ГЛАВА 4.

        Через полторы недели Камилла сидела в кресле у камина. Ноги она укрыла пледом, на коленях у неё лежала книга, но Камилла не читала. Просто смотрела в огонь.

        Камилла размышляла о странностях жизни. Почему всё получается не так, как ты это себе воображаешь заранее? Мысль, конечно, банальная, но от того не менее верная. Разве могла она себе представить, что встреча с таинственным и опасным Призраком Оперы примет такие формы. Медицинско-бытовые, она бы сказала. Всё её общение с тайной сводилось к растиранию отёка и перебинтовке лодыжек. Причём, когда она сказала, что может теперь делать все процедуры сама, Эрик не возражал. Похоже, испытал облегчение. Эрик явно избегал её.

Сначала, пока она ещё лежала в постели и  почти не могла шевелиться, он почаще заходил к ней, растирал ей спину (самостоятельно человек просто не имеет физической возможности это делать), массировал ей шею, приносил поесть, но ближе они от этого не стали.

На вопросы Камиллы Эрик отвечал коротко, общительности у него со временем не прибавлялось. Теперь же, когда опухоль спала, синяки из чёрно-синих стали сначала багровыми, а потом начали желтеть (следует отдать должное бальзаму Эрика, он действовал потрясающе), и Камилла потихоньку вставала и перебиралась к камину, Эрик навещал её всё реже. Только приносил ей еду, принёс, по её просьбе, несколько книг из своей библиотеки, но от выяснения литературных предпочтений уклонился.

Вообще, манеры у него были обескураживающие: он мог просто повернуться и уйти, оставив Камиллу с приоткрытым ртом и незаконченной фразой на языке. По имени Эрик её так ни разу и не назвал.

       Следовало признать: как это ни обидно, Камилла была совершенно не интересна Призраку. До Камиллы постепенно стала доходить простая и скучная истина: романтический антураж может обрамлять совершенно неромантическую ситуацию. Вот она -  настояла на своём, встретилась с загадочным персонажем, а он вовсе не согласен вписываться в предназначенные ему рамки. Ведёт себя не так, как от него ожидали…

       Камилла обвела взглядом порядком надоевшую ей комнату. Здесь ничего не изменилось. Всё тот же слой пыли, даже, похоже, стал ещё толще; Эрик ни к чему не прикоснулся в этой комнате пока она здесь находилась: не то, что пыль не вытер, но и ни одной упавшей вещи не поднял. Словно не замечал ничего вокруг.

Такое же запустение царило и в примыкающей ванной комнате, там хоть вода текла, но света не было, и Камилла брала с собой лампу.

Первый раз, перекочевав к камину, Камилла дотянулась до лежащих на каминной доске часов и обрадовалась: у часов только стекло было разбито и циферблат треснул, - но когда она попробовала завести их, часы пошли. Камилла спросила у Эрика, который час, опасаясь, что он не ответит ей, но тот спокойно вытащил из жилетного кармана золотой брегет и, щёлкнув крышкой, назвал время с точностью до секунды. И никак не отреагировал потом на тикающие на камине часы.

Теперь Камилла чувствовала себя бодрее: она не была больше затеряна во времени. Далее следовало заняться пространством. А не убраться ли ей в комнате?

М-ль Фонтейн, как уже упоминалось, была деятельным человеком.

        Сказано – сделано. Камилла, осторожно переступая и стараясь наибольшую нагрузку распределять на правую, наименее пострадавшую, ногу, принялась вытирать пыль полотняной салфеткой, в которую Эрик заворачивал лёд.

Начав с лампы у изголовья кровати, постепенно передвигаясь от предмета к предмету, мужественно не заглянув в комод, она добралась до камина. Нагнулась, прогнав паука, подобрала осколки шкатулки, положила их на каминную доску. Можно будет склеить крышку, но кто это станет делать? Явно не Эрик.

Она заглянула в шкатулку без крышки. Какая изящная вещица, деревянная, кажется – эбеновое дерево. Она думала, что шкатулка пуста, но внутри, под слоем пыли, разглядела какую-то фигурку. Не поймёшь, что - от пыли совсем бесформенная.

Камилла аккуратно вытащила фигурку, тщательно протерла – бронзовый кузнечик, очень искусно сделанный, каждый зубчик на согнутых углом пильчатых ножках виден, и крылышки перепончатые слегка расправлены, словно кузнечик собирается прыгнуть и взлететь. Из брюшка у него торчат какие-то проволочки, проводочки… и такие же – из дна шкатулки. Оборванные. Интересно… На музыкальную шкатулку не похоже. А она то думала – мещанские безделушки. Нет, всё-таки что-то тут есть… Вторая шкатулка оказалась запертой, и Камилла не смогла её открыть.

«Прекрасная Уборщица» поковыляла дальше.

      Она никак не могла найти дверь из комнаты, сообразила это, только пойдя по второму кругу. Так, спокойно. Дверь должна быть, это ясно, Эрик входит и выходит. Значит, у дверей в доме Призрака просто нет ручек. Логично. Действительно, зачем призраку ручки! Хотя на двери в ванную ручка была. Думайте, мадмуазель Детектив! Она подумала… подумала… Да это же элементарно… На полу что? Пыль. Правильно. В пыли что? Правильно!

      Детектив Фонтейн, пригнувшись, исследовал пол и нашел следы. И место, откуда они начинались. Или кончались, это как посмотреть. Вот она, дверь. Когда знаешь, где искать, видна тонкая волосяная линия. Камилла толкнула рукой, потом плечом. Значит, открывается внутрь. Подденем, но чем? Она поискала глазами. О, вот, всё своё ношу с собой: шпилька – оружие женщины!

     Втыкаем шпильку, тянем на себя, другой рукой давим на противоположную сторону предполагаемой двери. Нет. Не беда, попробуем наоборот… так… ещё… Готово!

     Довольная, необыкновенно гордая собой Камилла приоткрыла дверь. Не то, чтобы она собиралась совершить побег, Боже упаси, наоборот. Но это вопрос принципа. Развивать успех она сейчас не станет, ещё, чего доброго, Эрик решит, что она совсем выздоровела, и выставит её вон. А уйти, так ничего и не увидев, кроме комнатки в стиле Луи-Филиппа, Камилла считала ниже своего достоинства. Зря она, что ли, мучилась.

      Поэтому, решив отложить выход из комнаты на некоторое время, Камилла закрыла дверь и, чтобы долго не искать потом, отметила её нижний край, воткнув всё ту же шпильку-выручалку на стыке стены, двери и пола. Вот что значит с детства читать приключенческие романы.

      И тут, наконец, Камилле пришёл в голову простой вопрос, ответ на который влёк за собой целую цепочку умозаключений. Странно, что раньше он ей в голову не приходил.

      Для кого была устроена в доме Эрика эта комната в стиле Луи-Филиппа? Сам он тут явно не жил. Значит, это гостевая комната. Поэтому здесь отдельная ванная. С ручкой. Гости Призрака, в отличие от него, не умели открывать двери без ручек. А если они хотели выйти, дверь, выходит, им открывал сам Эрик? Очень гостеприимно. Сейчас комната запущенная, нежилая. Но она выглядит, как нежилая комната, из которой внезапно и второпях съехали жильцы.

В этом вопросе Камилла разбиралась, ей и самой как-то пришлось съехать второпях, в ночные часы, отложив прощание с хозяином на более подходящее время, поскольку она задолжала за квартиру, а хозяин всё навещал её и предлагал уладить вопрос, заплатив задолженность, так сказать, натурой.

Кто же тут жил?

       Обдумывая всё это, Камилла задумчиво кружила по комнате и то, что она нашла вторую дверь без ручки, было чистой случайностью. Глаза её просто наткнулись на маленький выступ в стене, примерно на высоте плеча Эрика. Тут же обнаружилась и волосяная щель. Это не могла быть дверь в коридор, следов в пыли не было, никто не пользовался дверью уже давно. Камилла, конечно, привстав на цыпочки и потянувшись, нажала на выступ, потом попыталась повернуть его, и оказалось, что это ключ, необычной формы ключ с плоским набалдашником под цвет стены. Он легко повернулся, и дверь отворилась. Возможно, именно здесь Призрак Синей Бороды держит своих жён.

