ГЛАВА 22.

    Вот уж с кем почтенный Аслан-бек предпочел бы и совсем не встречаться, так это именно с ним.

    Заприметив эту назойливую персону, с нарочитым элегантно-надменным видом маячащую в столь знакомой Аслану дневной полутьме театра, дарога, не удержавшись, сплюнул. Навязчивое отродье шайтана, да как же избавиться от тебя!

Аслан ещё не закончил то, за чем пришел сегодня в театр. По крайней мере, не сделал того второго, но не менее важного, что намеревался. Хотя основная цель, конечно, была достигнута.

    Аслан-бек видел её.

    Камилла пришла на репетицию, он сразу увидел её, как только девушка вошла в фойе, и сердце его, мучительно сжатое тревогой ожидания и неведения, расправилось, отпустило.

Блестящие бирюзовые глаза, взглянувшие на дарогу из-под легкого облачка золотистых кудряшек челки, мигом вернули ему то легкое состояние опьянения, которое он, было, совсем растерял за давешний, хлопотный и тревожный день и, особенно, перегруженный беготней вечер. И вчерашний день не позволил ему отдохнуть, заставляя как тело, так и мысли кружиться по замкнутому маршруту – Опера, угол улицы Обер и Скриба, опять Опера - бесплодно, утомительно, безрезультатно. Дароге показалось, что она особенно оживленно его поприветствовала, и он совсем растаял и так и шел, улыбаясь, до дверей её уборной, и потом в зрительный зал.

      Правда, позже беку стало казаться, что Камилла так же оживленно приветствует всех, попадающихся ей на пути, словно эта живость не относится к тому, что она видит, а, скорее, выражает что-то, происходящее внутри неё самой. Но выражение её лица сегодня, какое-то особенно нежное, буквально заворожило Аслана, и он совершенно забыл о своем намерении разобраться с…

А когда, крепко взявшись за край бархатного занавеса, он так и стиснул руку, наблюдая её воздушные взлёты, её завораживающие движения, сделавшие всех, окружавших её сегодня на сцене, подобными не более чем бледным призракам, то пригрезилось ему, что истинно видит он, недостойный, гурию Пророка, скользящую по райскому саду. И тут уж всё окончательно вылетело из его головы.

      Только какие-то полузабытые строфы вертелись:

      «О, сладостная чаша

     Нежных чар…»

      И опять:

      «О, сладостная…» - повторял про себя дарога, не в силах отвести глаз от маленькой балерины, пока та находилась на сцене…

Нет, не находилась, а царила на сцене, и пока он следил её уход -  неотрывно, напряженно прищурившись, ничего, кроме пресловутой навязавшейся чаши он противопоставить своему привороженному  вниманию был не способен. И, похоже, не только он один.

      «Разинули рты, - с неудовольствием отметил очнувшийся начальник тайной полиции Мазандерана, неприязненно оглядев косвенных зрителей, - что за глупые красные рожи! Бездельники!»

      Он заспешил. Следовало, всё же, наверстать упущенное.

      В темноте опять померещился ему знакомый силуэт. Да что же это?

      Экс-начальник секретной полиции сбился, затоптался на месте. Дернулся туда, сюда, несколько шагов пробежал вслед мелькнувшей тени, вернулся, поколебался - и пустился прочь. Самое правильное – не метаться и решать дела последовательно. Кроме того, воспоминание о вчерашнем вечернем приключении подогревало его. Дарога гордился собой, своим вчерашним молодечеством. Самое время было продолжить в том же духе.

     Выбравшись из совершенно неосвещенного коридора, куда он сгоряча заскочил, дарога продолжил путь к артистической уборной Камиллы. Неплохо было бы и рассказать девушке о его вчерашней ловкости. Она сможет оценить его, как никто, у неё мягкое, восприимчивое сердце и светлая головка, она понимает, что истинно следует уважать в мужчине… Он знает, она наделена верным  инстинктом, наличие коего так необходимо в женщине, а неправильное европейское воспитание не помешает ей, он, Аслан, научит её, перевоспитает…

      Тут дарога сообразил, что слегка запутался, не там открыл дверь, не тут свернул, так хотел поскорее оказаться у Камиллы. Интересно, хоть кто-то ориентируется свободно в этом архитектурном вертепе? Есть ли кто, знающий все закоулки, лестницы и переходы? Во всем гигантском здании, на всех восемнадцати уровнях? Это, возможно, получилось бы только разве у человека, проведшего в здании Гранд Опера много лет и планомерно обходившего и изучавшего всё грандиозное строение с планами в руках. Который всюду и нигде.

       Дарога невольно приостановился, потом ускорил шаг. Рука его, опущенная в карман сюртука, сжимала четки. Ответ на его мысленный вопрос был очевиден. Но даже мысленно не хотелось дароге произносить имя. Стало казаться, что стоит хотя бы подумать о нём, и мысль облечется в силу действия, вызовет его из тьмы и… что это за шаги за спиной?

