его стиснутые руки и удерживая их в своих.  – Эрик, пожалуйста, поцелуйте меня ещё.

     Она потянула руки вниз, вынуждая Эрика нагнуться к ней, но Эрик опустился на колени.

      - Эрик, пожалуйста, а то вы поставите девушку в неудобное положение. И потом только молчите, ради Бога…

      Эрик согнулся, плечи его поднялись, и он склонился лицом к её коленям так, что почти уткнулся в них. Его плечи вздрагивали.

      На этот раз всё прошло хорошо.

      Минут через пятнадцать Камилла, поправляя растрепавшиеся волосы, с любопытством пробовала запустить в действие странную машинку, про которую Эрик сказал ей, что она варит отличный кофе. Поскольку Камилла вызвалась сделать это сама, Эрик объяснил ей, что и куда поворачивать, а сам начал готовить что-то вроде второго завтрака, поскольку первый она проспала. Камилла видела, что он краем глаза незаметно наблюдает за её действиями и улыбается. Правильно сообразила, молодец, Камилла, делать всякие обыденные бытовые дела – это прекрасно снимает напряжение. Пока он такой обыкновенный, у него не будет нервных вспышек. Она постарается, ей не нужно превращений в прекрасных принцев. Видели уже, как превращаются – туда и обратно.

       В машинке что-то зашипело, засвистело, взбурлилось, коричневая пена полезла наружу, совсем не оттуда, откуда она ожидала.

       Эрик мгновенно оказался рядом, перехватив свистящую штуковину.

       - Вас не обожгло? – быстро спросил он.

       Камилле хотелось, чтобы они с Эриком перешли на «ты», но ничего, всему своё время.

      - Всё в порядке, а скоро готово будет? – она наблюдала, как ловко Эрик подкручивает и подтягивает шпеньки и винтики. Следить за точными лаконичными движениями его рук было само по себе удовольствием, как от созерцания любого виртуозного мастерства, к чему бы оно ни прилагалось.

      И его руки ей очень нравились.

      - Уже готово, - кивнул Эрик. – Проголодались, Камилла?

      Девушка кивнула:

      - Ужасно!

      Дальше этот день протекал на удивление тихо, без всяких эксцессов, словно отведенная на сегодня доля бурных эмоций была израсходована в самом начале и не подлежала восполнению. Ну, и слава тебе, Господи! Хорошего понемножку.

Камилла решила, что с тесным общением не стоит перегибать палку, и попросила Эрика не стараться изображать из себя радушного хозяина и заняться своими делами, буде они у него имеются. А она, незваная гостья, пока посидит, почитает там или еще чем-нибудь займется. Юбку одновременно досушит. При нём же она не может… ну, вы понимаете. А потом может вот порядок навести, поставить на полки разбросанные книги и бумаги с пола подобрать. А потом она рада будет принять приглашение к обеду, раз уж Эрик был так любезен, что пригласил её...

Эрик кивнул, пробормотав что-то не слишком разборчивое про «одно дело, которое он как раз…», и вышел. Камилла видела, что он растерян. Нет, не смущен, что-то ещё было, что не позволяло назвать оттенок его состояния, которое Камилла улавливала своей женской интуицией, как смущение. Всё-таки растерян. Вот и пусть успокоится, осмыслит.

Оставшись в библиотеке одна, Камилла огляделась с приятным чувством узнавания. Всё осталось на прежних местах, она ведь была уже здесь гостьей, она не была чужим человеком. Ей нравилась эта комната, чувствовала она себя в ней вполне естественно. Она подошла к стене, на которой висел портрет-аллегория. Аллегория стихии Огня и одновременно аллегория мужчины. Мужской стихии. Война, сила, напряжение и кипение. Всякие опасные мужские штуки – оружие, холодное и огнестрельное. Костер пламенеющих волос, огонь свечи, горящий в глазах, в любой момент готовая вспыхнуть солома.

Ведь не зря Эрик повесил у себя эту картину. Он видит в этой аллегории себя?