         Бесстрашная Камилла не колебалась. Взяв лампу, она вошла в дверь.

        Спустя полчаса любопытная Камилла сидела в кресле у камина, погрузившись в задумчивость. Нужно было время, чтобы переварить новую информацию и дать фактам логичное объяснение. Пока логично не получалось. Очевидно было только одно – Эрик весьма и весьма незаурядная личность.

       Тогда, очутившись в маленькой комнатке, Камилла присвистнула, и ей хотелось повторить этот не слишком светски изысканный звук и сейчас, обдумывая свои впечатления. Как наиболее верно отражающий оные.

       Огонь маленькой лампы дробился и отражался в тысячах, как ей показалось, зеркал. Тысячи бледных удивленных девичьих лиц смотрели на неё из темноты, тени плясали, как ночные птицы, слетающиеся к ней с тысяч деревьев. Потому что там были и деревья, она не сразу поняла, что всё это значит, но это было прекрасно.

Потом она разобралась. Зеркальный многогранник. Многократное отражение. Дерево кованое, железное. Но каков эффект! И зачем всё это?

       Что же он за человек, этот Эрик? Почему он живёт так, а не иначе, как все. Что происходило в этих комнатах в глубине земли? Печать каких-то бурных, резко оборвавшихся событий, несло на себе всё в этих двух помещеньицах, вот и в зеркальной комнате два зеркала расколоты, трещина рассекает гладкую поверхность сверху донизу. В какой-то момент загадочная насыщенная жизнь отсюда ушла, и всё застыло. Умерло. Может, и сам хозяин этого дома тоже застыл, потому он такой безразличный, безучастный. А раньше был другой. Что или кто был тому причиной?

         Концы с концами начали связываться, и Камилла подумала: неужели, всё-таки, та клуша, Кристина Дааэ? Та самая, которая говорила про себя – «такое дитя, как я…» … это в двадцать-то лет! Камилла недолюбливала девиц в стиле «беззащитное трогательное создание», хотя знала, что этот стиль производит неотразимое впечатление на мужчин старше среднего возраста. А уж со старичками что делается!..

       Сама Камилла совсем не такая, может, потому она и не нравится Призраку?

Не попробовать ли делать наивные глаза и хлопать ресницами? И пытаться острить поменьше… А, чушь, так ей и жить будет неинтересно. Она такая, какая есть, и пусть её полюбят за характер! И потом, ей вовсе не так уж важно понравиться Призраку, на её век поклонников хватит. Обычных.

                                                           ***

     Гроб!..

     В первый момент Камилла отшатнулась.

     Открытый гроб стоял на возвышении посреди комнаты, под балдахином, с которого свешивался занавес из красной парчи.

     Камилла подошла, почему-то на цыпочках, и осторожно заглянула внутрь. Гроб был пуст. В том смысле, что кроме пурпурного цвета подушек там никто не лежал. Камилла облегченно вздохнула. Погладила витой столбик балдахина, огляделась по сторонам.

    Наконец-то она нашла то, что искала.

    Эта комната, действительно, соответствовала требованиям, предъявляемым к жилищу Призрака.

    Стены затянуты черным крепом, и большую часть стены занимает орган. Камилла приблизилась и положила руку на клавиатуру. На пюпитре ничего не лежит, ни одного листка нотной бумаги, какую музыку предпочитает Призрак, остаётся неизвестным.

     Если не считать, что на стене, на пяти нотных линейках – нотная запись «Dies irae». Траурная месса.

     Неплохо, а то Камилла уже отчаялась.

     Комнаты, которые она посетила до этого, совершенно её разочаровали.

     Красиво, конечно, салон обставлен в стиле арабских сказок а ля «Тысяча и одна ночь», с персидскими коврами, покрытыми замысловатым орнаментом необыкновенного изящества, многоцветные легкие драпировки удивительно гармонично сочетают цвета, а оттого, что ткани прозрачные, наслаиваются друг на друга, кажется, что комната окутана невесомой колеблющейся дымкой, искажающей очертания предметов. Комната словно в тумане плавает. Сказочно!

      Удачно дополняет восточный колорит деревянная стойка с большой коллекцией оружия, висящая на стене справа от двери. Камилла только покосилась на все эти ножи, кинжалы и мечи с прямыми, кривыми и волнообразными лезвиями. И какие-то странные цепи с шариками, металлические колёсики с лопастями, звёздочки… интересно, но это мужские игрушки.

А забавно эти орудия смотрятся рядом с большими вазами из тончайшего стекла, похожими на причудливые мыльные пузыри! Наверное, не случайно поместил Эрик эти две вазы – само зримое воплощение хрупкости, по сторонам выставки смертоносных штуковин. О чем он думал, что хотел выразить?

      Приятно, что у Эрика такая большая библиотека, но ведь в этом нет ничего необычного, хотя эта комната напоминает китайскую лаковую шкатулку, а у камина из черного слоистого камня с белыми прожилками сидят большие круглоголовые не то собаки, не то львы с глазами-блюдцами и оскаленными треугольными зубами в широких пастях. Камилла рассеянно погладила собак (или львов) по голове, решив, что книги она рассмотрит попозже, это дело долгое. И везде на стенах - картины в гладких рамах. Их она тоже рассмотрит подробнее. Особенно вот ту – странный портрет.

     Она сначала так и кинулась к нему, подумала, что это - портрет хозяина.

     Посмотрела – и покачала головой. Увы, вряд ли на холсте запечатлены черты Эрика, картина являет собой несомненную аллегорию. Человеческое лицо в профиль лишь издали кажется таковым, вблизи оно оказывается составленным из различных предметов, затейливо и изобретательно. Глаз, например, это огонь свечи, а волосы – яростно пылающий костер…

     Несомненно, это картина кого-то из итальянских маньеристов. Возможно, даже самого Арчимбольдо.

     Вкус у Эрика, бесспорно, изысканный, но не помешал бы налет мистики. Вопрос – как он всё это сюда затащил?

     Подобные интерьеры меньше всего ожидаешь встретить в глубоких сырых подвалах, в недрах оперного театра, хотя на поверхности – это дело обычное, и не в таких бывали.

     Правда, определение «сырой подвал» к дому Призрака никак не подходит.

     Воздух сухой и теплый, свежий, а не застоявшийся подвальный, как можно было ожидать. Как-то Эрик умудряется проветривать помещение.

     И светло. Камилла заметила, что в доме Призрака соседствуют самые разнообразные виды освещения, от толстых витых свечей в тяжелых канделябрах и экзотических масляных светильников на столах и каминах, до газовых и даже электрических ламп на стенах.

В самом театре электричество использовалось очень мало, освещение было газовым, а у Эрика такие новомодности! Мало в Париже пока найдется богачей, имеющих в доме электрическое освещение.

«Да и не только освещение, - внезапно сообразила Камилла, - а чем он сушил мне волосы?» Что-то дуло на неё теплом и гудело, как электрическое динамо в комнате за колосниками у главного осветителя Моклера. Любознательная Камилла, будучи ещё кордебалетчицей, как-то выслушала его объяснения, сидя с Мэг за сценой в ожидании отложенной репетиции, а Моклер, краснорожий усатый дядька, всё норовил ущипнуть их  за… за бедро. 

     «Только у неё в ванной свет вовсе отсутствует, - обиженно припомнила Камилла, - что особенно обидно, учитывая всё это светоносное разнообразие».

     А зеркал нет. Ни одного. Все наличные зеркала собраны в той странной красивой комнате непонятного назначения.

     Ну и о чём это свидетельствует, кто ответит?

Мастерская-кабинет, с чертежным столом, мольбертом, верстачком и полками, уставленными какими-то интересными штуками (Камилла и тут решила не тратить сейчас время на их разглядывание, тоже отложила на потом), несколько её озадачила.

Особенно заинтересовали её куклы. Да, у Эрика в мастерской она углядела кукол. Больших, в человеческий рост.

Сначала она даже испугалась, заметив в темном углу, задвинутые к самой стене, неясные очертания человеческих голов и торчащие отрубленные руки; первой её панической мыслью было, что Эрик, всё-таки, маньяк - ужасный, безумный и кровавый.

