ГЛАВА 10.

    Когда, пытаясь восстановить полную картину того неожиданного и труднообъяснимого происшествия, которое на несколько дней нарушило обычный порядок в Гранд Опера и дало возможность журналистам многих парижских газет поупражняться в построении саркастических предположений о способе ведения театральных дел, господа директора обратились за отчетом к администратору мсье Мерсье, они не получили хоть сколько-нибудь вразумительного объяснения.

    Администратор клятвенно заверял господина Ришара и господина Моншармена в том, что меры, им принимаемые, как всегда полностью соответствовали всем инструкциям. О, эти Инструкции с большой буквы! Что делал бы без них добропорядочный чиновник? Чем, без этого фигового листа, да позволено будет так выразиться, прикрывал бы он свою административно-беспомощную наготу? Но это так, отступление. Другими словами, помахав перед начальством сим чиновничьим защитным доспехом на все случаи чиновничьей жизни, мсье Мерсье удалось отвести удар от себя и перебросить мяч дальше, на ступеньку ниже.

    То есть санитарному инспектору.

    Тот, в свою очередь, за двадцать лет работы в Опере в совершенстве овладевший приёмом, условно называвшимся «подержите младенца», немедленно заболел и оставил вместо себя отдуваться своего заместителя, моментально доказавшего, что в тот беспокойный день он занимался проверкой состояния переделываемых потолков в Большой гардеробной Театрального училища, а также дезинфекцией париков, в коих завелась моль. Следовательно, он находился в другом, удаленном крыле оперного здания, и не только не может нести ни малейшей ответственности за происходившее в тот день, но и знать об этом.

     Далее, последовательно, были обращения к бригадиру пожарных мсье Папену, заявившему о своей полной и решительной непричастности, потом к главному осветителю мсье Моклеру, ведавшему специальным осветительным агрегатом, так называемым «органом»,  с множеством трубок, подающих осветительный газ как на сцену и декорации, так и в оркестровую яму и за кулисы, но не сумевшего пролить хоть малую толику света на странное явление, столь всех озадачившее.

    Последнюю попытку директора предприняли, вызвав для разговора старшего берейтора мсье Лашеналя, руководившего конюшнями в Гранд Опера. Если заступая на свою хлопотную должность около двух лет назад, господа директора и не подозревали о существовании в Опере конюшен, то теперь они были отлично осведомлены о том, что конюшни есть, и в них содержатся двенадцать дрессированных лошадей для различных оперных постановок.

Г-н Ришар, правда, возражал, считая, что опрос мсье берейтора ничего не даст, но г-н Моншармен полагал, что, учитывая характер произошедшего события, беседа с руководителем конюшен может оказаться полезной. Как-никак, мсье Лашеналь – специалист именно по животным, а лошади это или крысы - такая ли уж это большая разница?

    Но мсье Лашеналь категорически опроверг малейшую возможность в проведении аналогий между его лошадьми и мерзкими грызунами, напавшими на Оперу, и ответственно уведомил господ директоров, что со времени исчезновения белого Цезаря, случившегося уже почти два года назад, в подведомственной ему конюшне не происходило ничего недопустимого. Тем более что Цезарь тогда сам и нашелся на нижнем уровне, у подземного озера.

    Тем разговор закончился, также ничего не прибавив к прояснению ситуации.

    Так, в поисках ответственных лиц спускаясь всё ниже и ниже по должностной лестнице, господа директора окончательно утеряли нить расследования и, в конце концов, натолкнулись на лицо совершенно безответственное в административном смысле, но необычайно осведомленное в жизненном и, кроме того, охотно комментировавшее произошедшие странные события.

    Обратиться за информацией к этому лицу можно было разве что от отчаяния; и этот опрометчивый шаг господ директоров нагляднее всего демонстрировал, насколько они растерялись.

    Надо отдать им должное. Памятуя о некоторых событиях, произошедших в Гранд Опера более года назад и оставивших у директоров весьма неприятные воспоминания, они не сразу согласились выслушать мадам Жири, билетершу Ложи №5. Им сразу вспомнилось, как, охотно отвечая на вопросы, призванные разъяснить таинственную и опасную деятельность пресловутого Призрака Оперы, почтенная мадам красочно и многословно описывала упомянутого Призрака и его трюки, своими многочисленными несообразными подробностями и комментариями совершенно, в конце концов, выведя достойных господ директоров из терпения. Помнится (хотя не так уж и хотелось вспоминать этот маленький инцидент: дама, всё-таки!), господин Фирмен Ришар однажды, совершенно утратив контроль над собой, даже применил физическую силу, выразившуюся в соприкосновении директорской ноги с черной тафтяной юбкой докучной мадам пониже спины, и выдворил её из своего кабинета!