«Да, вот такие мы», - подумала Камилла и, искоса глянув на полку с пресловутыми альбомами «с картинками», фыркнула и прошла дальше. Эрик тогда так смутился, что она сделала вид, будто не заметила его присутствия. Чудаки мужчины, хотят видеть женщин невинно-неосведомленными, но при этом жаждут настоящей самозабвенной, чувственной любви, а не неуклюже-чопорных ужимок. Можно подумать, она раньше не видела таких альбомов, да в Опере и не такие картинки рассматривают, раскрашенные гравюрки и подкрашенные анилином зеленовато-коричневые фотографии, даже те, кому уже давно нет нужды что-то новое постигать, давно всё ясно. Но реакция Эрика тронула её, это было так… так правильно с её точки зрения, правильно для того мужчины, какого она себе воображала. Она сама ведь пока только картинки рассматривала…

Юбка её давно высохла естественным путем, и Камилла решила быть полезной. Она подошла к бюро – изящному, на выгнутых легких ножках, с латунными полированными накладками - взять бокал с вином, оставленный Эриком. Он стоял, чуть накренившись на стопке бумаг, как выяснилось, в  крайне неустойчивом положении - Эрик поставил его, не глядя, - и когда она коснулась бокала, тот перевернулся. Камилла пискнула и кинулась спасать бумаги, стряхивать с них золотистую растекающуюся жидкость. К счастью, листы, на которые пролилось вино, оказались мелованными и влагу не сразу впитывали. Не то, что некоторые кружева…

Поискав, чем бы промокнуть листы, плотно исписанные непонятными значками, Камилла задействовала свой носовой платок. Ничего, потом можно выбросить.

Она некоторое время разглядывала значки – не буквы, но много цифр и символов - и решила, что это какие-то формулы. Всякая химия всегда вызывала у неё уважительное непонимание, и она бережно сложила листы стопкой, прижав их сверху почему-то затесавшимся на бюро куском камня. Камень оказался неожиданно тяжелым и, повнимательнее разглядев его, девушка увидела, что он, скорее, металлический, ноздреватый и словно оплавленный. В металлическом камне поблескивали острые крошечные кристаллики, как острия иголок. У Эрика полно интересных вещиц.

Под грудой теперь упорядоченных бумаг обнаружился небольшой блокнот в кожаном переплете с маленьким карандашиком в золотой оправе на цепочке. Если бы блокнот был закрыт, Камилла ни за что не стала бы совать в чужие записи свой нос, но блокнот был раскрыт, и листы замялись, придавленные другими бумагами. Камилла разгладила листы и, мысленно попросив прощения за то, что она такая нехорошая, любопытная девчонка, пробежала глазами несколько строк. После этого она уже без всяких просьб о прощении пролистала пару страничек.

Среди формул и непонятных латинских слов, сопровождаемых цифрами в граммах и миллиграммах, виднелись фразы текста, отрывочного и бессвязного, будто Эрик писал-писал свои формулы и рецепты и вдруг начинал лихорадочно записывать что-то, рвущееся наружу. А потом опять возвращался к формулам. С того места, на котором прервался.

«…до сих пор я не могу сказать себе, во сне ли это было со мной или наяву. Странное повторение действий, которые я не в состоянии контролировать, или мой обычный бред, принявший форму более реальную, нежели это было до сих пор? Однажды это случилось уже со мной, давно, сразу вскоре открытия Оперы, ставшей моим домом, когда я позволил себе сделать это осознанно и безжалостно… да и какая может быть жалость? Жалость – чушь… Я опять увидел себя в том же месте, и тоска, навалившаяся на меня, ничем не уступала той, давнишней, застарелой. Черная пустота надвигалась, тьма угрожала проглотить меня, стоящего посреди болезненно голой сцены моего кошмарного представления, и окружающая тишина лишала меня последних жизненных сил, присосавшись как гигантская пиявка к моему сердцу. Она разбивала на мелкие осколки все те зеркальные стены, что я… 275 граммов… зачем я… половина первоначальной дозы…  не исключаю, что…»

После первых прочитанных ею строк Камилла уже не испытывала никакого неудобства и раскаяния, читая написанные неровным, изломанным, каким-то детским почерком рваные как раны фразы Эрика. Ему больно, только и понимала она, ему очень больно.