Головы и руки оказались восковыми, необычайно искусно вылепленными, живого цвета человеческой плоти, с фактурой ногтей, настоящими волосами и глазами, смотревшими на Камиллу живо и натурально, настолько, что трудно было поверить в их стеклянное естество. Казалось, мягкие губы вот-вот разомкнутся и зададут вопрос.

Например, такой: «Что вы тут делаете, Камилла? Кто вам разрешил везде совать свой нос?»

Кто же всё-таки он, этот Эрик? Сбежавший бутафор?

Или волшебник? Нет, скорее – ученый.

Занимательно, но и это было обыкновенным, деловым помещением. Судя по тому, сколько всего она собирается ещё рассмотреть «потом» и «поподробнее», ей придется пробыть в этом доме добрый месяц, не меньше.

      И вот этот склеп.

      В отличие от её комнаты, атмосфера здесь была жилая, как это парадоксально ни звучало.

      Значит, Эрик играет на органе. И не только на органе, в комнате масса разнообразных музыкальных инструментов, но она не слышала звуков музыки. И он должен петь, с его-то голосом. Но она ни разу не слышала его пения.

      Эрик такой многосторонний, а живёт в подвале под Оперой. Один. Кстати, откуда здесь вообще взялся этот дом, со всеми удобствами? Эрик его что, сам построил? Но каким образом?

      И вдруг Камилла со всей очевидностью осознала (не поняла, а именно всем сознанием охватила и прочувствовала) простую вещь. Эрик – не какой-то выдуманный персонаж. Это не оперные декорации. Это его реальная жизнь -  то, к чему она относилась, как к увлекательной загадке, приключению. Игре. И у него за плечами целая его жизнь, которая как-то там складывалась и теперь привела к вот таким результатам.

 Камилла поняла, что впервые думает об Эрике не как о каком-то отстраненном Призраке Оперы, а как о живом человеке. И она готова была побиться об заклад: не слишком счастливом человеке…

***

Прижимая к груди сверток, девушка оглянулась – ей опять послышался звук шагов за спиной.

Позади не было никого, ей оставалось только завернуть за угол церкви Мадлен, темным призраком выраставшей на её пути. Портал церкви не был освещен, и девушка замедлила шаги, чтобы не споткнуться о ступени, ведущие с тротуара к церковному входу.

Фонарь, горящий неподалеку, как раз на углу, который она должна была обогнуть, чтобы выйти к началу улицы Троншетт – а там уже рукой подать до её дома, – немощно освещал сквозь грязные стекла лишь небольшой неровный кусок булыжной мостовой, отчего уходящее в темноту пустое пространство площади перед церковью казалось ещё более темным.

Порыв ветра, взметнувшийся из-за угла, в то время как она заворачивала за него, чуть не сорвал с головы девушки шляпку, она придержала её одной рукой и чуть не выронила сверток, который прижимала другой. Подол юбки полоскался вокруг ног, норовя спеленать её, как куколку, мешал идти.

Девушка ещё раз обернулась, боязливо вгляделась в темноту. Бульвар Капуцинов, по которому она только что пробежала, торопясь и стараясь держаться подальше от темных провалов подворотен и зияющих чернотой щелей проулков между домами, запирала вдали громада Гранд Опера. Она скорее угадывалась, чем виднелась – бесформенное глухое пятно в конце бульвара, огромное и неровное как гора.

Именно там, около Оперы, ей показалось… Ей и раньше приходилось возвращаться в темноте, но сегодня она особенно припозднилась. Зато она получила сегодня больше, чем надеялась.

Стук её давно требовавших замены стесавшихся каблуков гулким эхом отдавался на площади. В конце концов, не одна же она ходит по ночному Парижу. Это какой-то прохожий, он просто идет в том же направлении.

Девушка пересекла площадь, оставив позади и величественное здание церкви и продуваемую пустоту площади, на которой она чувствовала себя особенно уязвимой, словно голой посреди сцены, будто из каждой подворотни на неё смотрели выжидающие, подстерегающие глаза, и теперь шла, почти бежала, всё убыстряя шаги так, что начала задыхаться, по темной улице Троншетт, спотыкаясь и оскальзываясь на неровностях грязной мостовой, минуя единственный фонарь на улице – одно название, что светит, такое впечатление, что от него только темнее, – и наконец-то схватилась за ни разу не чищенную, липкую ручку двери. Слава тебе, Господи! Можно перевести дух.

Голос, внезапно прозвучавший у неё за спиной, ударил по напряженным нервам и исторг из её горла тонкий, тотчас захлебнувшийся вскрик, она даже не разобрала слов, не поняла, с чем к ней обратился этот, невесть откуда выпрыгнувший, голос. Самое страшное было в том, что она не слышала шагов, пока бежала по улице Троншетт - не слышала ни единого звука!

- Простите меня, мадмуазель, - произнес мужской голос, спокойный и негромкий, - я невольно напугал вас, ещё раз простите. Я лишь хотел спросить…

Девушка осторожно повернулась, боязливо втягивая голову, и больше из желания прижаться спиной к двери, нежели стремясь выслушать неожиданного собеседника. Сердце её колотилось где-то в горле. Впрочем, то, что она увидела, несколько её успокоило.

Голос принадлежал господину, элегантность и небрежно-уверенную манеру держаться которого, свойственных только представителям привилегированных классов, не могла скрыть и темнота. Высокий, в черном плаще-пелерине и мягкой фетровой шляпе с широкими обвисшими полями, скрывающей верхнюю часть лица, так, что она видела только его рот и подбородок, но тоже не слишком подробно. Низ его лица загораживал белый шарф, подпиравший высокий поднятый воротник плаща.

- Что… что угодно мсье? – девушка сглотнула, переводя дыхание.

- Я сбился, мне нужен дом номер шесть, я не могу найти его.

Девушка облегченно вздохнула.

- Немудрено, мсье, что вы не можете его найти, - она начала улыбаться. Мужчина, разыскивающий дом номер шесть не мог быть опасен, он искал ночных удовольствий. – Дома с таким номером не существует. Вон там – дом номер восемь, а сразу за ним – десятый дом…

Она показала рукой, одновременно поправляя выбившийся из-под шляпки локон и ожидая, что мужчина удивится – все удивлялись и спрашивали, как же так и где же шестой номер.

Но этот мужчина не спрашивал, а молчал, поигрывая своей тростью, и ей показалось, что он улыбается в воротник плаща.

Девушка тоже улыбнулась, теперь совсем другой улыбкой, и ещё раз поправила локоны. Наверное, ему пришла в голову мысль оставить поиски шестого номера и сменить цель. Ну что ж…

- Мсье нужно зайти в подъезд дома номер восемь и пройти насквозь, там проход в тупик, у нас называют его Кроличий, там вы и найдете шестой номер – это железная дверь в каменной стене, три ступеньки вниз, но вы постучите, и вам откроют…

- Я знаю, - прервал её припозднившийся гость шестого номера, - благодарю вас, милая малышка. Не следует такой очаровательной девушке ходить так поздно по ночному Парижу, это опасно.

Девушка не успела ответить, как он повернулся на каблуках и пошёл прочь, в указанном ею направлении. Черный плащ развевался за его спиной, подхваченный порывами ветра. Ну и пусть, всё равно она сегодня смертельно устала.

Девушка открыла тяжелую дверь и, прошмыгнув мимо закутка консьержки, из которой доносился приглушенный храп, поднялась к себе, в коморку под самой крышей. Лестница тонула в зеленоватой темноте, только на лестничных площадках под узкими окнами лежали слабые раздрызганные прямоугольники лунного света. Луна, зеленоватая, похожая на ноздреватый кусок сыра Рокфор, объеденный крысами, заглядывала в окна, и убогая мансарда плавала в призрачном и тусклом лунном свете; скудная разномастная мебель была словно припорошена блеклой серо-зеленой пылью.

Девушка торопливо зажгла свечу, стоящую на дощатом полу в тазике около кровати, переставила её на стол, развернула  сверток, с таким береженьем принесенный домой и расправила его содержимое на столе у окна. Она хотела ещё немного поработать – заказ был срочным, но, несколько раз зевнув и устав протирать слипающиеся глаза, она решила отложить работу до утра. Небрежно скинув юбки, наполовину распустив, наполовину растянув шнуровку, девушка стащила корсет и, наконец, свернулась на жесткой постели, оставив сброшенную одежду лежать на полу неаккуратной кучкой тряпья, дунув на свечу последним замедленным усилием усталого человека, проваливающегося в блаженное болото сна. Складки юбок ещё опадали, сминались на полу, а она уже спала.

