ГЛАВА 17.

    Камилла мгновенным движением спрятала зеркальце и замерла. Ей стало так страшно, как никогда в жизни. Даже когда она тонула в подземном озере, ей не так было страшно. А главное, когда Сирена тянула её в черную воду, она не испытывала горького чувства того, что её предали, подло обманули. Или она сама глупо и упрямо себя обманывала. А это оказалось гораздо хуже, чем просто страх.

    Ей стало тошно, так тошно, что она не смогла заплакать.

    Эрик остановился у неё за спиной, Камилла ощущала его присутствие. «Холодом повеяло», - подумала она.

    Ничего, она справится, подбодрила себя Камилла, главное, сейчас  нельзя показать, что она всё обнаружила, поняла. Разоблачила его. Тогда ещё есть пути к спасению.

    Надо обмануть Эрика, сделать вид, что всё по-прежнему. Вот только сможет ли она, получится ли?

     Почему он молчит? Стоит у неё за спиной и молчит?

     Выжидает?

     Конечно. Он ждет, чтобы первой заговорила она, и по её словам он определит, поняла она или нет!

     И как он поступит тогда, обнаружив, что она всё знает?

     Господи, да понятно что!

     Может, изо всех сил делать вид, что она не замечает его присутствия? Он постоит-постоит, да и уйдет…

     Она просто не в состоянии обернуться, взглянуть на него, как ни в чём ни бывало, и заговорить с ним. Голос наверняка подведет её, лицо её выдаст, она не осмелится глянуть на него, на его ужасную белую маску. Он посмотрит на неё этими своими мерцающими глазами и сразу всё поймет.

     - Что с вами? – спросил Эрик. Как ни странно, его голос оставался всё таким же прекрасным, и Камилла с отчаянием подумала, что теперь уж она никогда не услышит, как Эрик поёт о любви.

     Девушка хотела непринужденно ответить, вдохнула побольше воздуха -  и с ужасом убедилась, что горло перехватило, и она не может издать ни звука.

     - Что случилось, Камилла? – повторил Эрик.

     Он сразу заметил зеркало в её руке, как только неслышно вошел в комнату. И как это он мог полагать, что отсутствие зеркал в его доме послужит для неё препятствием? Впрочем, это понятно - он не специалист в вопросе содержимого дамских сумочек. Потом он стоял и наблюдал, как она старательно прилаживается, поворачивает голову, пытаясь заглянуть себе под подбородок. Сначала безуспешно, потом у неё получилось. У неё всегда получается задуманное, если она очень хочет и очень старается.

     Он ясно увидел удивление в её глазах, отразившихся в зеркальце, увидел, как удивление сменилось испугом, а потом ужасом, таким ужасом, что глаза стали размером с зеркальце.

     Он увидел смешную сторону происходящего, но не засмеялся. Он вообще ничего не сделал, только стоял и смотрел на её затылок, и то, о чём она думала, было ему так же ясно, как если бы она выкрикивала свои мысли вслух. Ещё ему было ясно, что он не станет ничего объяснять ей, разуверять её и прояснять ситуацию. Ничего этого не нужно и всё к лучшему. Всё к лучшему в этом лучшем из миров… Да и в чём, собственно, он мог её разуверить?

     Она сделала совершенно правильные выводы, умная девочка. Право, жаль, что слишком поздно. Теперь уже ничего не изменишь. Ну, значит, и жалеть нечего.

      И каждый получает своё.

     А вот Эрик умел разговаривать как ни в чём ни бывало. Очень непринужденно вел себя.

     Он больше не спрашивал, что с ней случилось, не заглянул ей в лицо, а любезно предложил пойти умыться и привести себя в порядок. А сам опять ушел.

    Пожалуй, это было самым удачным вариантом для Камиллы. Она кинулась в ванную Эрика, словно оттуда пролегал путь к спасению. Хотя дверь в его ванную комнату также не имела ручек и запоров, как и все двери в доме Эрика, здесь Камилле было почему-то спокойнее.

    Правда, первые несколько минут она сидела на краешке ванной, уставившись в стену перед собой, и старалась унять нервную дрожь.

    После того, как она пересчитала все прожилки на пяти мраморных плитках, расположенных прямо перед её носом, её смятенные мысли начали приходить в более упорядоченное состояние.

    Она успокаивалась.

    Вероятно, этому в немалой степени способствовал цвет мрамора – голубовато-зеленый, очень красивого оттенка.

    Вдоволь насмотревшись на стену, Камилла встала, решительно засучила обрывки кружевных рукавов и, откинув волосы со лба, тщательно умылась холодной водой. Потом опять села на край ванны и начала расчесывать волосы. Тоже очень тщательно. Щётка, легко скользя по её волосам, издавала мягкие, успокаивающие  звуки, что-то вроде «уиш-ш, уиш-ш», и голова начинала работать всё лучше и лучше.

     Эрик оказался вампиром, ничего не поделаешь… Вероятно, именно он и есть Парижский Вампир. Какие ещё нужны доказательства, если у неё на шее следы его клыков? Сегодня он загипнотизировал её, как это обычно делают вампиры, и укусил, и выпил её кровь. Но не всю. Почему не всю? Да потому что не успел, его спугнули. Кто-то спугнул.

И тогда он притащил её обратно в своё логово, чтобы спокойно довершить своё злодейское дело. Почему только сегодня, а не раньше? Потому что полнолуние. Вампирские наклонности пробуждаются в нём только в ночь полной луны.

То-то он так ловко лазает по отвесным стенам, вампирам это раз плюнуть. И он спал в гробу. Он ей не признался, но она и сама это поняла.

Ледяные руки, видит в темноте, даже глаза светятся, и зеркал в доме нет.

      Широкий диапазон: от Ангела до Вампира. И ещё Призрак…

      Так, хорошо.

      А теперь с других точек зрения.

      Он спас её, не дал ей утонуть, и за тот период, что она жила в его доме, по крайней мере один раз было полнолуние. Но он её не кусал, хотя у него имелись все возможности – она очень крепко спит, так что если бы он потихоньку подкрадывался и кусал не очень сильно, то она б ничего и не заметила, и хитрить не потребовалось бы, и никаких лишних усилий.