Дальше шла какая-то химическая каша, потом она нашла ещё несколько разрозненных фраз, выведенных зачем-то красными чернилами:

«…тогда я описал подробно и постарался забыть, ни в коем случае не повторять эксперимента, но почему теперь… эти тени терзают меня, мой измученный мозг, демоны не отпускают меня, или я не могу и не хочу отказаться от них… но, как ни странно мне признаваться в этом самому себе, я испытал какое-то извращенное болезненное наслаждение, и желание повторить это неожиданно всплыло из глубины в один особенно мучительно бессонный предрассветный  час, как  порой невозможно бывает не содрать начавшую подсыхать на ране корку… но эффект превзошел ожидания…»

«Эффект, - подумала Камилла. – Ага… ничего не понятно». У неё возникла одна мысль, требовавшая проверки. Ей показалось, что она понимает, о чем эти совершенно упоительно загадочные фразы.

Она положила блокнот в угол бюро и взяла книгу, лежащую на столике у кушетки. Наконец-то она узнает, что читает Эрик.

Название и автор её не разочаровали, но и не удивили. Так она и подозревала, подумала Камилла удовлетворенно.

Эдгар По. Этого следовало ожидать. Разве стал бы человек, не любящий

 Эдгара По, жить в подземных лабиринтах под Оперой? По крайней мере, долго жить. Весь этот готический антураж грандиозного подземелья, подвалы, камни, мрак, капающая из стен вода. Изощренные ловушки, вроде Колодца и Маятника. Только вместо этого – подводная Сирена-убийца. И личность, стоящая особняком, мрачная, загадочная и чуть истеричная. «Да, - размышляла Камилла, - у Эдгара По основная и любимая тема – смерть возлюбленной. Мудрено ли, что Эрик в состоянии безумного волнения и отчаяния застрял на идее расширения гроба, как упомянул в своем рассказе Аслан-бек, и думал о Кристине (клуше этой!) как о мертвой возлюбленной, и всё в том же роде».

 Но мысли её возвращались к тем нескольким фразам, написанным ломаным почерком Эрика, где буквы стремились убежать друг от друга и были такими одинокими.

Когда Эрик, высчитывавший время, чтобы не вернуться чересчур быстро, вошел в библиотеку, он увидел девушку, неподвижно сидящую на кушетке с поджатыми под себя ногами и со сползающей с колен книгой Эдгара По, и пригласил даму к столу.

«Обед прошел в дружеской атмосфере, сказала бы я», - думала Камилла, вновь угнездившись на кушетке после прелестного обеда. Она подобрала именно такое слово для характеристики трапезы. Как это Эрик сумел приготовить столь изысканное угощение за столь малый срок, её ужасно интриговало. Сам Эрик ел как всегда так мало, что об этом и упоминать не стоило, только закусывал устрицами и сыром чудесное Токайское, но Камилле хотелось верить, что он с одобрением смотрит, как мило кушает она.

Ещё бы ей было не кушать! Такие вкусные бутербродики-канапе на квадратных кусочках поджаренного хлеба она никогда не пробовала, даже у барона Кастелло-Барбезак, славившегося на весь Париж своим поваром. Как-то Камилла вручила Бернадетт кулинарную книгу с практическим названием «Чем накормить неожиданных гостей» с тайной надеждой, что Бернадетт станет в книгу заглядывать. Но увы. Неожиданные гости, да и сама Камилла, так ни разу и не удостоились отведать ни единого кушанья из соблазнительной книжки, пылившейся в углу кухонного буфета. "Наверное, у Эрика есть такая, - предположила Камилла, беря изящными пальчиками за декоративную шпажку очередное канапе. - В конце концов, устроил же он себе гостевую комнату с отдельной ванной. Так почему бы ему и книгу, подразумевающую прием гостей, не иметь в своей библиотеке?" Это канапе было намазано слоем розовой пасты из рачьих шеек, растертой с эстрагоном. Посередине лежал каперс. Язык проглотишь, и корочка какая румяная, хрустящая.