В тишине мансарды слышался тихий свистящий звук, хрип, сопровождавший каждый выдох. Потом к этим привычным для маленькой мансарды звукам присоединился ещё звук – негромкие, царапающие шорохи, доносившиеся из-за окна, словно большая кошка карабкалась по стене, или летучая мышь устраивалась спать под карнизом здания.

Потом что-то заслонило лунный свет, на пол легла тень, вытянулась, подползая к жесткому ложу, под свесившуюся с кровати руку девушки, как медленно растекающаяся лужа грязной жидкости, в которую окунулись её пальцы. Звякнула щеколда оконной рамы, на мгновение холодный воздух просочился в комнатушку, стёк с подоконника слепого окна, и если бы спящая девушка проснулась, она удивилась бы, почему от окна тянет по полу сквозняком – холодным, с чуть уловимым запахом сладковатой гнили.

Тень отделилась от пола, приняв очертания человеческой фигуры, в один шаг преодолев расстояние от окна до постели, склонилась над спящей девушкой и, протянув к ней странно длинную руку, плавным, замедленно-вкрадчивым движением прикоснулась к её шее.

Девушка тонко, как раненый заяц, вскрикнула, и её сон, до того наполненный туманными образами прошедшего дня, серыми и неприятными, но не страшными, а только обидными и жалкими, разом превратился в кошмар.

Она открыла глаза, непонимающе упершиеся в стоящую перед ней высокую черную фигуру, и конвульсивно села на кровати, поджимая ноги к подбородку и держа тонкое одеяло у горла стиснутыми руками. В первое мгновение она ещё чувствовала боль в горле, острую, как от укола толстой цыганской иглой, которой она пришивала жесткие золоченые галуны к театральным костюмам, но боль сразу прошла.

- Вы… кто вы? – замирающим хрипящим голосом спросила девушка и с трудом проглотила горькую слюну. Ей показалось, что слюна вязкая, забивает ей горло, и она закашлялась, стараясь протолкнуть её дальше в гортань.

- Я говорил вам, милая малышка, что ночной Париж опасен для юных девушек, неосторожно бродящих по его улицам в столь позднее время, - негромко прозвучало из серо-зеленой темноты.

- Ах, это вы, мсье, - дрожь всё усиливалась, и горло забивали липкие комочки, которые невозможно было проглотить. – Как вы вошли?

- Как обычно, - прозвучал негромкий ответ. – Есть много способов.

Девушка съежилась, холод полз от горла вниз, леденя грудь, растекаясь по телу, по животу, она хотела поджать под одеяло босые застывающие  ноги и не смогла: ноги не слушались её. Голова кружилась от ужаса.

Если он хочет любви, то почему ведет себя так странно, что ему нужно?..

- Зачем искать Кроличий тупик, если мимо пробегает такой славный шустрый кролик, - в голосе, который она различала всё хуже из-за нарастающего шума в ушах, послышались смеющиеся и – от этого ей стало ещё страшнее – ласковые интонации. – Тебе холодно, кролик?

- Да, - выдавила девушка, язык её не слушался, - очень.

- Я согрею тебя, и ты спокойно уснешь, не бойся.

Мужчина в черном наклонился к ней, внимательно вглядываясь в её глаза, в зрачки, сжимающиеся, становящиеся почти булавочными, и удовлетворенно кивнул. Мягким нажимом он толкнул её на постель, она откинулась, светлые волосы рассыпались по подушке.

Мужчина огляделся, взял полотенце, висящее на краю умывального тазика с черными пятнами отбитой эмали, присел на край постели и, склонившись к её лицу, поцеловал в губы – долгим поцелуем, сильно прижимаясь к её губам, она ещё успела почувствовать, как жестко надавливают его зубы. Его руки мягко бродили по её оцепеневшему телу, но она почти не чувствовала этого, проваливаясь в забытье. Сонное забытье, и страх уходил, ей становилось всё спокойнее, она словно уплывала, качаясь на волнах, уплывала… и берег, на котором она прожила свою недолгую и не слишком удачливую жизнь, удалялся, отодвигался от неё, пока не растаял вдали…

К рассвету в крошечной мансарде уже никого не было.

Первые лучи солнца, пробравшиеся с трудом сквозь нечистые, в мутных потеках, как старые аптекарские склянки, стекла, осветили только валяющееся на полу тряпье и брошенное поверх полотенце - темные, пропитавшиеся кровью, подтекшей под жалкую кучку, - бурые подсыхающие пятна на жестком холодном матрасе и кукольное восковое лицо с заострившимся носом мертвой девушки, на котором застыла расслабленная улыбка человека, видящего самый приятный сон.

                                                        ***

       Аслан-бек ждал уже три дня, терпеливо, никуда не отлучаясь, боясь пропустить Эрика.

      Помня его предупреждение и не желая раздражать Эрика, он сначала занял наблюдательный пункт на улице Скриба, на противоположной стороне улицы, немного наискосок от решетки, запирающей вход в подземелье Оперы.

Поначалу этот вариант показался дароге идеальным. Но чем дольше он ждал, прислонившись к арке подъезда или прогуливаясь вдоль тротуара, тем всё больше убеждался, что ошибся. Он привлекал чересчур много внимания. На него уже подозрительно поглядывали жильцы из окон, консьержки из двух соседних подъездов выходили посмотреть на него.

 Придется, всё-таки, перенести свой пост вниз, в подземелье, к озеру.

       Тревога грызла Аслан-бека.

       Уже более двух недель Камилла Фонтейн не появлялась в театре и у себя на квартире; и никто не мог толком объяснить ни причину её отсутствия, ни указать места её пребывания.

       Поразительное легкомыслие администрации возмущало бывшего начальника полиции. Администратор Мерсье довольствовался невразумительными объяснениями мадмуазель Жири и переданной ею подозрительной записочкой от Камиллы, содержащей просьбу о нескольких днях отпуска «по семейной необходимости». И никого не волновало, что несколько дней превратились в недели.

Такое легкомыслие Аслан почитал преступным, особенно в свете события, о котором написали несколько дней назад газеты, в очередной раз называя его «новым преступлением Парижского Вампира», тем более пугающим, поскольку жертвой стала молоденькая швея из Костюмерной мастерской самой Оперы. Юная особа, правда, не отличалась избытком добродетели и характеризовалась как девушка легкомысленная, не гнушавшаяся подрабатывать с ущербом для своей репутации. Газетный хроникер упоминал, что жертва в ночь преступления задержалась в театре безо всякой на то служебной надобности, и полиция уже арестовала её дружка – рабочего сцены, с которым жертва и «задержалась», утверждая, что после он отправился к девушке домой, так как ревновал её и в припадке пьяной ревности зарезал.

Правда мадмуазель Сорелли, прима-балерина, сценическим костюмом которой несчастная жертва занималась в роковой вечер и даже прихватила домой корсаж, утверждала, что полиция врёт. На теле бедняжки не нашлось ни одного пореза, хотя кровь залила всю комнату.

М-ль Сорелли, водившая дружбу с репортерами, узнала эти леденящие душу подробности от одного из них.

 Репортер же добавил к своему репортажу завлекательные подробности, касающиеся корсажа, якобы возвращенного полицией м-ль прима-балерине с пятном крови на кружевной отделке, и расписал кошмарную гримасу ужаса, исказившую лицо мертвой жертвы.

Аслан-бек не слишком доверял газетчикам, да и м-ль Сорелли тоже, считая, что та ухватывает любую возможность обратить на себя внимание прессы и публики.

       Однако вся ситуация поразительно и зловеще напоминала дароге другую историю исчезновения… Ему не хотелось даже думать о том, что могло произойти с любопытной упрямой Камиллой, если она, всё же, презрев все его предупреждения и запреты, отважилась пуститься в путешествие через подземное озеро…

Слишком памятна была ему его собственная встреча с Сиреной Эрика, этой консьержкой  Авернского озера (как Эрик его называл). А потом граф Филипп де Шаньи… Нет, лучше было не представлять. Но ведь Эрик и ещё «принял меры», он сам предупреждал дарогу! Страшно представить, что это за меры! Что может сделать слабая, маленькая, хрупкая девушка, если сильные зрелые мужчины бессильны были перед стальными объятиями этого бесовского порождения преступной фантазии Эрика!