    И, следует заметить, господин Моншармен вполне его понял!

    А поскольку ещё все эти байки о Призраке Оперы, в результате тщательного расследования, произведенного комиссаром полиции Мифруа, были признаны на поверку несостоятельными фантазиями склонных к преувеличениям артистов, то господа Ришар и Моншармен лишь скрепя сердце  решили выслушать мадам Жири.

   Очень быстро они пожалели о принятом ими решении.

   Как выяснилось, самолично мадам Жири видела только то, что видели и все остальные.

   А видели это десятки людей: музыканты, уже занимавшие свои места в оркестровой яме, рабочие и машинисты сцены, осветители и, главное, чуть не весь кордебалет. Директорам, собственно, казалось, что если бы несчастные девицы не подняли такой визг, не полезли бы чуть ли не на колосники и занавес, стремясь во что бы то ни стало подобрать повыше ноги, может быть дело и не приняло бы такой оборот.

    «Впрочем, - вздохнув, напоминали себе директора, старавшиеся быть объективными, - мужчины вели себя в этой ситуации не лучшим образом. А даже, подчас, худшим». Одного помощника режиссера, собственно, удалось снять с верхней стойки для софитов высоко над сценой только спустя час после описываемых событий, причем, как ни сам он не мог ничего сказать, так и никто иной так и не смог объяснить, как он там оказался.

    Как бы там ни было, все очевидцы сходились на том, что, откуда ни возьмись, совершенно внезапно - поскольку ничто, заметьте, не предвещало подобной зоологической агрессии, - сначала в оркестровую яму, затем на сцену и за кулисы хлынул настоящий поток крыс!

    Это было целое крысиное войско! Крысы шли лавиной – царапающиеся лапки, горящие угольки глаз… Ужас! Серый, клацающий зубами поток затопил пол в оркестровой яме, вынудив музыкантов искать спасения, карабкаясь на пюпитры и отбиваясь музыкальными инструментами. При этом пострадали несколько скрипок, виолончель, малый барабан… да разве всё перечислишь… Паника перенеслась на сцену, куда крысы быстро вскарабкались, и вот когда они достигли кулис, тут-то и разверзся настоящий ад!

    Вопрос. Что бывает, когда одна женщина видит одну мышь?

    Ещё один вопрос. А что будет, если множество женщин увидит сотни злобных крыс?

    Нужно продолжить описание их реакции на происходящее? Видимо, это излишне.

    А потом крысы ушли.

    Они ушли все сразу, одновременно, словно подчиняясь приказу какого-то крысиного короля.

    Крысиное нашествие продолжалось недолго, но ущерб, им нанесенный, превзошел все допустимые размеры.

    Материальный ущерб, впрочем, не был так велик, как это показалось сначала, и мог быть достаточно быстро устранен. Но вот моральный хаос, посеянный этим происшествием, оказался полным и всеобъемлющим.

    Кордебалет в полном составе бился в истерике. Причем интересно, что в затяжную истерику впали не только непосредственные свидетели происшедшего, но и те, кто в момент описываемых событий ещё пребывал в артистических уборных и, следовательно, либо вообще ничего не видел, либо поспел к шапочному разбору.

   Да, в женском обществе истерики крайне заразительны.

   Господа Ришар и Моншармен благодарили Бога, что ужасная агрессия пришлась на то время, когда двери в зрительный зал оставались ещё закрытыми перед началом спектакля.

   Страшно вообразить, что случилось бы, если бы публика уже начала рассаживаться в зале! Лучше было об этом не думать…

   Да и так, дикий визг и грохот, доносившийся из зала, из-за закрытых дверей, произвел шокирующее впечатление на начавшую уже собираться публику, которая спокойно прогуливалась в фойе и поднималась по лестнице.

   Конечно, информация о необычайных экзотических причинах отмены спектакля моментально просочилась в прессу.

   И конечно, всю ответственность за происшедшее журналисты, изощряясь в остроумии, пытались возложить на дирекцию. Ещё бы, такой лакомый кусок для них, одни заголовки чего стоят! Господа директора не могли без душевного содрогания их вспоминать.

    Каторжная должность!