Струйка масла потекла по её подбородку, и она быстро вытерла её мизинцем. И посмотрела на своего сотрапезника. Эрик сидел боком к столу, положив ногу на ногу, и болтал в широком бокале вино, золотое, как его глаза, и, казалось, наблюдал за медленным кружением жидкого золота в своих ладонях, а не за ней. Впрочем, он был достаточно внимателен к девушке за время трапезы – придвигал блюда и объяснял, что за салат он ей предлагает. Эрик с улыбкой привел салатное название – «Аида», и они пошутили по этому поводу. По словам Эрика, салат вполне соответствовал своему названию, такой же рыхлый и в нём столько же действующих лиц, что и в творении Верди. Эрик перечислил составляющие салата, заметив, что в нём, к счастью, тучных сопрано заменил цыпленок, а слонов – савойская капуста, сбрызнутая лимонным соком. Камилла попробовала Аиду, радуясь, что Эрик шутит, а не иронизирует. Его юмор нравился ей, а уж салат…

Ей очень хотелось спросить, как это оказывается, что у него под рукой всегда запасы продовольствия, да ещё свежие запасы, если сам он и не ест вовсе, и она, не удержавшись, намекнула на своё недоумение.

Эрик усмехнулся и сказал, что потом объяснит.

Этим пока пришлось удовольствоваться и, по окончании обеда переместившись обратно в библиотеку, начать светскую беседу, но тут  Камилла, расправляя складки юбки для придания им большей живописности, попала пальцами в прореху.

      Как только Камилла начала сетовать на испорченную юбку, разглаживая её так и этак, Эрик, как фокусник, извлек муаровый лоскут. И теперь м-ль Фонтейн старательно занималась «штуковкой». Да будет вам известно, пришить оторванный кусочек ткани точно на его место называется не «залатать» или, того хуже, «заплатать», а заштуковать. Делается это так…

     Эрик выслушал все эти пояснения, сопровождавшие процесс рукоделия, и Камилле было приятно, что он опять так и не придумал себе дела, которое потребовало бы его присутствия в другом месте. Ему хотелось быть рядом с ней. Так же, как и ей.

     И ещё. Ей ужасно хотелось попросить Эрика отвести её в черную комнату с нотными знаками на черных стенах, и чтобы он сел к органу и заиграл. И ей безумно хотелось услышать, как он поёт. Но просто так попросить его об этом  - как-то неловко. Неестественно. Получается похоже, как если бы она по пунктам проверяла все присущие Эрику особенности и хотела разом обозреть все его таланты, о которых упоминал Аслан. Словно ею движет пустое праздное любопытство… Оно, любопытство, будем честны, действительно движет, но оно не праздное, а наоборот, и не это главное для неё, а на самом деле она очень хочет…

     Тут Камилла окончательно запуталась.

     И задала себе, наконец, сакраментальный вопрос, который всё недосуг было поставить перед собой ранее.

     А что, на самом-то деле, ею движет?

     Камилла прикинула и так и эдак, но ответы её не удовлетворили. В каждом была доля истинности, но лишь маленькая её доля. А целиком, полной картины – нет… Оказалось, это очень сложно облечь в слова. Слова затертые, они услужливо подсовывают упрощенные варианты, а в её отношении к Эрику всё более чем не просто. Насколько проще было бы, если бы она была певицей, как эта Кристина Дааэ, Эрик мог бы и ей давать уроки пения. Но нет, чушь, это явилось бы жалкой пародией, да и Эрик… это напоминало бы издевательство. Там была совсем другая история, их история. А у них с Эриком – своя.

     И тут ей в голову пришла ещё одна мысль, необычайно простая. Хотя она могла оказаться и необыкновенно важной, может быть, даже более чем важной. Самой главной. Определяющей.

     А Эрик? Чего бы хотелось Эрику?

     Вот он сидит тут, и она чувствует и видит, что больше не в тягость ему.

     Первая её напористая, да уж, следует признать, нагловато-фанфаронская эскапада с наскоком на дом Эрика в тот момент особых восторгов у него не вызвала. Следует считать удачей, что ей вообще удалось выпутаться тогда достойно. И живой.