      Конечно, может статься, тогда он охотился на улицах Парижа, сообщения о Парижском Вампире появились как раз примерно в это время, ну, может, немного пораньше. А теперь настал её черед, ещё бы, она ведь так сама напрашивалась.

     Если Эрик вампир, то он либо крайне разборчивый, либо крайне терпеливый вампир.

      Эрик делал ей массаж, он научил её нажимать нужные точки, и она избавилась от судорог в ногах. Эрик управлял крысами. Вампиры это, вероятно, могут. Они хитрые.

      История с крысами была в её пользу.

      Эрик пел траурную мессу. Может вампир петь мессу?

      Она поцеловала его, а он не просто ответил на её поцелуй. Он  вцепился в неё, как в пресловутую соломинку, с отчаянием, как в последнюю надежду на спасение, ожесточенно. А потом накричал на неё, но её это не испугало, она поняла, почему он кричал. И потом ей всё время хотелось, чтобы он сам, по своей инициативе её поцеловал, но он ни разу этого не сделал.

      А вот то, на чем сходятся все знатоки вампиров. После того, как жертва пообщается с кровососом (фу, какое противное слово), она чувствует необычайную слабость, вялость. Ещё бы! Она же чувствует себя превосходно и бодро, если, конечно, не считать пережитый испуг.

     Но бодро. Что-то не похоже, чтобы Эрик выпил её кровь, а она сразу после этой процедуры так ловко взобралась по стене Гранд Опера. Не хуже любого вампира.

      Пожалуй, это самый веский аргумент.

      А на самом деле – это всё чушь. Результат стечения обстоятельств. Наверняка есть какое-то разумное объяснение всему, и ранкам на её шее – тоже.

      Надо просто спросить у Эрика, он обещал ей объяснить, и он объяснит. И про ранки на шее – объяснит. Она просто спросит у него, пойдет и задаст все вопросы.

     Собственно, проблема заключается в том, верит она Эрику или нет. Вот и всё.

      Эрик сидел в своей мастерской, склонившись над рабочим столом, и прислушивался. Он ни о чём не думал, только прислушивался, хотя сказал себе, что ему всё равно.

      Его руки машинально что-то делали, что-то разбирали, кажется, а иначе откуда на столе перед ним взялась эта горка шестерней, зубчатых колес и винтов? Он не мог вспомнить, чем эта горка была раньше.

      Он услышал, что дверь ванной распахнулась, застучали каблучки. Рука дрогнула, и несколько колесиков упало со стола, покатилось по полу, сталкиваясь, звеня и подпрыгивая. Одно, самое большое, катилось по кругу, всё сужая круги, словно стремясь занять место в центре себя самого. Вот концентрический круг сжался до размеров точки; колесо заплясало на одном месте, переваливаясь с боку на бок, задребезжало всё мельче и мельче. И плоско замерло в центре пола.

Да, кажется, он вспомнил. Этот металлический мусор – часть деталей одной из его кукол. Манекена.

Механическая красавица могла танцевать и петь, но лучше понимать женщин он не стал…

      Шаги решительные, вовсе не крадущиеся. Она не собирается бежать.

      Она заглядывает в библиотеку, прошла дальше. Она ищет его? Да, она ищет его.

      Здесь светло, она придет на свет.

      Жизель не боится света.

      А чего она боится?

      В библиотеке Эрика не было, но Камилла увидела узкую желтую полосу света, падающую из-за приоткрытой двери его кабинета - или мастерской, - в которую он её тогда так и не пригласил.

      Она решительно толкнула дверь и вошла.

      Эрик сидел за столом и даже не обернулся. Делал вид, что он занят делом и не интересуется Камиллой Фонтейн.

      Камилла подошла и, не раздумывая, положила руку ему на плечо. Реакция у Эрика была отменной. В то же мгновение он накрыл её руку своей ладонью, словно поймал маленькую, готовую улететь птицу.

      Рука была ледяная, но Камиллу это совершенно не трогало.

      Эрик выпустил её пальцы и развернулся вместе со своим креслом к ней. Кресло вращалось на одной ножке, как рояльный табурет.

      Строго глядя на Эрика сверху вниз - хотя преимущество в росте было совсем минимальным, оно как-то прибавляло уверенности в себе, - Камилла объявила:

      - Эрик, вы обещали мне всё объяснить. Что произошло на улице, почему мне нельзя было вернуться домой, а к вам нельзя было попасть другим путем, кроме как лезть по стене?

      Эрик молча, пристально смотрел ей в лицо, и Камилла продолжила. Она так и собиралась задать все вопросы сразу, оптом, а не по одному. Чтобы не оставалось недосказанности, недоговоренности, которая способна всё погубить, оставив место подозрениям. Она надеялась, что Эрик тоже это понимает и не будет уклоняться от вопросов в своей обычной, так хорошо отработанной манере.

      - И что это у меня за ранки на шее? Это из-за них мне было больно и трудно дышать? Откуда они взялись, Эрик? И почему я сама ничего не помню?

      - Почему вы ничего не помните – это вопрос и для меня. Я ещё не разобрался в нём, - медленно начал Эрик. – Мне не понятно, почему вы впали в род транса. Помниться, вы говорили что-то о запахе. Странном, по вашим словам, запахе. Вы могли бы сейчас его описать?

     «Неужели он всё же хочет уйти от прямых ответов?»

    Но она послушно ответила:

     - Запах был сладковатый, но с чуть заметным неприятным привкусом, больше всего напоминавшим запах… - она остановилась, старательно подыскивая сравнение. Ей хотелось быть максимально точной, словно от этого зависел успех их с Эриком взаимопонимания. - Пожалуй, это был как бы налет тления вперемешку с ароматом роз. А вы? Неужели вы ничего не почувствовали сами, Эрик? Как у вас с носом, в смысле - с обонянием?

     Она  хотела просто пошутить, чтобы хоть чуть снять напряжение, хотела, чтобы он улыбнулся. Но его реакция оказалось совсем не той, что она ожидала.

    Эрик дернулся, словно она кольнула его, и скривился.

    - С обонянием у меня всё в порядке, - нарочитое бесстрастие, с которым он произнес эти слова, не обмануло Камиллу. Ей стало ясно, что она задела больное место, клуша этакая. И она ещё рассуждала о взаимопонимании!