    И почему, почему всё это направлено против них? За что? За то, что люди с утра до вечера работают, работают честно, с убеждением, теряют силы, здоровье и нервы? И всё это причина, чтобы всех озлоблять и всех против себя восстанавливать?

    Этого, небось, газеты не напишут!

    Много надо силы, воли и веры в искусство, чтобы постоянно переносить все эти шпильки и течения!

    И виноватых не найдешь. Все, на кого ни кинь – непричастны, невинны как младенцы, и никто ни за что не отвечает. Кроме директоров. И какой отчет они должны будут дать на запрос  Министра?

    Не могут же они сослаться на некую таинственную, не изученную современной наукой  и потому необъяснимую крысиную склонность к внезапным миграциям? Такое естественнонаучное объяснение посоветовал им предоставить Министру секретарь Реми.

    Или, может, лучше пересказать Министру бредовые россказни этой безумной мадам Жири?

    Словоохотливая билетерша поведала им, что, хотя она сама, находясь в коридоре перед ложами, не видела, откуда появились крысы, но со слов своей милой доченьки, Мэг Жири-младшей, должна довести до сведения господ директоров, что вся причина в крысолове, игравшем на дудочке.

   Несчастные директора застонали. Но мадам, не смущаясь, продолжала повествование, обильно уснащая его описаниями некоторых крысиных повадок, дотоле никому, включая и господина Брэма, неведомых, но хорошо знакомых мадам.

   Если отбросить ошеломляющие подробности из личной жизни крыс, то более или менее полезным можно было посчитать упоминание о каких-то таинственных звуках, какой-то странной музыке, якобы звучавшей на границе диапазона, воспринимаемого человеческим ухом  непосредственно перед тем, как началось всё это безобразие. Поскольку ещё несколько оркестрантов тоже упомянули о чём-то таком, г-н Ришар прислушался к сведениям. Но причём здесь крысолов? Как известно, его вызывают, когда в том есть необходимость, и работает он всегда на нижних этажах.

    Призванный к ответу администратор не смог вразумительно ответить, вызывался ли крысолов на этот или другой день. Но склонялся к тому, что нет. Кроме того, дудочек в его инвентаре не употреблялось, за это администратор готов был поручиться. Крыс он уводил на самый нижний этаж, дабы утопить в подземном озере.

    Но мадам Жири продолжала долбить своё. Почему она думает, что крыс привел крысолов?

    Пожалуйста, у неё имеется ответ и на это.

    Дело было так. Её дочь Мэг, корифейка, очень переживала за свою подругу, мадмуазель Фонтейн, которая, как вам известно, должна была дебютировать в роли Медоры в тот злополучный день. То-то расстроилась, бедняжка, вы знаете, больно было на неё смотреть, так побледнела, так переживала, когда спектакль отменили! Что? А, да… и ничего она не отвлекается, а говорит, что её Мэг – добрая душа, переживала за подругу, но это она переживала ещё до того, как всё это произошло. Камилла нервничала, и Мэг по собственной инициативе вызвалась сбегать к ней, своей матери, потому что знала – у мадам Жири всегда есть в запасе флакончик с нюхательными солями. На всякий случай, для всяких нервных впечатлительных дамочек, если им в ложе дурно станет.

    Так вот. Быстрее всего добежать от лож до их артистических уборных так: это если спуститься вниз на три пролета по пожарной лестнице, потом под сценой, по обводному коридору и мимо коридоров, ведущих в проход к оркестровой яме, а там быстро по металлической лесенке - и вы за сценой. Мэг, понятное дело, боится пути по нижним коридорам, как и все девушки, но очень уж она за подругу беспокоилась, и время до начала спектакля мало оставалось. Ну вот, там она и видела крысолова. Почему Мэг решила, что это именно крысолов? Да потому, что вокруг него сидели крысы. Кружком так сидели, подняв к нему морды, и другие ещё сбегались, много… А крысолов играл на чем-то, Мэг слышала музыку. Весь в черном… Может, и на скрипке… очень странная музыка. Далеко было… Что? Нет, голова у него не светилась…

     Отчитаться перед Министром было необходимо; и времени они потратили всё равно много, так что господин Ришар предложил всё же выслушать мадмуазель Мэг Жири, благо, что видеть её будет хотя бы приятнее, чем её мамашу. «Ну, тогда уж и мадмуазель Камиллу Фонтейн, - добавил г-н Моншармен. - Она, как-никак, тоже пострадала от этого неприятного инцидента. Их долг её подбодрить. Должностной и христианский долг!»