Аслан-бек чувствовал свою вину: значит, он не только не смог правильно разубедить Камиллу, просто запугать её, наконец, но и неосторожно вырвавшимися словами только разжёг её любопытство. О горе, маленькая несчастная дурочка! Перед глазами Аслана стояло её прелестное личико, лукавые глаза, такие живые, искрящиеся… Полные неподражаемой грации движения, соблазнительная фигурка… Нет, нет, невозможно!

 Клянусь десницей Пророка, он всё узнает, и горе Эрику, если он повинен в её гибели!

 ***

      Камилла осторожно заглянула в библиотеку.

      Эрик был там, Камилла видела его чёрный силуэт на фоне языков пламени, пляшущих в камине. Он сидел спиной к двери, в кресле с низкой спинкой, по правую руку от него стоял столик на одной ножке. На столешнице – несколько винных бутылок, тускло просвечивающий сквозь них огонь камина превращал их в подобия маленьких лампад странной формы. Эрик сидел, слегка наклонившись вперед, плечи его были опущены. Наверное, просто смотрел в огонь.

      Вот он протянул руку к ближайшей бутылке, наполнил бокал, который обнаружился на самом краешке стола. Поднял, отхлебнул. И опять застыл.

      «Если бы я захотела нарисовать картину под названием «Одиночество», - подумала Камилла, - я сейчас схватилась бы за карандаш». Действительно, фигура человека у огня, вся его поза,  линия поникших плеч, жест руки, самая неподвижность – всё было воплощением безнадежного, всеобъемлющего одиночества. У Камиллы защемило сердце. Ему никто не нужен. И он не нужен никому.

      Эрик что-то сказал.

      Что он, сам с собой говорит? А с ней Эрик говорить не хотел, даже от одиночества… Эрик со стуком поставил пустой бокал на стол. Рукой он задел высокую узкогорлую бутылку, она упала, увлекая за собой две соседние, одна из них скатилась со стола, разлетелась, ударившись об пол. Эрик не обратил на это внимания, так и продолжал неподвижно сидеть.

       Камилла невольно сделала шаг в комнату. В ней боролись противоречивые чувства. Нечто, очень похожее на то, что её мать называла с улыбкой «участливость», влекло её вперед. Здравый смысл подсказывал ей не вмешиваться в чужую, не понятную ей жизнь. В которую её, кстати, не приглашали. Но Камилла была уверена в себе – уверенностью красивой женщины.

       Она приблизилась к креслу, легко ступая на носки. Она вовсе не хотела подкрадываться, но привычка… Паркет даже не скрипнул, и внезапная реакция сидящего у огня человека никак не соответствовала ситуации. Эрик, не оборачиваясь, форменным образом шарахнулся от неё, странно приподняв плечи и, кажется, закрыв лицо рукой. В мгновение ока он оказался около камина, схватил что-то с каминной доски, прижал к лицу. Камилла застыла. Эрик развернулся к ней, глаза его горели сквозь прорези маски бешеным огнём. «Он сидел без маски и бросился за ней», - поняла Камилла.

Вопрос, почему Эрик так не хочет показывать своё лицо, наконец-то, со всей определенностью встал перед ней. До этого она объяснила его скрытое лицо причудой отшельника и желанием соответствовать образу и перестала об этом думать.

Но развить идею Камилле не удалось.

      Эрик был в бешенстве. Камилла привыкла к его холодности и безучастности и ей очень хотелось увидеть его более эмоциональное поведение, если он был, конечно, на то способен, но не так же!.. Теперь она убедилась, что Эрик очень даже способен, и это не доставило ей никакого удовольствия. Камиллу ошеломил град бессвязных, почти безумных слов, обрушившихся на неё вперемежку со скрежетом зубов. Камилла сжалась, инстинктивно приподняв руку жестом защиты, с трудом различая слова в этом ужасном крике. «Нет, всегда, всегда, - хриплым, срывающимся голосом выкрикивал он, - почему всегда… как же вы любопытны… разве это самое главное, только это, одно… почему?!!» В его голосе Камилла слышала столько боли, что, не в силах вынести этот крик, прижала ладони к ушам.

Эрик подался вперед, наткнулся на стол, ударил кулаком по столешнице, попав по бокалу, смёл всё, что подвернулось под руку, и шагнул к ней.

Грубо схватил девушку за плечи и тряхнул, продолжая уже с каким-то стоном: «А, вы не хотите слышать мой голос, уже и голос вам не нравится! Не только ваши глазки не переносят моего вида, но и нежные ушки тоже… ничего не может повторяться в жизни, ничего… зачем вы пришли… сами виноваты, - он продолжал трясти её, явно не замечая этого, - вы знаете, что я могу сделать с вами всё, что захочу… всё… никто даже не узнает… вы сами виноваты!!!»

       - Прекратите, Эрик, - стряхнув оцепенение, внезапно твердо сказала Камилла, - я знаю. Вы всё можете сделать, но вы ничего не сделаете. Отпустите меня, не трясите.

         Эрик осекся, остановился. Некоторое время он продолжал молча держать Камиллу за плечи, потом отпустил. Отступил на шаг, поднял руку и дотронулся до маски. На маске остался красный смазанный след. Кровь. Он порезал руку о разбитый бокал, вон он лежит, осколки так и торчат, как окровавленные клыки.

        - Эрик, вам надо перевязать руку, вы порезались.

Эрик посмотрел на свою руку, словно не понимая. Руки его дрожали. Камилла шагнула к нему, взяла его за запястье и поморщилась. Кровь льётся вовсю, и осколки поблёскивают. Камилла мельком посмотрела на своё левое плечо: так и есть, верх рукава весь в расплывшихся  красных пятнах.

        - Эрик, вы слышите, надо остановить кровь, промыть. Дайте, я помогу… я умею.

        Камилла видела, что Эрик медленно приходит в себя.

        Он выдернул свою руку из её. Повернулся и бросил на ходу:

         - Я сам, не надо.

         И вышел в коридор. Камилла услышала, как зашумела вода. Этот обыденный звук окончательно вернул ей самообладание. Камилла вздохнула и решительно отправилась за Эриком. Всё-таки он вернул её талисман. И сушил ей волосы…

         Да, у Эрика свет в ванной комнате горел, не то, что у неё.

         - Что вам нужно? - сухо спросил Эрик, не оборачиваясь.

         «Ну, ничего», - подумала Камилла. А вслух сказала:

  - У меня всё плечо в крови. А красиво у вас здесь, и светло, - безо всякого перехода добавила она, озираясь.

         Наконец-то Эрик растерялся. Вздрогнув, резко обернулся, взглянул на плечо Камиллы, на неё. Глаза его расширились.  Нервным движением он наклонился к предполагаемой ране, осторожно притронулся, вгляделся и облегченно вздохнул.

          - Это я вас запачкал, это не ваша кровь. Видите, разреза нет. Не бойтесь… Камилла.

         - Я не боюсь, - тихо ответила Камилла, - только не надо на меня кричать.

          Она тщательно промыла глубокие порезы (осколки Эрик уже вынул) и перебинтовала руку. Ещё раз подивилась, насколько худы его руки – кожа и кости. По сравнению с его пальцами тоненькие изящные руки Камиллы можно было смело называть пухленькими булочками. Камилла была уверена, что Эрик и левой рукой отлично справился бы сам, но ей казалось, что ему стало… неловко, что ли, перед ней.

         Ну, а как же, если он помнит, что говорил ей. Вернее, кричал.

         Итак, бурная сцена закончилась тем, что у камина в библиотеке сидела теперь Камилла в красивом халате Эрика. Незадачливая блуза неаполитанского нищего вновь нуждалась в реставрации. «Этак она скоро будет и в самом деле соответствовать роли, - весело заключила Камилла, - безо всякой театральщины!» Она посмотрела на Эрика с улыбкой, и он ответил ей странным напряженным взглядом, в котором смешались удивление и недоверие. И ещё что-то, какой-то оттенок, который она не смогла уловить.