     Шутить с Эриком надо осторожнее. Он весь, как натянутая струна. Шутить с человеком в маске следует обдуманнее.

     - Эрик, простите меня, ради Бога! - вырвалось у неё, она чуть не плакала. - Я просто хотела пошутить, чтобы не было страшно, и пошутила неудачно, я вижу уже. Но я же не знаю ничего и не знаю, о чем можно говорить, а о чём… - она почувствовала, что сейчас окончательно запутается и своими объяснениями только ухудшит положение. – Простите, я больше не буду шутить с вами, раз у меня не получается.

     Она заметила, что Эрик сделал усилие перед тем, как выговорить:

    - Я вовсе не хочу, чтобы вы перестали шутить со мной, Камилла. Иногда у вас… очень хорошо выходит. Давайте вернемся к вопросу о запахе. Мне кажется, что, разобравшись, я… мы многое проясним.

    - Я думаю, что всё дело в маске. Вы из-за маски не почувствовали этого запаха, Эрик. Первое, что я увидела, когда стала приходить в себя, был белый платок, которым вы махали у меня перед лицом. Значит, вы отогнали запах от моего лица, и я сразу очнулась. Значит, это, всё-таки, именно что-то в воздухе было, - Эрик внимательно слушал её рассуждения, и Камилла приободрилась.

     - Да, возможно, вы правы, - Эрик задумчиво кивнул. – И, возможно, сыграла роль разница в нашем росте. Испарения могли быть тяжелыми, они не успели подняться высоко над землей, а вы такая… ваш рост… да и ветер – вы заметили, Камилла, как раз поднялся легкий ветерок? – газ отнесло, меня он не достиг… Да, всё дело в сочетании факторов.

- А в чем, всё-таки, было это самое дело? – рискнула прервать его Камилла, видя, что Эрик увлекся. – Вы поняли, да?

- Думаю, что да, - Эрик, наконец, перешел к существу вопроса. - Потенциальные жертвы впадают в транс и не сопротивляются, а происходит это вследствие вдыхания распыленных в воздухе одурманивающих веществ. Но концентрация этих веществ в воздухе должна быть довольно высокой, значит, распылять их следует в непосредственной близости от объекта, в этом вся сложность такого метода.

    Он пропустил тех, кто придумал эти хитрые трюки, вполне достойные его собственных. Подобные штуки он и сам применял, это элементарно. Он не был достаточно внимателен, утратил свою чуткость, которая проявлялась у него механически, и подпустил их близко. И чуть не опоздал, но она этого не знает. А он знает, что это из-за неё. Он смотрел на неё, наблюдал за ней, а не за окружающим. Она была рядом, чересчур близко.

    Так же, как и теперь.

    Эрик сообразил, что он как развернулся, так и сидит в своём рабочем кресле, таком удобном для работы. Это кресло было одним из первых приспособлений, которые он сконструировал для своего нового дома, собираясь провести здесь остаток своей жизни, когда грандиозное строительство Гранд Опера было, наконец, завершено после многих лет строительных работ. Кресло очень нравилось ему, в нем он провел многие часы, работая над своими изобретениями.

    Теперь он сидит в этом самом кресле, а она стоит, почти касаясь его коленей своими.

    Эрик резко встал и оказался вплотную к Камилле, так, что воздух, всколыхнувшийся от его стремительного движения, поднял дыбом золотисто-рыжеватые волосы, вьющиеся вокруг её щек и надо лбом. Он очутился так близко к ней, что Камилла пошатнулась, сделала шаг назад, наступив на оторвавшуюся оборку юбки и, чтобы не упасть, ухватилась за него, за борта его сюртука.

    По всем правилам жанра ему полагалось обнять девушку и поддержать. И приникнуть к её устам, так, кажется.

    Камилла растерянно и озабоченно смотрела снизу ему в лицо. Она не знает и никогда не узнает, каких усилий стоило ему не поступить согласно законам жанра.

    Руки его поднялись и опустились.

    Этого нельзя делать.

    Потому что, сделав это, он её уже не отпустит.

    А это невозможно.

    - Пойдемте, - выговорил Эрик хрипло, - я приготовил горячий чай.

    Камилла ещё немного подержала его за сюртук и выпустила.

    - С мятой? – спросила тихо.

    Эрик кивнул.

    - И с лимоном. По-русски.

    Они опять пьют чай, сидя на кухне. Горячий, обжигающий. С мятой.

    Если бы она сейчас его поцеловала, он бы, вероятно, ощутил вкус мяты на её теплых губах.

    Они пьют чай на его кухне, спокойно и привычно, словно сидели вот так много раз и собираются проделывать это ещё многократно, практически регулярно.

    Но это только декорация.

     - Они могли бросить что-то, какой-то сосуд, который, лопнув, выпустил пары отравляющего вещества, тогда им не нужно было подходить близко, - Эрик продолжал развивать тему, его голос был опять спокоен и красив, хрипота исчезла. – Или что-то могло оказаться на тротуаре, наступив на это, мы вызвали тот же эффект… Сочетание факторов, вероятно, ослабило действие…

    - А потом, что потом? - нетерпеливо спросила Камилла, позвенев чайной ложечкой о край чашки. – Почему мы оказались в том закоулке?

    Эрик посмотрел на неё. До этого он старался делать это пореже.

    Девушка сидела, подавшись вперед, уставив локти на стол: упрямый подбородок опирается на сплетенные подставкой пальцы, подвижные тонкие брови хмурятся, но глаза смотрят прямо, храбро, хоть и напряженно.

   - Я заметил, что за нами следят. Немного поздно заметил, но, к нашей удаче, рядом был этот тупик. Я его ещё раньше присмотрел и знал, что там, в стене, есть узкая ниша, очень подходящая для маскировки, - Камилла вопросительно подняла брови, и Эрик, отвечая на её невысказанный вопрос, разъяснил. – Я всегда обращаю внимание на такие вещи. Полезно знать местность, по которой ты часто перемещаешься, со всеми возможными путями отступлений.

   - А, ну да, - понимающе кивнула Камилла.

   Конечно, и как это она раньше не догадалась сама, так всё время и перемещалась, не устраивая на пути следования убежищ!

   А Эрик устраивал. Предусмотрительный. Опытный.