                                                       ***

    Наутро после беспокойного дня Мэг и Камилла сидели в директорском кабинете.

    Напротив них, за обширным директорским столом, восседали господа Ришар и Моншармен. Число присутствующих лиц решено было сократить до минимума (мы должны пресекать всякие слухи!), поэтому кроме них четверых в кабинете находился ещё только секретарь мсье Реми.

   Мэг только что закончила повествовать о встреченном ею таинственном субъекте. Она называла его крысоловом, нисколько не сомневаясь в достоверности своих сведений. Вообще, сбить её господам директорам не удалось. Мэг твердо держалась своей линии и в деталях себе не противоречила. Вот только деталей этих в её рассказе оказалось прискорбно мало. По её словам, крысолов был одет во всё черное, и это все, что она разглядела. Ещё она видела, что глаза у него горели в темноте, как у крысы.

   В то время как директора безуспешно пытались вытянуть из Мэг побольше информации, Камилла Фонтейн безмолвно сидела, теребя рукой оборку на юбке. И старалась думать о светлом и радостном.

   Сейчас она уже ничего, пришла в себя. Но что было…

   Нелегко сохранять философский взгляд на вещи или хотя бы присутствие духа, когда ты сначала, весь испереживавшись, еле-еле дожил до заветного дня, потом, собрав всю волю в кулак, начал готовиться к выходу на сцену и совсем уже настроился, как вдруг…

    Камилла тогда сразу ничего и не поняла. Ей показалось, что произошла какая-то крупная, возможно, вселенская катастрофа! Кошмарная какофония звуков, внезапно грянувшая за дверями её артистической уборной, так ударила по её, и без того перенапряженным нервам, что балерина впала в некое подобие ступора. Так и застыла, оцепенело уставившись в зеркало. Мэг Жири, до этого не переставая говорившая, чтобы, как она искренне полагала, её подбодрить, но которую Камилла совершенно не слушала, так же как и сейчас, бросилась к двери, распахнула её и выбежала.

    Буквально через несколько секунд Мэг влетела обратно, с силой захлопнув дверь. С вытаращенными глазами, что-то бессвязно выкрикивая, она всем телом навалилась на дверь, словно кто-то хотел ворваться за ней из коридора.

   Это немного привело Камиллу в чувство, она бросилась к Мэг, трясла её за плечи, спрашивая, что случилось.

   «Крысы, - истошно вопила Мэг, – крысы, крысы, крысы!!!»

   Когда Камилле удалось, наконец, оттащить брыкающуюся Мэг от двери и она прибежала за кулисы, она не увидела ни одной крысы. Крысы ушли.

    А потом спектакль, конечно, отменили.

    Ничего такого страшного, собственно, не произошло, убеждала себя Камилла. Ну отложили. Это бывает. Через несколько дней опять назначат. Ладно, придется ещё немного понервничать. Надо привыкать, ничего не поделаешь.

    В общем и целом собеседование с самой собой помогло, и сейчас Камилла чувствовала, что почти возродилась к новой жизни. И Анри её очень поддержал. Он был так раздосадован: Камилла никогда раньше не видела его таким злым. Вот ведь как он за неё переживает! Это так приятно!

    И вот уже сегодня господа директора заверили её, что отмененный спектакль состоится в самое ближайшее время.

    - Можете не сомневаться, мадмуазель Фонтейн, - доброжелательно кивали они головами. – При первой же возможности.

    - Когда? – коротко спросила Камилла, решив ковать железо, пока горячо.

    - Сегодня пришлось отменить представление «Еврейки», чтобы привести в порядок оркестровую яму, - начал господин Фирмен, - но завтрашнюю «Волшебную флейту» мы дадим. Мы не можем разочаровывать публику. А что там у нас дальше?

    Мсье Реми сейчас же деликатно перегнулся через директорское плечо, разворачивая перед ним на столе папочку. В этот момент он, как никогда, походил на изящную букву ‘’S’’ если смотреть сбоку.

    Оба директора склонились над бумагами.

    - Так-так, - приговаривал г-н Ришар, водя глазами по строчкам.

    - Так-так-так, - вторил ему г-н Моншармен. – Дня через три? Как ты полагаешь, Фирмен?

    - Пожалуй, пожалуй, - соглашался тот. – Назначим на пятницу.

    Камилла переглянулась с Мэг, и та подмигнула. «Что это она там говорила про горящие глаза?» - спохватилась Камилла, смутно припоминая журчание Мэг.