      Теперь Камилла сидела, машинально дёргая кисточку на халате. Была у неё такая привычка – крутить что-нибудь в руках.

      Она уже досконально рассмотрела своё облачение. Дивно! Гладкий мягкий шелк, замысловатый восточный орнамент: цветочный узор изысканно переплетается с фантастическими птицами и животными. Вот этот маленький павлин, например, держащий в клюве змею – чудо как хорош! Камилла погладила павлина, обвела пальцем контур рисунка. У Эрика отличный вкус. «Персия?» - вопросительно взглянула она на Эрика. Он кивнул, подтверждая. Как она, наверное, прекрасно смотрится в этом роскошном халате! Хорошо бы сходить и посмотреть на себя в зеркальную комнату, больше нигде зеркал в этом доме нет. Это соображение навело её на новую мысль. Вернее, на забытую старую.

       Камилла подняла глаза и наткнулась на прямой взгляд жёлтых глаз своего странного визави. Тот сразу же отвёл их.

       Странно, но бурная вспышка эмоций вместо того, чтобы испугать и оттолкнуть Камиллу, наоборот, сблизила её с Эриком. Что-то во всём этом было, такое… человеческое.

Нет, нельзя сказать, что она совсем не испугалась. Камилла и вела себя так решительно скорее с перепугу. Просто в подобные минуты она умела собираться, это помогало ей выходить на сцену, чего она до смерти боялась.

Каждый выход на глаза публики, ждущие, оценивающие или наоборот, равнодушные и пренебрежительные,  заставлял её переживать мучительную борьбу с самой собой. Но она училась справляться с этим, зная, что без этого она никогда не сможет стать настоящей артисткой. И она научилась. Только за кулисами пересыхало во рту и поташнивало. Выбежав на сцену, Камилла преображалась. «Нервы» уходили, уступая место холодной собранности и владению ситуацией.

       Так и тут. Эрик, действительно, мог напугать кого угодно. И в спокойном состоянии вид у него был страшноватый, а уж когда он злился… Только он не просто злился. Это Камилла ясно поняла. Он мучился, столько неподдельного страдания, боли было в его неистовстве!..

       Что же Эрик прячет под своей маской? Значит, с лицом у него что-то явно не в порядке. Ожоги, шрамы? Врожденное уродство? Понятно тогда, почему нет зеркал. Но зачем целая зеркальная комната? Идеальный танцкласс… маловат немного.

        Камилла представила себя тренирующейся в этой комнате, отрабатывающей трудные rond de jambe на пальцах, туры по диагонали, в первом акте «Жизели»… и натыкающейся с разбега на зеркала, которые лживо обещали беспредельное пространство. Она невольно улыбнулась. Как в жизни: только размечтаешься… Да и с лампой в руке танцевать будет трудновато. Но красиво! Как в ночном лесу: тёмная листва и луна, пробивающаяся…

       Внезапная новая идея вдохновила её.

 Жизель!!! Второй акт «Жизели»! Камилла даже руками взмахнула, так отчетливо она увидела себя, танцующую в воздушных тюниках Жизели-виллисы. Ей нестерпимо захотелось немедленно, прямо сейчас, начать танцевать…

       - Понимаете, это хорошо, это просто прекрасно, что дерево железное, - взволнованно начала Камилла, не замечая, что Эрик чуть не выронил осколки разбитых бутылок, которые он методично убирал с пола. Ей так хотелось сразу же поделиться своими мыслями, - представляете: железная листва. Не тряпичная, как в декорациях сейчас, а именно железная, бездушная, жёсткая такая… гремящая. Лунный свет особенно призрачный рядом с ней, и тени особенно чёткие, как вырезанные. Безжалостные, понимаете? А виллисы воздушные, эфемерные.

         Камилла всё больше волновалась, так захватило её воображение, она спешила скорее объяснить Эрику свою мысль, видя его изумленный, непонимающий взгляд. По сценической привычке она сопровождала свои слова жестами, то поднимая руки над головой, то плавно опуская их округлыми изящными движениями.

         - Быстротечность прекрасного, - Камилле очень хотелось как можно яснее выразить охватившие её чувства, но она привыкла делать это движениями тела, танцем, словами было гораздо труднее, слова не поспевали за мыслями и образами, налезали друг на друга, получалось отрывисто и бессвязно. Эрик молча смотрел на неё, так и замерев с метелкой в руках, опустившись на одном колене на пол. – Во втором акте Жизель уже не человек, а тень: эгоизм любви исчез, как дым, вся горечь, вся печаль жизни, с её предательствами, осталась там, далеко, - Камилла видела, что её единственная  аудитория слушает её внимательно, постепенно успокоилась и начала говорить более распространенными предложениями. – Поэтому душа её очищена страданием и уже свободна от него, партию Жизели и всех виллис надо исполнять не как отрицание любви и веры, это танец… танец светлого счастья: ведь они вырвались из мрачной могилы, парят в голубых лучах летней ночи, они освободились, понимаете… они теперь свободные…

         Аудитория никак не реагировала, и Камилла немного поостыла.

         Глупо как-то, она машет руками, восторженно изливает тут душу… и никому это не интересно. Но тема слишком захватила юную балерину.

Правда ведь, что может быть лучше танца! Это освобожденная душа, балет не состязается с возможностями драмы, у него свои преимущества.

Темы Офелии и Маргариты обрываются там, где тема Жизели переходит в другой план, не ограниченный бытовой конкретностью житейских обстоятельств.

         - Я так представляю себе трактовку образа Жизели, - пальцы Камиллы опять принялись теребить кисти халата, - лирика без патетики, переживания без пафоса. Я не согласна с тем, как танцует Сорелли. Это наша прима-балерина, - сочла она необходимым пояснить, взглядывая на Эрика. Тот еле заметно кивнул, значит, знает. - Во втором акте у неё полное отсутствие полётности, спина негибкая, вся такая земная, «корсетная»,  с формами этими пышными, так и выпирают по всем направлениям, и при этом – натужно наивничает под шестнадцатилетнюю девочку, - и Камилла вытянула шею, манерно поводя глазами, её гибкое тело волнообразно заколыхалось, до смешного точно, хотя и гротескно, воспроизводя характерные повадки м-ль Сорелли, так, что её не мог не узнать тот, кто хоть раз видел зеленоглазую красавицу-приму.

         Эрик явно её видел. Он усмехнулся, качнул головой и опять усмехнулся. Так он скоро засмеётся, и года не пройдёт…

         Эрик одним движением поднялся с колен, осколки со звоном полетели в ведро. Кажется, в то самое, серебряное, в котором он приносил лёд для компрессов. Эрик присел перед ней на корточки, ни слова не говоря, быстро разбинтовал её лодыжки, ощупал. Левой рукой он действовал так же уверенно, как и правой.

         - Как ваша нога, Камилла? – спросил спокойно. И продолжал, не дожидаясь ответа. – Видимо, всё хорошо, иначе вы не стали бы так активно себя вести, расхаживая по моему дому. Я так понял, что вы везде уже побывали. Что ж, прекрасно, думаю, пора…

        - Нет, - возглас вырвался у Камиллы неожиданно, она не успела прикусить свой непослушный язык и смутилась. Почувствовала, что краснеет, и заторопилась. – Я не могу пока переносить весь вес на левую ногу, - ужасно неудобно говорить с человеком, выражения лица которого не видишь, но чувство у неё было такое, словно Эрик поднял одну бровь. Если у него они есть. – И судорога. Всё время повторяются сильные судороги.

         Эрик аккуратно обвёртывал бинты вокруг её лодыжек. Сначала вокруг одной, потом вокруг другой. Лицо (маска) было склонено, Камилла видела только затылок и перекрещивающиеся в тёмных волосах шнурки, удерживающие маску. «Что будет, если я поглажу его по волосам?..» - и Камилла сама удивилась, какие дикие мысли приходят иногда в голову…

          Эрик поднял лицо к ней. Его белая маска была сделана из какого-то странного материала: очень гладкого, эластичного, даже на вид упругого, но явно гибкого, меняющего форму. Камилла никогда такого не видела. На лбу и щеках маски – побуревшие мазки крови.