     Но, как говорится, что ни делается, всё к лучшему. И иногда совершенно бездарное с точки зрения стратегии, тактики, да и просто здравого смысла, начало, дает неожиданно положительный и какой-то, вопреки всему, правильный результат. Ведь сидит же она сейчас здесь, и всем абсолютно понятно, Терпсихорой клянусь, что Эрик вот именно в данный момент рад этому и вовсе не хотел бы, чтоб Камилла Фонтейн находилась в какой-нибудь ещё точке земной поверхности.

     И мадмуазель Камилла вовсе не чувствовала себя стесненной тем, что вся инициатива, так сказать, по развитию их отношений, исходила пока от неё самой.

     Ну, что же! Она изначально, нимало не колеблясь, взяла на себя эту инициативу и не отказывается брать её и дальше. Даже забавно, для разнообразия. Все её поклонники из сил выбиваются, проявляя эту самую инициативу в отношении снискания её, Камиллиного, внимания.

А она, предмет вожделений, старается очаровать неблагополучного со всех обывательских точек зрения добропорядочного и ханжеского общества изгоя-гения, усталого, с истрепанными нервами, с которым нелегко общаться, и с внешностью настолько неадекватной, что все его незаурядные таланты и способности не способны компенсировать её.

      Стоп! Выживал же он всю свою жизнь. По словам Аслан-бека он совершенно нормально жил и работал в этой самой Персии; если не считать  чисто местных издержек и специфики рода деятельности, Эрик был там заметной и уважаемой в самых что ни на есть высших кругах персоной. Чем дело кончилось – это уже другой вопрос.

И в Париже. Ведь он работал, как она поняла, подрядчиком у архитектора Гарнье, возводил фундамент и нижние уровни Гранд Опера. А такой род деятельности, как ей было известно, сопряжен был с руководством большой массой людей, занятых на строительстве, постоянным общением с ними.

        А то поначалу складывалось впечатление, что он так всю свою жизнь провел, скрываясь от глаз людских, по подвалам и иным темным местам, и не понятно, как это он ещё умеет разговаривать по-человечески.

       О! Ещё одна разумная мысль!

       Если бы он хотел, по-настоящему хотел скрыть себя, такого, какой он есть, от всего мира, он давным-давно ушел бы в какой-нибудь монастырь. Калеки угодны Господу. Но Эрику нужен был весь мир, со всем, что его наполняет. Камилла была уверена, что у Эрика ни разу и мысли такой не затесалось – уйти от мира в обитель Божью.

       Она правильно его понимает. Он сильный и очень гордый человек. Он бьется до последнего. Он принял вызов мира, который отринул его, поставил ему условия гораздо более жесткие, чем большинству обычных людей. Сразу, прямо у стартовой черты он (мир) словно усмехнулся над ним: «Ну-ка, ну-ка, поглядим, что ты сможешь сделать, долго ли пробарахтаешься? Вот тебе гениальность, вот тебе необыкновенные таланты - держи карманы шире,  а вот физических преимуществ мы тебя не только лишим, но и такое тебе подсуропим (пардон, так бабушка очень любила выражаться), что мало не покажется. Так что – вперед, а мы посмотрим». Он сильный, но силы любого не беспредельны.

       Всегда нужно, чтобы ты был кому-нибудь нужен, иначе руки, рано или поздно, опускаются. Камилла знала это по личному опыту. Ей вот, например, постоянно необходимо, чтоб ею восхищались. Не обязательно все подряд. Но кто-нибудь обязательно должен.

      Интересно, а мир, поставивший на Эрике этот жестокий эксперимент, понимает, что Эрик оказался сильнее? В тот момент, когда он по собственной воле отказался от своей любви? Как она понимает, он действовал в соответствии с правилами, управляющими этим миром, правилами, по которым выживает сильнейший, а более слабый должен ему подчиниться и без особых стенаний, потому что таков мировой порядок. Он завоевал то, что хотел, на тех же условиях, на которых играл с ним мир, и мог взять этот выигрыш бестрепетной рукою.