    - Дорогая мадмуазель Фонтейн, - благосклонно заключил г-н Ришар, - таким образом, вы можете ориентироваться на пятницу. Я уверен, - тут он внушительно наклонил голову, пощипывая свою густую, коротко подстриженную бородку, - я уверен (с нажимом), что всё пройдет прекрасно!

     «Надо поскорее уведомить Анри, - подумала Камилла, - а то он так переживал вчера за меня».

     - Да, мадмуазель, - не замедлил добавить и г-н Моншармен, солидно расправляя грудь (Камилла подумала, что Моншармен всячески старается придать своей невысокой, щуплой фигурке сходство с осанистым, высоким Ришаром, и быстро нагнула голову, пряча улыбку). – Я тоже уверен в этом. Администрация примет все необходимые меры. Надеюсь.

    Подобное малодушие, неожиданно выказанное г-ном Моншарменом в конце уверенной тирады, несколько подпортило впечатление, но вид у обоих директоров был достаточно бодрый. Если учесть все обстоятельства.

    Дело в том, что директора вовсе не были так уверены в том, в чем желали убедить Камиллу.

    Да и кто был бы на их месте.

    После того, как за девушками закрылась дверь, господа директора обменялись впечатлениями.

    - Она действительно очень мила, эта наша дебютантка, - в голосе г-на Моншармена звучали одобрительные нотки.

    - Да ладно, Арман, старина, - последовал ответ, - ты отлично знаешь, что её покровитель даром денег на ветер не бросает.

    Они обменялись понимающими взглядами.

    - А что ты думаешь по поводу рассказа этой Мэг?

    - Ерунда, - отрезал Ришар. – Всё в духе фантазий её мамаши. Наследственное слабоумие. Хорошо ещё, что они не вспомнили эти бредни по поводу Призрака Оперы, помнишь? Вся эта театральная атмосфера плохо влияет на мозги бедных девиц. Заставляет их видеть нечто в коридорах, слышать что-то под сценой. Я иногда удивляюсь, как это нам с тобой удается сохранять такой здравый смысл, руководя этой Оперой уже два года.

    - Отрадно, что эта малышка Фонтейн тоже производит впечатление весьма здравомыслящей особы…

     Раздалось деликатное покашливание, и секретарь Реми выложил на стол письма. И свежие газеты.

    - Немедленно уберите! – хором закричали оба директора.

    К вечеру всё понемногу наладилось, в оркестровой яме прибрались, за кулисами тоже, и директора, в течение всего дня нервно вздрагивавшие при каждом стуке двери, впускавшей посетителя, стали надеяться, что на том неприятности и исчерпаются.

    Когда в кабинет допоздна засидевшихся директоров вошел ещё один посетитель, мсье Моклер, они уже не ждали подвоха.

    - Тут, значит, вот какое дело, - начал бригадир осветителей, мрачно глядя на начальство. – Я сегодня к вечеру стал проверять проводку за сценой. Завтра «Волшебная флейта».

   Мсье Моклер замолчал, а директора, удивленно взглянув друг на друга, воззрились на него.

   - Какую проводку?

   - Электрическую, - поспешил подсказать секретарь. – Электричество у нас используется очень мало, только для сценических эффектов в некоторых постановках и звонков. В «Волшебной флейте» как раз употребляются большинство из этих эффектов. Как вы, конечно, знаете, - добавил он.

    Директора кивнули. Конечно!

    Моклер ещё более мрачно посмотрел на директоров и продолжил:

    - Весь вечер возился, и все мои шесть человек со мной. Искрит.

    Он сделал паузу, но, поскольку комментариев не последовало, пояснил:

    - Когда включаешь основной рубильник, ток подается с динамо на вспомогательные.

    Директора понимающе кивали.

    - Они все под номерами, - угрожающе подался к ним Моклер, повышая голос, словно обращался к глухим. – Какой включишь – такой свет и вспыхнет. Или молния. Звонки отдельно.

    Он обвел слушателей взглядом, убедился, что все слушают его, затаив дыхание, и преподнес главную новость.

   - А сейчас, какой рубильник не включи – все эффекты сразу! Весь свет то вспыхнет, то погаснет; молнии сверкают, что ни делай. А ещё звонки…

   - Что звонки? – умирающим голосом пролепетал Моншармен.

   - Все звонки звенят, - гордо закончил бригадир осветителей, довольный, что его сообщение произвело должный эффект.