   - Вы поместились в нише, а мой плащ скрыл нас. У меня особенный плащ, плащ иллюзиониста, ткань, из которой он сделан… ну, это неважно. Он прекрасно маскирует на фоне каменных стен, - Эрик усмехнулся, - и не только на этом фоне. Наших преследователей было трое, как я понял. Двое вошли в тупик, но не заметили нас, а третий оставался на улице, снаружи.

   - А если бы они, эти преследователи, стали ощупывать стены? Что тогда?

   - Тогда я бы их убил, - как само собой разумеющееся, спокойно ответил Эрик.

   Камилла поморгала.

   Пришло время задать главный вопрос. Если он ответит на него прямо…

   - А что с моей шеей? Почему я задыхалась, откуда укусы? – как жаль, что она не видит выражения его глаз, опять свет мешает. В прорезях маски отражаются огни свечей.

   - Какие укусы? Это я вас поранил, - так же спокойно, как он упомянул об убийстве, ответил Эрик, - это вышло случайно. Я, почувствовав опасность, автоматически «выпустил когти» - маленькое приспособление в моей перчатке, и задел вас, когда вталкивал в нишу. А шнурок вашего талисмана затянулся на вашей шее и стал душить вас. Я же объяснял.

   Он сделал паузу и добавил тихо:

   - Это моя вина, мне надо было быть осторожнее, но я не привык… защищать кого-либо. Я привык… отвечать только за себя. Но царапины пустяковые, не волнуйтесь, все быстро заживет, и следов не останется. И ещё. Синяки – это раньше, тоже я, но раньше. Помните, я сказал вам, что надо быть осторожнее, приходя в дом к безумному отшельнику?… Простите меня, Камилла, я не сумасшедший, но… простите меня и не бойтесь. Это не повторится. Я не причиню вам вреда.

    - Я знаю и  не боюсь… больше, я верю вам, - Камилла испытывала огромное облегчение. Она действительно верила Эрику, хотя отлично понимала, что вампир мог бы и притвориться, да и выдумать такое простое, но ничем не подтвержденное объяснение ему, наверное, ничего не стоит. Как она проверит? Вряд ли он так прямо возьмет, да и признается. Неужели она всерьез думала, что её вопросы  сразу всё прояснят? Да нет, наверное, не думала, если честно. Но она верила ему, вот и всё. – Я так рада, что вы не вампир, Эрик! Правда, ужасно рада!!!

   Эрик уставился на неё.

   Глаза его расширились настолько, что их блеск стал виден и в прямом свете свечей.

   И вдруг захохотал. Не засмеялся, а именно захохотал.

   Камилла никогда не слышала его смеха, максимум – видела улыбку. Ей казалось, что Эрик никогда громко и не смеется, есть ведь такие люди.

    А он, оказывается, умеет. Всё время что-то новенькое.

    - Камилла, вы что, правда думали, что я вампир?! – с трудом, сквозь смех проговорил он. – Так вы были серьезны, когда мы обсуждали эти глупые газетные сенсации? Я-то подумал, что мы с вами шутим, и поддерживал игру… Вы так решили, взглянув на свои ранки, а я-то не мог взять в толк, почему вы говорите об укусах! Натуральный вампир, как в книжке, да? Кровь, летучие мыши и прочее?

   Камилла смутилась.

   Что тут смешного? Это совершенно естественное предположение, если учитывать все обстоятельства.

   Поэтому она решила обидеться.

   Положила ложечку, зажатую между сплетенных под подбородком пальцев, специально громко стукнув ею по столу, и встала.

   Ну, и что дальше? Гордо удалиться ей некуда, да и совершенно не хочется. Ей хочется продолжать разговаривать с Эриком, кстати, он перестал смеяться сразу, как только она встала, но сам продолжал сидеть.

   «К чему нам эти игры?» - подумала Камилла, поправила волосы, уселась на своё место и тоже немного посмеялась.

   - Да, - просто подтвердила она, - я действительно так подумала, а что ещё я могла подумать? И, правду сказать, мне это вовсе не казалось таким смешным, как вам сейчас это кажется.

   Эрик кивнул.

   - Ледяные руки, гроб, глаза, - деловито перечислил он, - так, да? Камилла, какая же вы… какая вы фантазерка. Как легко направить ваше воображение по заданному пути. Но в одном вы правы, - внезапно перебил сам себя Эрик. В его голосе снова послышался сарказм, и при этом чуткое ухо Камиллы уловило ещё и чуть надрывные нотки. - Вы правы, я весь сделан из смерти, понимаете? Да, вот так, сделан из смерти, но я не вампир, Камилла. Это было бы слишком просто.

   Камилла фыркнула.

   - Из смерти, - повторила она, в точности передразнив интонацию Эрика. – Это вы-то, Эрик? Как бы не так! Зачем вы это придумали? Кто-кто, а вы очень даже живой!

    Она ещё раз фыркнула.

    Эрик молчал.

    Пальцы его шевелились, Камилла глянула – и обомлела. Длинными худыми пальцами правой руки – музыкальными пальцами - Эрик сгибал и разгибал ложечку, явно не замечая, что делает. «Да нет, он её не сгибает, он только что завязал из неё бантик, а теперь развязывает». Камилла с усилием отвела глаза от рук Эрика.

    В конце концов, неприлично так таращиться на человека.

    - Знаете, Камилла, почему я засмеялся? – внезапно заговорил Эрик, и Камилла вздрогнула. Слишком отвлекли её видоизменения, происходящие со злополучной ложечкой. – Я смеялся не над вами, а, скорее, над собой. Я только недавно размышлял на эту тему и подумал, что быть вампиром много выигрышнее, чем Призраком. И тут вы… мне это показалось необычайно смешным.

    Ложечка превратилась в колечко. Причем, идеально круглое. Хоть катай.

    - Заварите мне, пожалуйста, ещё чаю, - попросила Камилла. – И давайте продолжим разговор.

   Разговор продолжился легко.

   Но чувство изумления и сожаления не покидало его.

   Почему, почему она ему так доверяет…

   Кажется, он совсем недавно задавал себе этот вопрос.