Сколько литературных произведений, романов этих, воспевают усилия влюбленного, тяжко и долго добивавшегося ответной любви и, заметьте, любыми средствами; и в конце – свадебные колокола, бим-бом-блям; все ликуют, тра-ля-ля. А возлюбленная, которая три четверти романа содрогалась от ужаса и рыданий, убегала, отказывалась и всё точила кинжал, чтобы вонзить его либо себе в грудь, либо домогающемуся влюбленному, уже, оказывается, влюблена по уши. Никого не интересует, как это с ней такая метаморфоза вдруг приключилась, на каких условиях. Это только приветствуется, когда упорный мужчина доказывает свои серьезные намерения и, растопив лед и оживив мрамор (вы понимаете, конечно, это всё литературные метафоры?), вкушает заслуженные супружеские радости.

     Бедный Эрик! Он имел мужество и силу отказаться от этих правил игры. Он действительно необыкновенный мужчина. Мужчина, наступивший на глотку своему эгоизму. А это пореже встречается, чем, например, гениальность.

     - Камилла, вы уже пришили свою юбку к краю пледа и, насколько я могу заключить, собираетесь начать пришивать оборки рукава к юбке, - прервал её мудрые рассуждения чуть ироничный голос Эрика. – Я наблюдаю за вами уже давно.

     - А почему вы меня сразу не остановили? – встрепенулась девушка.

     - Мне было интересно, когда вы это сами заметите.

     - Но я же ещё не заметила.

     - Вот именно поэтому. Мне стало ясно, что мысли ваши блуждают так далеко, что вы ещё очень долго будете сомнамбулически производить опасные и бессмысленные движения иглой и можете поранить себя, - голос Эрика был мягким и говорил он медленно, словно удивлялся, что обсуждает такие предметы. – О чем вы так глубоко задумались, Камилла?

     Он заметил замешательство балерины и, предвосхищая её ответ, добавил:

     - Извините, можете не отвечать. Я спросил только для поддержания разговора.

     Как ранее уже отмечалось, Камилла старалась не врать без крайней необходимости. Крайняя необходимость сейчас не усматривалась. Поэтому она серьезно заглянула в прорези белой маски, на гладкой поверхности которой играли отсветы огня стоявших на столе свечей, вздохнула и честно ответила:

     - Я думала о вас, Эрик.

     Показалось ей, или он действительно закрыл на несколько мгновений свои золотые глаза? Ярко они светились только в полной темноте, поэтому определить было трудно. Но вот то, что он резким, нервным движением сплел свои длинные и очень худые пальцы, было хорошо видно.

      - Я думала о вас очень хорошо, - поторопилась добавить Камилла, - не любопытно, понимаете, в смысле - что он?  Как он…

      - Как у него, наверное? – жестко, холодным голосом произнес Эрик. 

     Но Камиллу теперь было не так-то легко смутить. Она поняла, что уже немного приладилась, приноровилась к этому странному и нелегкому человеку. Что ж, если ей хотелось прилаживаться…

      - Нет, Эрик, - спокойно ответила она, прямо глядя ему в лицо и стараясь уловить золотистое мерцание за прорезанными миндалинами. – Я думала, какой вы сейчас, и старалась представить себе, какой вы были… Потому что вы сейчас немного другой, правда?

      Она уловила золотистое мерцание там, в глубокой глубине, скрывающей глаза Эрика. Он склонил голову. Кивнул.

      - Да, вы правы. Вы удивительная девушка, Камилла. Вы не боитесь… - Эрик запнулся, подыскивая слова.

      Камилла, затаив дыхание, ждала. Ей, почему-то, было важно, чтобы он не ошибся.

     - Вы не боитесь смотреть в лицо жизни, - он наклонился к ней, протягивая руку, и Камилла обрадовалась, что Эрик сейчас, наконец-то, притянет её к себе и поцелует по собственной инициативе.

      И она была рада, что он не ошибся. Хотя она бы так о себе никогда не сказала сама.

    Представляете, как велико было её разочарование, когда Эрик, неведомо откуда появившимися ножницами, начал ловко и быстро распарывать крепкие стежки ниток, намертво прикрепившие её к пушистому клетчатому пледу.