   Некоторое время все говорили одновременно. Потом слышно стало только г-на Ришара. Его голос оказался самым громким. Он потребовал более подробного отчета. Моклер рассказал то же самое ещё раз, почти теми же словами, присовокупив только красочное описание того, сколько времени, сил и стараний он приложил, чтобы разобраться в неполадках и устранить их. Тщетно, правда. И дополнительно высказал предположение, что проводку перегрызли крысы.

    Г-н Фирмен Ришар был «талантливым музыкантом, мастером гармонии и умелым контрапунктистом», как писало о нём «Театральное ревю». Но, кроме того, он, безусловно, был властным и находчивым человеком.

   - Не включайте рубильники совсем, - решительно приказал он.

   Секретарь Реми печально покачал головой.

   - Это никак невозможно… Вся постановка рассчитана на них, без этого во многих сценах и видно-то ничего не будет. Кроме того, - грустно, но твердо прибавил секретарь, - мадам дива ни за что не согласится петь без молний. Она считает это своим выигрышным местом. У неё в этот момент все бриллианты вспыхивают, начинают играть и…

   Г-н Ришар прервал его, стукнув кулаком по столу. Воцарилось молчание.

   - Что будем делать? – потирая руку, обратился он к коллеге. – Ты понимаешь, что за ещё одну отмену спектакля газеты нас живьем сожрут? А Министр что скажет?

   Г-н Моншармен молча раскачивался из стороны в сторону. Глаза его были совершенно трагическими.

   - У нас имеется лишь один разумный выход, - твердо сказал Ришар, - лишь один. Завтра мы должны дать балет с дебютом. Декорации уже смонтированы, преддебютные репетиции прошли только вчера, электричество в нём не используется, так? – мсье Моклер мрачно кивнул. – Дебютантка мадмуазель Фонтейн будет стараться изо всех сил, а хорошую прессу обеспечит г-н Нерваль. Если правильно подать, то обернется в нашу пользу. Несгибаемый театр! Предприимчивые директора!! Ничто не может заставить нас отложить дебютный спектакль!!!

    Г-н Моншармен заметно оживал.

    - Министр будет доволен, - слабым голосом заметил он.

    - Мсье Реми, будьте добры, обеспечьте сбор труппы! – отдал указание Ришар и повернулся к Моншармену. – Ничего, Арман, нас так просто не возьмешь!

                                                          ***

     С того самого момента, когда, заливисто зазвонив, её разбудил дверной колокольчик, и до самого позднего вечера Камилла Фонтейн пребывала в состоянии звенящего и летящего не то сна, не то полета.

    Удивленная, придерживая у горла второпях накинутый пеньюарчик, Камилла вышла в гостиную (она же столовая) и увидела там секретаря дирекции мсье Реми, за которым, позевывая, наблюдала толстая Бернадетт.

     А дальше завертелось…

     Все события вчерашнего дня отодвинулись на второй план.

     Всё и вся замелькало, как в разноцветном калейдоскопе, не оставляя времени на сомнения и страхи.

     Интересно, но сегодня Камилла совсем уже по-другому относилась к предстоящему выступлению. Была собранной, нервничала ровно настолько, насколько нужно было, чтобы не утратить боевого азарта и «кураж». Разогрелась, сделала массаж. Затем пошла в Малый репетиционный зал, длинным коридором соединенный со сценой, заглянув на сцену по пути. Тут она постояла немного, глядя в темный зрительный зал. Чехлы  с кресел ещё не сняли, и зал показался Камилле пустынной заснеженной площадью. Она тряхнула головой и покинула сцену, запретив себе спрашивать у самой себя: «С каким чувством я буду покидать это место этак восемь-девять часов спустя? Успех или провал?» И потом, разминаясь в классе, она тоже старательно ни о чем не думала.

     Ей удалось не только пережить эти несколько часов, остающихся до начала, но и провести их с пользой.

     Задолго до спектакля пришел мсье Аслан-бек. Был очень милым, старался шутить, но Камилла видела, что он волнуется за неё, и была ему за это благодарна.

     Анри пришел позже, чем она надеялась. Утром она успела отправить ему городскую телеграмму – «голубой листочек», - предупреждая об изменившихся обстоятельствах, и рассчитывала, что он рано появится в театре. Но он задержался. Камилла надеялась на него, верила в его обещание решить проблему, если она возникнет, хотя старалась о такой возможности всё же не думать. Хватит с неё крыс.