   Обрадовалась, что он оказался не вампиром! Фантазерка… Как там дарога говорил? «Не умеет отличать вымысел от реальности?» А то, что он – преступник, имитирующий вампира, ей в голову не пришло? Ей проще поверить в порождение фольклора, чем в то, что просто люди могут быть столь жестоки и отвратительны, и в голову ей не приходят такие объяснения человеческих преступлений, как душевное уродство и преобладание звериного в человеке? Или приходят, но в вампира ей поверить было легче?

   Или больше хотелось?

Он-то предполагал, что она, обнаружив ранки на шее и синяки на руках, поняв, что это он поранил её, поняв, что он опасен и вовсе не вписывается в придуманную для него роль мирного отшельника, испугается, по-другому станет смотреть на него. Он хотел этого – напугать её, чтобы она выбросила из головы свои глупости, чтобы забыла дорогу к его логову… хотел? Действительно - хотел?

Но она… вон как она повернула всё дело…

   Она и правда не боится его.

   Страх, притаившийся в глазах людей, он умел различать безошибочно. Натренировался. Страх и отвращение. Страх и ненависть. Его всегда боялись. Иногда, но редко, к этим чувствам примешивалась небольшая порция жалости.

    Но жалость – ненадежный мотив, быстро иссякающее душевное движение. Он не хотел жалости, пусть лучше страх. Если не могут любить, пусть боятся.

    Но эта девочка не боится его.

    Она с самого начала не боялась. Испугалась только один раз, сейчас, и то не его, а Эрика-вампира. Предположительного. А Эрика, просто Эрика, кто бы он ни был, она, по-видимому, не боится, и всё тут. «Так получилось» -  это её любимая присказка, он помнит.

     Вот она сидит напротив него, серьезно слушает, вдумчиво анализирует его слова, прихлебывает горячий чай, вставляет свои комментарии.

    И старательно делает вид, что не заметила, во что он превратил ложечку.

    От горячего её лицо розовеет, на висках выступили капельки пота, как росинки. Ему безумно хочется перегнуться к ней через стол и смахнуть их, прикоснуться к прозрачной тени, лежащей в углублении височной впадинки, поправить прилипшие завитки золотистых волос. На её шее лиловеют синяки, это он чуть не задушил её, но она не боится его.

     Он знает, что такие же синяки у неё на плечах и предплечьях, ей придется запудривать их перед выступлением, но она не боится его.

     Ему пришло в голову, что товарки начнут шутить по поводу этих синяков, расспрашивать, намекать и строить предположения, и она станет нарочито скромно, но лукаво улыбаться, молчаливо подтверждая, что они правы, это знаки страсти, оставленные нетерпеливым любовником.  Любовником!

    Он хотел, чтобы она утонула, он думал: «Лучше бы она умерла, чтобы ничего этого не было». Но она его не боится…

    Как это она ухитрилась так приблизиться к нему, так близко к нему подобраться, миновав все оборонительные сооружения, все глухие каменные стены, всё безумное зазеркалье, всё, что он воздвиг вокруг себя и внутри себя? Так приблизиться, что его омертвевшее сердце судорожно пытается ожить в его груди, дергается, сбоит, он чувствует его - болезненный набухший комок… 

    Так близко, что у него голова кружится от запаха её волос; а его руки вспомнили всё, каждый сантиметр её тела, шелковистую гладкость её кожи, биение её горячей крови в голубых прожилках. Он держал в руках её жизнь, хотя сам был мертв, и её жизненная энергия коснулась, зацепила, смутила его могильный покой.

    Он сопротивлялся, как мог. Ему кажется, что он и сейчас ещё сопротивляется.

   Она доверяет ему…

   Но ему нельзя доверять.

   - А на каком языке говорили наши преследователи? Вы сказали, что вам он знаком, - Камилла теребила разорванные клочки кружев на груди. Эрик помнил эту её привычку, она теребила всё, что попадалось ей под руку в момент сосредоточенных размышлений. Кисточки на его халате дергала, ему пришлось одну пришивать, оказывается, он уже знает многие её привычки… А ещё она наматывает локон у виска на палец, когда волнуется. – И о чём они говорили?

    - Мне знакомы многие языки, Камилла, - похоже, он стремится произвести впечатление? Зачем… - Это наречие я давно не слышал, но сразу узнал. Это особая разновидность парижского арго, применяемая специальными агентами одного очень хитрого подразделения секретной полиции. Окончания слов изменяются по особой системе и переставляются; многие слова взяты из лексикона каторжан и парижских клошаров. 

     - Полиции-и, - протянула Камилла, - а я думала, что это преступники.

     - И, в сущности, вы не ошиблись. Насколько мне известно, часть агентов, которых, надо заметить, весьма ограниченное, так сказать, избранное число, подбиралась именно в подобной среде. 

    - А откуда вы, Эрик, всё о них знаете? Вам приходилось сталкиваться с ними? – Камилла дернула кружево посильнее. Удивительно, как это отделка на её платье ещё держится: учитывая ту экспрессию, с которой она с ней обращается, давно должна бы оторваться.

     - Во-первых, я знаю далеко не всё, скорее, очень мало, - самокритично объяснил Эрик. – Я никогда особенно ими не интересовался, это не входило в сферу моих интересов. Но сталкиваться приходилось. Косвенно. Был один инцидент… давно, при строительстве Гранд Опера…

    Он запнулся, и Камилла кивнула ободряюще. Зачем скрывать, что она знает о его участии в этом грандиозном мероприятии, о работе с архитектором Гарнье, и вообще, кое-что теперь о нем знает.

   - Я знаю, - сочла она необходимым подтвердить свой кивок словами, - я знаю, что вы строили нижние этажи и фундамент.

   - Да, совершенно верно, я упустил из виду… Достойный Аслан, видимо, рассказал вам о мельчайших деталях моего жизненного пути…

   - А вам это неприятно, Эрик? – прервала его Камилла поспешно. – Если вы недовольны, вам это в тягость, я постараюсь забыть всё, что он мне рассказал. То есть, - спохватилась она, - я говорю чепуху. Это неправда и забыть я не смогу ни одного слова… но я сделаю вид, что ничего не знаю о вас, так сделаю, что вы сами постепенно забудете о моей осведомленности.

    Эрик не сразу ответил, и Камилле показалось, что он досадливо поморщился. А может, только показалось.

    - Пустяки, мне всё равно.