          Ему придется менять маску, как ей надо было сменить одежду. Интересно, все его маски одинаковы, или они с разным выражением, разными чертами?.. Надеваешь другой костюм – и вот ты другой персонаж, исполняешь иную роль. Меняешь маску – становишься другим…

          - Хорошо, я покажу вам, какие точки нужно массировать, чтобы снять судорожные сокращения мышц.

          Он поднялся на ноги. И попросил, глядя на Камиллу с высоты своего роста:

          - И, пожалуйста, Камилла, сделайте одолжение, оставьте в покое бахрому халата. Вы её оторвете.

          Камилла не смотрела вверх, но по голосу Эрика она поняла, что он улыбается.

        Лёд, точно, начал подтаивать.

        Оживлённым общением назвать это не мог бы даже оптимист-энтузиаст, но диалогом их взаимоотношения согласился бы признать и заядлый скептик.

        Эрик не только объяснил ей, где находятся эти самые пресловутые точки, но и провёл показательный сеанс (два сеанса, на самом деле: вечером того же дня и назавтра наутро). И заставил Камиллу проделать все манипуляции при нём, как бы экзаменуя её.

Он оказался строгим и придирчивым экзаменатором. Камилла сбивалась, путалась: с первого раза запомнить все точки не было никакой возможности. Тогда она находчиво попросила Эрика пометить эти точки, чем, судя по всему, вновь развлекла его. Но, пожав плечами, он, в конце концов, так и сделал. Камилла, прикусив губу (ей было щекотно), внимательно следила за быстрыми движениями Эрика, удивительно точно наносившего крошечные звёздочки сначала на её стопу, а потом на икроножную мышцу. Закончив своеобразную татуировку, Эрик окинул свою работу оценивающим взглядом и отрицательно покачал головой.

        - Это, безусловно, самый наглядный метод из всех, какой я когда-либо применял, - серьёзно сказал он, - но крайне недолговечный. Как вы там говорили – быстротечность прекрасного, так?.. – и опять в его голосе явственно прозвучала улыбка. Не усмешка, именно улыбка. Маску он поменял. На точно такую же. Или отмыл пятна? – Ладно, потренируйтесь пока, - и Эрик вышел.

        «Не наглядный метод, а осязательный, - старательно отрабатывала новую премудрость Камилла, - и ведь действительно: помогает!»

        Вернулся Эрик с листами нотной бумаги, Камилла удивилась, но Эрик уже что-то рисовал на оборотной, чистой стороне листа, коротко и  остро взглядывая на Камиллину ногу.

         - Вот, - протянул он Камилле бумагу, - можете повесить на стену.

          Камилла разглядывала схему своей ноги с нанесенными на неё точками. Абрис ног был нарисован красными чернилами, одной уверенной изысканной линией, и Эрик не ограничился только схематичным рисунком. Ножки были изображены в виртуозно схваченном движении арабеска, вокруг колен вилась прозрачная юбка Жизели. Камилла была поражена - Эрик потратил на рисунок не более трёх минут.

          - Как красиво, Эрик, - прошептала она, - вы прекрасно рисуете. Жалко, точки портят его…

          - Вообще-то точки тут -  самое главное, - отозвался Эрик.

         Девушка продолжала рассматривать набросок, задумчиво вертя его в руках. Она ценила чужие таланты, проявление недюжинных способностей в любых областях вызывало у неё радостное любопытство. Какой точный, уверенный росчерк пера, наверное, художник много рисовал с натуры.

         - Вы, вероятно, часто бываете в театре, Эрик? – припоминая, в то же время, невнятные рассказы Мэг о Ложе № 5 и связанные с ней упоминания о Призраке, спросила Камилла.

         Эрик отвернулся и начал аккуратно чистить перо.

         - Как вы, возможно, заметили, я здесь живу.

          Камилла с любопытством смотрела ему в спину. До чего, всё-таки, красив его голос.

          Слушая такой голос, представляешь себе высокого элегантного мужчину с небрежными движениями, идеально правильными чертами лица: серыми глазами, выразительными бровями, прямым носом… Нет, нос должен быть с чуть заметной горбинкой, тёмные густые волосы зачёсаны назад, твёрдый рисунок чувственных губ, скулы подчёркнуты…

         Что-то она размечталась… Такое лицо нет нужды прятать под маской. И сладкозвучный тенор чаще бывает у коротышек-толстячков с толстыми ляжками. И с брюшком. Камилла представила себе премьера, певшего в «Фаусте», и прыснула. Уж он-то не будет лицо скрывать, вполне доволен собой, всё время причёсывается и оглаживается, самодовольно поглядывая в любое подвернувшееся ему зеркало.

Так что же там у Эрика, под маской? Не голый же череп, как, закатывая глаза, сообщали девчонки со слов того бедняги, машиниста сцены, кажется, Бюкэ его звали, которого потом нашли повесившимся под сценой… Камилла, считавшая себя здравомыслящим, свободным от предрассудков человеком, трезво оценивавшим слухи, конечно, не верила в такие невозможные россказни. Волосы, по крайней мере, у Эрика обычные, нормальные. А если он, в конце-то концов, не хочет, чтобы его видели, то это его право; почему не общаться с человеком в маске, к этому быстро привыкаешь, и так даже романтичнее… Хотя, конечно, любопытно, всё-таки!..

        - Нет, я не это имела в виду. Вы посещаете спектакли? – Эрик продолжал своё занятие. – Я… я хотела бы, чтобы вы увидели меня на сцене. У меня неплохие выходы в «Красавице спящего леса», и я…

         Эрик, наконец-то, повернулся и посмотрел на неё. Камилла почему-то почувствовала себя неловко от этого взгляда. Но она совершенно искренне хотела сделать что-нибудь приятное человеку, возившемуся с её лодыжками, вникшему в её проблему с судорогами… помогавшему ей. Почему он так грустно смотрит на неё? Она продолжала со всей убедительностью, на какую была способна:

         - Конечно, сам балет довольно скучен, растянут без нужды, но либретто Скриба позволяет…

         - Зоологическая оргия, - прервал её Эрик.

         - Что?.. – осеклась рассказчица. - Что вы имеете в виду, Эрик?

         - Я имею в виду, что и балет, и либретто безнадежно устарели. Все эти крокодилы и лягушки, весь этот отряд амфибий несуразно смешивается с какими-то летучими мышами, хищными зверями, которые лес регулярно изрыгает, как из рога изобилия. А «повелитель чудищ», на нелепых крыльях, болтающийся на веревочке над этим зоосадом! – Эрик, начавший говорить достаточно равнодушно, постепенно увлекся, наблюдательная Камилла заметила это сразу же. В его словах звучали всё более живые интонации. – Как раскормленная бабочка-переросток. Дробный ход действия, поверхностно намеченные характеры героев явно не стимулировали фантазию композитора и хореографа. Преглупое творение Омера смертельно скучно…

           Камилла звонко, от души расхохоталась. Она и сама так думала, но Эрик в сжатой форме выразил весь комизм подобных произведений. Он и в балете разбирается неплохо.

          - Вы правы, - она не могла успокоиться, живо вспомнив действительно «преглупого» повелителя чудовищ, однажды, по вине машинистов сцены, налетевшего на толпу наяд, как гигантский мотылёк, врезавшийся в лампу, и повалившего парочку нимф. – Значит, вы бываете в балете…

           - Бывал… раньше. Сейчас нет, - опять переходя на лапидарный стиль, отрывисто бросил Эрик. Он взглянул на продолжавшую улыбаться девушку и добавил. – Спасибо за приглашение, Камилла. Я давно не получал таких, хотя одно время был просто завален ими… как элемент сладкой театральной жизни…

         Интонации его голоса вновь несли печать живых эмоций, на этот раз это была горькая ирония. Перо в его пальцах летало по бумаге, Эрик рисовал какие-то не то значки, не то узоры, перемешанные с силуэтами летящих птиц. Отрывистыми, нервными штрихами, старательно закрашивая отдельные элементы. Левой, не перевязанной, рукой.

         Камилла не успела задать вопрос, вертевшийся у неё на языке. Эрик переломил перо и бросил его.

         - Покажите, что вы запомнили, - приказал он, и юная балерина подчинилась.