     Его вид Камиллу немного сбил с толку. Ей показалось, что он выглядит точно, как вчера.

    В смысле, таким же раздосадованным. Но если вчера это выражение казалось вполне уместным, то сегодня она ожидала увидеть иное.

    Эта мысль мелькнула, потревожила её и пропала. Анри говорил именно так, как ей хотелось, именно такими словами и с тем выражением.

    Померещилось.

    Потом была сцена.

    Потом был успех.

    И прибавить к этому нечего.

    Артистическая уборная Камиллы утопала в цветах.

    Цветы лежали повсюду. На столике перед зеркалом, совершенно скрыв коробочки и скляночки с волшебными средствами, способными превратить обычную девушку в сильфиду, принцессу или буколическую пастушку, а проще говоря, – гримировальные принадлежности, возвышалась гора белых, желтых, кремовых и красных роз, фрезий и камелий. Корзины и корзиночки с искусно аранжированными по цвету нежнейшими и красивейшими питомцами Флоры теснились на полу. Букет алых роз необыкновенного оттенка Камилла держала на коленях.

      Новоиспеченная звезда балета сидела в центре круга, образованного её восторженными почитателями. Новыми почитателями, отметим мы, поскольку сегодняшний её дебют произвел фурор и привлек к ней внимание не только многих ценителей балета, но и немало любителей «театральной клубнички», что и неудивительно. Очаровательная девушка, на чело которой, как говорится, сияние успеха только что бросило свой отблеск («Или наложило?» - серьезно задалась вопросом Камилла), выглядела в этот вечер поистине пленительно. А желающие выразить своё восхищение всё прибывали, и длинный коридор перед её артистической уборной забит был густой толпой чёрных фраков и белых манишек.

     Балерина улыбалась, кивала направо и налево, остроумно и мило отвечала на поздравления и комплименты. Она не чувствовала усталости. На том подъёме духовных сил, которые вызвал у неё оглушительный успех (заслуженный, заметьте, заслуженный!), она, пожалуй, могла бы сейчас оттанцевать ещё один балет.

     Ну, хотя бы одноактный.

     Лица, лица, лица… Глаза, глаза, глаза… Вот он, этот миг триумфа! Глаза смотрят на неё, она видит своё отражение в чужих глазах, она останется в них навсегда…

     Вот маститый критик NN, он протискивается к ней, у него находятся для неё несколько поощрительных, благосклонных фраз. Это её пропуск на Парнас. А вот директора, господа Ришар и Моншармен, спешат выразить блистательной дебютантке своё восхищение. Ещё бы. Им уже грезятся газетные заголовки и театральные рецензии, самым хвалебным образом превозносящие новую солистку Гранд Опера, саму Гранд Опера и её славных директоров.

     А вон там, в углу, стоит её верный старый (по стажу) поклонник – мсье Перс. Аслан-бек принарядился, на нём какой-то необыкновенный жилет с большими пуговицами. Зоркие глаза Камиллы разглядели даже его синие четки, они заметно выделялись на зеленом фоне его жилета. Как он их крутит, перебирает пальцами! Широкая фигура дородного журналиста заслонила Аслан-бека от Камиллы. Она успела заметить, что Аслан-бек стоит теперь рядом с господином Нервалем и что-то говорит ему.

    Постепенно толпа стала рассасываться.

    Сложившаяся по приглашению Камиллы небольшая компания отправилась в ресторан. Праздновать её триумф. Кое-кто, конечно, навязался безо всякого приглашения… Как всегда.

    Ужин в Роше де Канкаль прошел весело и непринужденно, вина, которые выбирал господин Нерваль, были превосходны, тосты в честь дебютантки радовали своим остроумием и оригинальностью. Мэг, Сесиль и несколько других балерин способны были только украсить собою общество, не говоря о виновнице торжества, и все наперебой шутили, причем довольно беззлобно. Представляете, это в театральном-то мире!

     С какого-то момента Камилла вдруг начала осознавать, что уже некоторое время она улыбается чисто механически, не понимая сама – чему.

     Вот теперь начала сказываться усталость, напряжение последних дней. Голова кружилась. Голоса, звуки музыки, звон посуды – всё сливалось в равномерный невнятный гул.