    Значит, решил придерживаться версии, что ему всё безразлично. Всё и все. И что бы Камилла ни говорила, и что бы она ни делала, его это мало трогает.

     Пожалуйста, если ему так удобнее!

     - Так вернемся к нашим баранам, мадмуазель, - «Ирония – средство самозащиты, и причём здесь бараны? Наверное, какая-нибудь персидская поговорка. Аслан тоже постоянно вставляет восточные пословицы, видно, и Эрик, пожив в Персии, перенял». – Ничего особенно содержательного я от наших преследователей не услышал, они, заглянув в тупик, пришли к выводу, что скрыться в нем невозможно, о чем доложили своему начальнику, оставшемуся на улице, получили краткий нагоняй за нерасторопность и довольно скверно выругались, не соглашаясь с этой оценкой. Но, очутившись на улице, они получили указание, и я его расслышал. Начальство распорядилось: «Подождать у дома». Сами понимаете, рисковать мы не могли. Оставалось неясным, у чьего дома – вашего или моего. В вашу квартиру иначе, как обычным путем, не попадешь, да и окна ваши выходят прямо на улицу, кроме одного мансардного, и взбираться по стене чересчур заметно. Следовательно, если стерегут у вашего дома, то… можно не объяснять дальше, мадмуазель?

     Мадмуазель кивнула – можно.

     И можно вообще больше слов не тратить. Ей и так всё понятно. Это было бы понятно и котенку. Калитка на улице Скриба им должна быть также известна, если они ждали Эрика. Он всегда пользуется ею, а вот своим запасным ходом… Как часто вы им пользовались, Эрик?

     - Раза три-четыре, - ответил Эрик, - да и то это было давно. О нём никто не может знать. У меня есть ещё несколько таких запасных входов и выходов, конечно, и я ими очень редко пользуюсь. Сегодня пришлось воспользоваться этим, вы уж простите меня - слишком рискованным, остальные удобнее, но... их надо проверять и разблокировать заранее. А ситуация создалась неожиданная. Вот вы всё сами и разъяснили. Правильно.

      Э нет, не всё!

     Самое главное осталось невыясненным. Самое главное, самое непонятное и невероятное. И самое нелепое. Зачем секретным агентам понадобилось следить за восходящей звездой парижского балета?!

    Следить, преследовать! Что им нужно от неё? Это нелепость, невообразимая несуразица!

    Хотя, как посмотреть… Это даже лестно, только всё равно непонятно.

    Эрик, с улыбкой наблюдавший за ней, произнес.

    - Мне не хотелось бы разочаровывать вас, Камилла, но представляется маловероятным, что вся эта возня затеяна из-за вас. Поверьте, я никоим образом не желаю умалить вашу значимость и… и вы, безусловно, личность заметная, но… боюсь, дело в ком-то другом. И, поскольку, следили за нами двумя, остается сделать вывод, что объектом слежки является ваш покорный слуга.

     «Эрика периодически тянет на занудные рассуждения, есть, есть у него такая склонность, - думала несколько раздосадованная прима-балерина. - Но вашей покорной служанке нравится, когда Эрик над ней подтрунивает. Остается сделать вывод…»

     - А вы им зачем, Эрик? Что им нужно от вас?

     Эрик пожал плечами.

     - Не имею понятия. Я никому здесь не могу быть интересен.

     - И вам совсем не интересно, в чём тут дело? – искренне поразилась Камилла. Её изумление было так велико, что она даже руками всплеснула, что ещё больше развеселило Эрика. – Вы что, собираетесь вот так пассивно ждать, наблюдая, как события будут сами по себе развиваться, не выясняя, не пытаясь воздействовать на их ход? Засядете в своём подвале и всё?

      Ей-то было необычайно интересно, так, что дух захватывало от одной мысли, что она – участник таинственных событий, и просто отлично, если не всего лишь второстепенный свидетель, а одно из главных действующих лиц, лучше бы - самое главное. А то, что в дело, оказывается, замешана какая-то сверхсекретная полиция… Да это просто подарок судьбы! Ну, просто «Мемуары Видока», как в книжке! Если уж на то пошло, она в ранней юности сама мечтала написать такие мемуары. «МЕМУАРЫ МАДМУАЗЕЛЬ ФОНТЕЙН. МОЯ ЖИЗНЬ В ТАНЦЕ»! Нет, лучше без мадмуазель, такое название настроит читателей на несерьезный лад.

И не всегда же она будет мадмуазель… 

Равнодушная позиция бывшего Призрака Оперы и несостоявшегося Парижского Вампира буквально бросала вызов её энтузиазму. Как так можно!

    Она просто должна расшевелить его, добиться, чтобы он включился в действия, происходящие вокруг него.

«А всё-таки, может быть – вокруг неё?» - с надеждой подумала девушка.  

    Скрестив руки на груди, Эрик наблюдал за ней с затаенной усмешкой.

    Сейчас у неё всё было написано на лице. Досада на него, на его равнодушие к столь волнующим и занимательным обстоятельствам, сменилась упрямой решимостью. Камилла совершенно определенно замыслила заставить его активизироваться.

И как забавно она взглядывала на него в продолжение их беседы. Она старалась делать это незаметно, из-под ресниц и, конечно, пребывала в уверенности, что он не замечает её взглядов. Странно, но он совершенно точно мог истолковать их смысл – она смотрела так, словно всерьез ожидала увидеть, как он шарит в карманах, достает из них маску с приличествующим моменту разговора выражением и надевает её, заменяя прежнюю.

Всерьез ожидает увидеть и удивлена, что он задерживается и не делает этого. Конечно, как же ей не удивляться – она ведь уже успела посоветовать ему придерживаться подобного подхода к ношению своей маски, а он не спешит реагировать. Она наметила путь, по которому ему следует продвигаться, а он топчется на месте… В тот момент его охватило бешенство, смешанное с отчаянием бешенство, но сейчас… сейчас ему смешно. Она так просто, естественно смотрит на его маску. Она принимает её, как данность, просто одно из условий задачи.

    Интересно, глаза у неё меняют цвет в зависимости от освещения. Днём они странного и очень красивого голубовато-зеленого оттенка,  светлые и блестящие, а вечером становятся более темными, мягкими, как дымчатый бархат.