         - Посредственно, - вынес Эрик свой вердикт, придирчиво проследив за Камиллой. – Поучите ещё, завтра я проверю.

      Когда Эрик принёс ей её ужин, Камилла робко предложила ему задержаться и разделить с ней трапезу, жалобно ссылаясь на то, что ей крайне наскучило ужинать в одиночестве. «Не сомневаюсь, - услышала она в ответ, - но если вы искали здесь развлечений, то ошиблись. Это не самое веселое место в Париже». – «Это уж точно, - грустно вздохнула юная представительница богемы, - я уже поняла».

     Выходящий Эрик обернулся в дверях, замешкался, хотел что-то сказать, но, помедлив, вышел, не произнеся ни слова.

     Утренний экзамен прошёл, вопреки опасениям Камиллы, вполне благополучно. Эрик не похвалил её, но поправлял всего два раза, и ученица поняла, что испытание выдержала. Она поблагодарила Эрика, и тот сдержанно кивнул. Стремясь закрепить успех, Камилла невинно попросила разрешения зайти в зеркальную комнату, чтобы попробовать проделать несколько упражнений: проверить, насколько хорошо  работают связки. «Пока рядом врач», - простодушно пояснила она. Эрик пожал плечами.

        - Не понимаю, зачем вам понадобилось моё разрешение, - поинтересовался он, - вы и так посетили все помещения в этом доме, не спросив предварительно хозяина. Вы очень предприимчивы, Камилла. И не робкого десятка. Я имел возможность в этом убедиться. Но вы не извлекли никаких уроков из истории Синей Бороды, - глаза его сузились, и в глубине их зажегся жёсткий огонёк. – Любопытство – опасная привычка. И я не люблю любопытных женщин.

          - Я не нарочно, - робко возразила Камилла, - так получилось… Но в комнате очень красиво, особенно в темноте и с лампой, таинственно, воображение разыгрывается…

           - Там и при свете неплохо, - Эрик засмеялся неприятным, сухим смешком, но оборвал себя. – Знаете, Камилла, вы первый человек, так отзывающийся об этом помещении. Другие комментарии были… иного рода. Зайдите, если хотите. Я открою.

         - А вы? – Камиллу не надо было просить дважды, она, осторожно переступая, скользнула к двери.

Эрик посторонился, пропуская её внутрь. Раздался щелчок.

         - О-о! Чудесно, просто волшебство! – Камилла чуть не задохнулась от восторга.

        Комнату заливал ослепительный свет, отражающийся от зеркальных стен, вспыхивали острые лучи света на ребрах поворачивающихся в углах узких длинных многогранников. Чёрные ажурные деревья перекрещивали кованые ветви в бесконечном пространстве над головами множества восхищенных лиц Белоснежки-Камиллы, блуждающей в этом заколдованном лесу в поисках прекрасного принца.  Камилла, не думая, подбежала и положила руку на нижнюю ветку дерева, автоматически вставая в позицию. Левая нога взлетела в батмане, вонзая стальной носок в воздух. Ещё и ещё раз. Бархатные неаполитанские штанишки подходят для «станка» не хуже тюника!

Балерина радостно засмеялась, такое счастье давало ей ощущение полного владения своим телом, живущим в танце. Смех отразился от гладких поверхностей комнаты, прозвучал слишком громко, усилился, дробясь и множась, словно разбился на осколки. Камилла смущенно глянула через плечо на Эрика, прислонившегося к стене в дверном проёме со скрещенными на груди руками.

        - Только гномов не хватает, - и пояснила. – Я как Белоснежка в волшебном лесу.

        Эрик дернулся к ней, протягивая руку.

        - Выходите! – напряженным голосом проговорил он. - Выйдите оттуда!!!

       Камилла, не понимая, медлила, стоя в третьей позиции.

       Тогда Эрик в три шага пересек комнату, схватил её за руку, больно стиснув запястье и, резко дернув, выволок её из зеркального пространства, отразившись сразу во всех зеркалах, словно чёрная хищная птица, уносящая в когтях кролика.

       Целая стая хищных птиц.

       Тысячу кроликов.

      Камилла глотала слёзы, ругая себя за это. Она терпеть не могла плакать при посторонних и, как назло, уже второй раз не смогла сдержаться при личности, меньше всего располагающей к проявлению слабости. Ей было обидно и больно. Эрик так рванул её, что она невольно, с размаху, оперлась всем весом на левую ногу, и острая боль пронзила её. Что ему не понравилось? Сам разрешил, а потом… Пихнул её на кровать, а она позорно разрыдалась… Лучше бы он так и оставался холодно-безучастным.

     Эрик, правда, почти сразу взял себя в руки. Не извинился, но пришлось ему опять нести свой чудодейственный бальзам и натирать ей поврежденную конечность. Когда Эрик в ванне искал губку – стереть излишек жирной мази, перемазавшей всю ногу – Камилла мстительно крикнула ему сквозь всхлипывания: «Там темно, без лампы ничего не видно!» И, чтобы подчеркнуть, как недопустимо он с ней обращается, прибавила: «Я умываюсь с лампой в руке». – «Ничего, - успокоил её Эрик, - я хорошо вижу в темноте».

        - Вам ещё нельзя делать таких резких движений, особенно тянуть носок, - как ни в чём ни бывало, начал он объяснять потрясенной таким издевательством Камилле, вернувшись и перетягивая бинтом многострадальную лодыжку.

       Камилла старалась хоть всхлипывать потише, отвернув лицо в сторону. Пусть Эрик не радуется, что опять заставил её плакать.

       - Пойдёмте, Камилла, пообедаем в столовой, - услышала она. – И постарайтесь не опираться резко на левую ногу. А что касается темноты в ванной комнате… Я дам вам более удобный в обращении… источник света.

       Если учесть, сколько треволнений пришлось на долю будущей великой исполнительницы бессмертного творения Адана – Готье, то остаётся только удивляться, с каким аппетитом и без ложного жеманничанья она воздала должное обеду, которым, наконец-то, угостил её лично хозяин этого таинственного жилища.

Проще говоря, Камилла с удовольствием съела всё, что Эрик ей подал на стол.

Зачем скрывать: то, что они сидели за столом вместе, добавляло приятных ощущений к тому, чисто гастрономическому, удовольствию, которое Камилла получила от еды. Женское очарование проявляется во всей полноте и обезоруживающей силе лишь в присутствии мужчин. Кто посмеет оспорить эту  банальную житейскую мудрость? Какой смысл быть красивой и обаятельной, если никакие мужские глаза вас не видят?

 Когда ешь в одиночестве, ты просто поддерживаешь необходимые физиологические процессы в своём организме. Тем более, когда поднос стоит у тебя на коленях. Когда же на тебя смотрит лицо противоположного пола, то процесс поглощения пищи превращается в сценическое действие. У одних лучше, у других хуже, но Камилла принадлежала к первой категории.

Кроме того, вино было превосходное, чудесное «Токайское» - у Эрика, видно, отличный винный погреб. Камилла не преминула этот факт отметить, и Эрик подтвердил, что любит и разбирается. Он держал себя как любезный хозяин, отвечал на вопросы, хотя  ничего не ел. Вино он пил, не пьянея, и больше слушал Камиллу, чем говорил сам.

       Камилла же всегда умудрялась и есть и говорить одновременно, и это у неё получалось очень мило, особенно если она была увлечена темой. Поскольку у Эрика вообще не было никакого выражения лица, она не могла понять, как он относится к её попыткам поддерживать беседу, и решила, что будет лучше, если она просто останется самой собой. Впрочем, неприязни он к ней больше не испытывал, за это Камилла могла поручиться.

        Именно эта уверенность вкупе с несколькими бокалами вина, наверное, и послужила причиной того, что, в конце концов набравшись храбрости, Камилла задала вопрос, так и вертевшийся у неё на языке.

       - Эрик, - осторожно обратилась она к нему, - если я спрошу что-то не то, не сердитесь. Но мне ужасно хочется узнать, - она запнулась, неуверенно стараясь лучше разглядеть его глаза в прорезях маски (при свете золотистый блеск пропадал) и краем глаза уловив, как напряглась, сжалась в кулак его рука, лежащая на столе. – Вы хорошо видите в темноте потому, что у вас глаза светятся, или наоборот?

***