Вторя хрустальному перезвону бокалов, Мэг запела шаловливую песенку, немного рискованную, но риск был оправдан; при этом она сопровождала вокал пантомимой: заботливо украшала виноградом и ещё какими-то фруктами плешивую голову и сутулые плечи барона Кастелло-Барбезак. Камилла поняла, что суть песенки была аллегорической, но, как ни старалась, уловить её не смогла. «Барон – вылитая пожилая черепаха, - размышляла она, - никаких плеч. И подбородка». Она наклонилась к Аслан-беку, который всё время подворачивался ей под руку, и попросила его отвезти её домой.

    Как она добралась до дома, Камилла помнила плохо. Аслан-бек всё время что-то говорил, карета плавно покачивалась, это было приятно, как будто она плыла по Сене на барже, как однажды, и желтые листья тогда падали в воду и устилали её черную поверхность густым ковром. Нос баржи раздвигал этот ковер беззвучно, разрывал желтую пелену, подминая её под себя. Руки у неё были мокрые, озябшие, потому что она опустила их в воду, вылавливая листья. Мокрые листья она складывала на коленях, юбка отсырела, целый ворох липнущих, мокрых листьев лежал…

    У неё осталось смутное впечатление какой-то ссоры. Она слышала громкие голоса, но, хоть убей, не могла вспомнить, откуда здесь взялись эти скандалисты. Спорили, кричали даже. Аслан-бек и Анри. Это было смешно, потому что совершенно не вязалось с её радостным, счастливым настроением; и она, смеясь, разъяснила им своё отношение к их поведению.

    Бернадетт, всплескивая руками, говорила ей что-то; Камилла ей даже отвечала, описывала, как всё прошло. В лицах.

    Вокруг были цветы, цветы, моря, океаны цветов… аплодисменты, свет… она проваливалась в сон, проваливалась…

    А потом стало темно. Темно и немного страшно. Потому что на неё смотрели желтые, светящиеся в темноте глаза. Смотрели, смотрели… смотрели…

                                                         ***

    Партия сыграна. Можно оценить её, как сыгранную хорошо. Было несколько забавных эпизодов. Накладка, пожалуй, только одна. Но, в конце концов, она обернулась удачей.

   Есть своё удовольствие в полностью завершенных комбинациях. Ситуация просчитывается, проигрывается, доводится до своего логического развития и выбрасывается из головы. Не нужно пытаться переиграть её. Особенно в своём воображении. Воображение не является другом.

   Кошки-мышки диктовали специфический подход к решению проблемы и потребовали работы над внешней формой выражения. Форма соответствовала содержанию в первой части программы и наоборот – при переходе ко второй.

   Средства достижения цели естественно вытекали из самонадеянно заданных объектом условий задачи.

   Теперь можно выбросить из головы.

   Человек, который не живет, участвует в событиях жизни реально живущих людей. Что ж, он не видит в этом никакого противоречия. Движущим моментом в его участии являлся исключительно интеллект, а его интеллект не имеет ни малейшего отношения к жизни. Наверное, и никогда не имел. Потому что, что такое жизнь? О, какой философский, глубокомысленный вопрос!

    Он всегда подозревал, а с некоторого времени окончательно уверился: чтобы быть живым, ощущать себя живым, человек должен быть воспринимаем. Иначе это не человек, а фантом. Фантом, порождение чьего-то воображения. Других ли людей или же себя самого. Фантом заместил его и теперь остался главным действующим лицом. Фантом Оперы, фантом музыки, фантом голоса. Фантом человека, который жил до тех пор, пока не узнал, что значит жить по-настоящему. На фоне этого знания всё остальное потеряло какое бы то ни было значение.

     Нельзя умереть и потом возродиться к жизни. Жизель умирает окончательно и бесповоротно, всё остальное – романтические бредни сентиментально настроенных девиц.

     Дело не в том, что формально и функционально живо твоё тело. Раз неподвижна и не может больше функционировать душа, значит -  ты мёртв, и ничего тут не поделаешь.

     Грустно, но не чересчур. Для сожалений тоже необходимо наличие души.

    Он даже не отражается в зеркале.

    Для того чтобы продолжать жить, мёртвым не требуется усилий. Только привычка, инерция движения.

    Для того чтобы попытаться ожить, необходимо мужество.

    А проявления его интеллекта могут существовать и без эмоциональной подкладки, без человека.

    В какой-то момент ему показалось… нет, это только показалось. Так, судорожная рефлекторная деятельность. Ложные боли в утраченной конечности. Руку давно ампутировали, а боли в ней мучают калеку по ночам. В медицине это называется «фантомные боли». Забавно. Он удивительно точно нашел определение. Какие же ещё боли могут быть у Фантома?