     Теперь в этих бархатно-бирюзовых глазах читалось огорчение, и Эрик об заклад готов побиться: она жалеет, что это не за ней следят тайные агенты и бывшие каторжники.

     Девчонка! Смешная, самонадеянная и беззащитная девчонка! Беззащитная из-за своей самонадеянности. Она готова радостно приступить к расследованию новой, очередной загадки, возникшей на её пути.

    Ведь загадку Призрака Оперы она уже разгадала, пора браться за другую.

    Готова с энтузиазмом ввязаться в приключения, потому что всё это кажется ей книжным приключением, она, как маленькие дети, не осознаёт степень реальных опасностей, достаточно вспомнить, как она вдруг начала взбираться на стену, он, не ожидавший ничего подобного, глазом моргнуть не успел, только застыл. Сейчас, вспомнив этот эпизод, он с ужасом подумал: «А если бы она сорвалась, упала?!» Об этом невозможно было и подумать, страшно… Увлекается, действует импульсивно, и цела только до поры до времени.

   «И почему дарога за ней не смотрит!..» - это была мысль, продиктованная отчаянием, и он сразу же понял, что это – последняя попытка уклониться.

   Дарога здесь не при чём.

   Она доверяет ему, Эрику, и не боится его.

   Она пришла к нему.

   Скорее всего, она вовлечена в эту историю из-за него, то ли случайно, то ли нет, в этом ещё предстоит разобраться, и он разберется. Конечно, он обманул её, безразлично пожимая плечами: Эрику нельзя доверять. Ему нельзя доверять, но она об этом не знает.

    Он никому и ничем не обязан, и суета рода человеческого его не трогает, но он не может бросить её на произвол судьбы, то есть может, но не хочет. Таков его свободный выбор.

   - Чаепитие затянулось, - констатировал Эрик и встал. – Вам пора спать, Камилла.

    Камилла, не придумавшая ещё, как она будет уговаривать Эрика, послушно кивнула и потерла глаза. На самом деле, спать ей не хотелось ни капельки. И этот тон строгого отца…

    Своего отца девушка помнила плохо, почти совсем не помнила. Иногда ей казалось, что она вообще принимает за свои собственные детские воспоминания рассказы своей матери.

     Мама много рассказывала ей об отце, всегда с любовью, всегда нежно и грустно.

     В её рассказах отец представал перед дочкой высоким, сильным мужчиной, надежным как скала, красивым и веселым. Камилла любила рассматривать его фотографию – коричневый дагерротип в замысловатой серебряной рамке - и шепталась с ним, рассказывала ему свои детские беды и огорчения.

     Мама у Камиллы была красавицей, при этом женщиной строгой, хотя и справедливой, и Камилла думала, что, если папа был бы жив, она могла бы прибегать к нему за защитой и утешением.

    Он обязательно защитил бы её, потому что всё понимал.

    Понимал, например, что Камилла не нарочно разбила большую греческую вазу. Просто так получилось. Она хотела проверить, не спрятан ли на дне вазы древний греческий клад: золотые браслеты с бараньими головами, ожерелья с подвесками, монеты - они просто обязаны были там находиться, а горлышко оказалось чересчур узким, и рука Камиллы застряла. Она не любила безвыходных положений, поэтому выпростала руку сама, но ваза треснула и развалилась. 

    Мать долго ругала её над красно-черными черепками, один раз шлепнула, для Камиллы это было полной неожиданностью – до этого мама её ни разу даже и пальцем не тронула, - и Камилла очень обиделась такому непониманию: она ведь сама выбралась, не просила ничьей помощи. 

    Глядя на коричневую фотографию, Камилла видела, что отец понимает её и одобряет её поступок. Камилла знала – отцу бы понравилась самостоятельность дочери, а вазы – это так, пустяки, дело наживное. Мама рассказывала, что отец Камиллы погиб на охоте. Свирепый дикий вепрь, очень дикий и страшный, выскочил из оврага и напал на одного из охотников, отец Камиллы бросился тому на помощь, спас, но сам был смертельно ранен.

    После смерти матери бабушка как-то проговорилась: отец Камиллы застрелился, потому что разорил их всех. То, что у них осталось: большая библиотека, греческая ваза – случайно уцелевшие остатки былой роскоши. Греческая ваза-лекиф, которую разбила Камилла, была очень дорогой - свадебный подарок отца её матери.

    А всё, что было у них раньше – большой дом, деньги, слуги, лошади, - всё исчезло в карманах безжалостных кредиторов, которым и дела не было до вдовы и её маленькой дочери Камиллы.  Но Камилла всё равно знала: отец любил её, он не виноват - просто так получилось.

    - Я ужасно пыльная, - брякнула Камилла, не придумав ничего лучшего, чтобы потянуть время. – Эрик, можно, я опять пройду в вашу ванную комнату?

   - Конечно, - растерялся Эрик, - пожалуйста. Там достаточно горячей воды, я включил. Правда, мне показалось, что вы уже умылись, вы выглядели такой посвежевшей, когда вернулись из… Я хочу сказать, что… вы знаете, как переключить нагреватель, чтобы он смешивал горячую воду с холодной в равных пропорциях? 

    Камилла светски улыбнулась.

    - Я не задержу вас, - пообещала она, - у меня в квартире нет ванной. Я хочу сказать, нет самого резервуара, а не ванной комнаты, конечно, так что смешивать воду мне приходится в кувшине. В необходимых пропорциях. Но я уверена, что справлюсь.

   И она величественно выплыла из кухни.

   Принцесса Парижской Оперы и всех прилегающих окрестностей, прекрасная Герцогиня Перекрестка улиц Скриба и Обер, достойно несущая картонную корону на своей изящной головке.

   Да, ванная у Эрика была замечательная, спора нет.

   Камилла нежилась в теплой воде (смешанной как нужно, в пропорции), пахнущей ароматической солью, которую Камилла нечаянно просыпала в воду. Она совсем не собиралась хозяйничать без спроса, но как только обнаружила разноцветные флаконы на столике рядом с ванной, то не смогла удержаться и все быстро перенюхала. Граненая хрустальная пробка одного из них была плохо притерта, выскакивала, стоит только чуть наклонить, вот и…

   Соли пахли очаровательно и окрашивали воду в разные цвета.

   Не такой уж Эрик аскет, каким хочет казаться.

   Камилла вспомнила Эриков халат. С павлином.

   Глаза её заблестели, и она заулыбалась огромной льняной купальной простыне, брошенной на край ванны.

   Прекрасный случай и удобный повод. Точно! Ей этого так хочется, да и другого варианта нет…

   После того, как Камилла неожиданно отбыла в направлении ванной, Эрик ещё немного посидел, глядя ей вслед. Дарога прав, женщины непредсказуемы, понять их трудно, да что там трудно – невозможно.

   Тебе кажется, что ты можешь угадать, что последует дальше, но это самообман.

   Эрик поднялся, собрал со стола чайные чашки, розетки с бледно-золотистыми дольками нарезанного лимона, отнес их в мойку и вымыл.

   Потом прошел в библиотеку, поправил угли в камине, постоял у книжных полок.

Он обратил внимание на то, что бумаги на бюро сложены аккуратной стопкой и прижаты каменным обломком, который он привез из Тибета. Он нашел его в заброшенном подземном монастыре в мрачных и глубоких пещерах Джаннанга, где провел как-то неделю, терпеливо выжидая, когда подстерегающим его наскучит ждать. Он умел выжидать…

Эрик бесцельно потрогал камень – «Плевок Неба», как его называли местные жители, относившиеся к нему с непонятным опасливым почтением, - и рассеянно ощутил ладонью знакомое острое покалывание металлических игл. Скорее всего, это метеорит… «небесный плевок», хм… название не без иронии… Небеса склонны шутить – плюнуть в обращенные к ним лица, поднятые вверх с молящим выражением…

   Он вернулся в кухню, опять вышел в коридор.

   Он не знал, что ему делать, не мог найти себе занятия. Он ждал… он сам не мог бы объяснить, чего он ждал.

   Голос Камиллы, окликающей его по имени из ванной, заставил его вздрогнуть.

    - Что случилось, Камилла? – сегодня он часто задавал этот вопрос. Сейчас он задавал его, глядя в закрытую дверь ванной.

    Раздался плеск воды, невнятное восклицание, и Камилла отозвалась:

    - Эрик, пожалуйста, одолжите мне ваш чудесный халат, с павлином, помните? Я по неосторожности уронила сначала платье, а потом и купальную простыню в воду. 

   - А я думал, вы попросите меня потереть вам спину, - буркнул Эрик и отправился за халатом. 

   В конце концов, она могла, и правда, уронить. Он не знает, не может с определенностью сказать. Она так естественно, просто попросила.    Похоже, у неё пристрастие к его халату.

    Кажется, халат ей шел, удивительно шел. Кажется, ей всё идет, и этот нелепый в своей бутафорской условности, псевдо театральный костюм неаполитанского нищего тоже, но на ней он не смотрелся нелепо, напротив, вполне естественно, хотя она удивительно меняется, надевая новую одежду, каждый раз становится новой, иной, к ней нельзя привыкнуть и нельзя сказать, кем она обернется в следующий раз, в следующую минуту.

    Камилла с видимым удовольствием облачилась в халат с павлином. Ну, до чего хорош! Она ещё раз подивилась искусству, с которым выполнены все элементы вышивки, мельчайшие детали – воистину восточное терпение требуется, чтобы достичь такой тонкости и безукоризненной гармонии.

   Она дружески подмигнула павлину: «Привет, как дела со змеей?» Подобрала волосы, подумала и вновь их распустила. Так лучше сочетается с персидским стилем, решила она.

Что-то такое чудится роскошно-томное, или нет, лучше сказать – «нега Востока» грезится… Пламенные черные глаза блестят из-за чадры, брови полумесяцем… короче – сплошные «тайны гарема».

Эрик, наверное, в своих скитаниях по Востоку такого насмотрелся… Одна фаворитка этого их шахиншаха, поди, чего стоила, раз тот, бедняга, ей во всём потакал.

     Ну, ничего, держись, восточные красавицы! Посмотрим, кто лучше!

     Но халат невозможно длинен ей, сообразила Камилла внезапно. Прошлый раз, красуясь в нём, она не вставала с кресла, а сейчас она намерена в нём свободно передвигаться. Не хватало только наступить на подол и упасть, всё впечатление насмарку.

      Надо подхватить полы поясом, витым шнуром с тяжелыми наборными кистями, задрапировать их, распределить складки с наивозможным изяществом, вот так, а сзади пусть остается шлейф, волочится, и рукава подвернуть. Шлейф придает женщине значительность, и походка особы со шлейфом приобретает неподражаемую стать.

    Это всё азы сценического искусства.

    Искусство – в жизнь!..

    Кажется, неплохо, хотя без зеркала определенно не скажешь.

   Она машинально обхватила тонкую талию пальцами, как перед выходом на сцену, подтянулась, помотала головой, чтобы волосы рассыпались по плечам как можно естественней и, уверившись, что сделала всё, что можно было, имея столь скудный набор средств, вышла из ванной. 

    «Плохо дело», - подумал Эрик, коротко глянув и сразу отводя глаза.

    Если она делала всё нарочно, все её действия и слова были заранее обдуманы и просчитаны, то, надо отдать ей должное, она всё сделала правильно. Ему захотелось зажмуриться, но это выглядело бы окончательно глупо. Впрочем, все его поступки безнадежно глупы. Прежде всего, тем, что он их совершает. Хотя говорить на эту тему уже поздно и оправдываться перед собой – жалко.

    Если же нет, то он сам виноват, старый дурак.

    Поделом ему.

    Проблема была в том, что он знал: под левой грудью у неё - три маленькие коричневые родинки, и одна родинка на бедре; ещё он знал, что кожа у неё гладкая, шелковая, а хрупкая округлая косточка на одной из лодыжек на ощупь чуть больше, чем на другой, хотя глазом это не заметишь. Только если держать обе щиколотки в руках. 

   А в ложбинке у основания затылка свернулся золотистым колечком завиток волос... Она оказалась слишком близко к нему, физически близко, разве можно было равнодушно надеяться, что всё это пройдет даром. Он хоть и мертвый, но не железный.

   Когда он спохватился, было уже поздно. Что он мог сделать?   

   Только одно…