      - Мсье, я не хотел бы показаться грубым, надеюсь, вы поймете, что я лишь выполняю распоряжения дирекции, - резко оборотившийся Аслан-бек воззрился на вежливое лицо стоящего перед ним молодого человека. Сквозь круглые очки на дарогу с постным выражением смотрели маленькие серые глазки секретаря дирекции Реми. – В рамках принимаемых мер по всемерному усилению внутритеатральной дисциплины и соблюдению распорядка, утвержденного лично Министром Изящных Искусств, господа Ришар и Моншармен предписали ограничить сокращенный список лиц, чье присутствие за кулисами не обосновано явной необходимостью…

      - Что нужно-то? – буркнул сбитый с толку дарога, и без того раздраженный задержками. Кроме того, секретарь Реми всегда вызывал у Аслан-бека неясное желание сбить с него очки, да и маленькие усики секретаря, похожие на серых слизняков, расположившихся под носом, вызывали у дароги заслуженное презрение.

      - Доступ за кулисы ограничивается, и я попросил бы вас…

      Облив дерзкого секретаря холодным презрением, Аслан-бек повернулся, недослушав, и молча продолжил путь, поглаживая усы и стараясь не обращать внимания на следующего за ним по пятам и продолжавшего точить свои нелепые речи назойливого служителя, судя по всему, нимало не вразумленного исполненной достоинства и сдержанности молчаливой отповедью. Достойное безмолвие, как вообще заметил дарога, далеко не так ценилось в суетной Франции, как то было на Востоке, и зачастую не достигало своей цели. Молчаливых намеков не понимали или делали вид, что не понимали.

      Докучный помощник директоров так и не отстал от дароги, и к гримуборной м-ль Фонтейн они подошли вместе.

      Здесь по самолюбию дароги был нанесен ещё один удар, равно как и по его нервам.

      Мсье Реми не только ничего, касающегося ограничений на посещение закулисья,  не сказал мсье Нервалю, столкнувшись с ним нос к носу у дверей м-ль Камиллы, но и напротив, подобострастно изогнувшись (вихляется, будто позвоночник ему перешибли! - медуза), завел разговор вполголоса, всем своим видом выражая почтительность и заинтересованность. Словно докладывал. Удар всемерно усугубился тем, что в ответ на вежливый жест достойного Аслан-бека, хоть и на чуть-чуть приподнявшего свою каракулевую шапочку, но всё же соблюдшего нормы и правила, установленные для всех цивилизованных людей, вездесущий прощелыга едва кивнул холодно, приподняв одну бровь, и сразу вернулся к разговору с секретарем.

        Алла яхраб бейтак!

        Пользуясь тем, что соперник оказался отвлеченным и задержанным, Аслан поспешно рванул дверь и ввалился в уборную м-ль Фонтейн несколько чересчур внезапно. Раздосадованный, что проявленная им бесцеремонность - он ведь второпях даже не постучался - вызовет у девушки вполне понятное негодование, дарога сразу начал извиняться, но осекся и покраснел.

У него мелькнула мысль, что от столь поспешного вторжения он немало выиграл, и выигрыш перевесит наказание, каким бы оно ни было. Застигнутая врасплох Камилла сидела у своего туалетного столика в таком очаровательном неглиже, что мысли дароги разбежались, как вспугнутые кролики.

       Мало того, что на плечи у неё наброшен был только безнадежно прозрачный газовый шарф, но она сидела в такой позе, что дарога оказался полностью выбитым из колеи.

       Маленькая балерина упиралась пальчиками своей точеной белой ножки о край столика, массируя её, и дарогу поразило то, что поза эта, при её формальной фривольности, нисколько не производила впечатления вульгарности, наоборот.

      Свободная небрежность и естественное изящество всего облика балерины оставляло пленительное ощущение юной непосредственности, чуждой какой бы то ни было нарочитости и развязности.

А ножка… что может быть натуральнее, какие линии и какая маленькая, гладкая; пальчики девушки бегают по белой коже, словно играют на флейте, нажимают невидимые лады, он почти слышит мелодию, нежную, как её кожа, и родинка… «в благодарность жажду родинки и взгляда»… всё время приходят ему на ум строки сладкозвучных поэтических газелей, когда видит он её, Камиллу, и чему тут удивляться, нечему тут удивляться…

     Дарога, скрепя сердце, оторвал глаза от фронтального отражения в зеркале, а Камилла обернулась.

      И опять дарогу поразило нежное и задумчивое сияние её глаз. Она словно бы не вся была здесь, в этой комнате, частичка её отсутствовала. Где она находилась сейчас?

И впервые за этот день Аслан подумал: «С ней что-то произошло, она изменилась… Что?»

Спокойно набросив на себя большую турецкую шаль, она предложила ему присесть, заговорила.

Она и говорила с ним не так, как обычно. Так же живо, это да, так же мило, но не целиком участвовала в разговоре, будто иногда оглядывалась на другого собеседника, улыбалась ему и ему отвечала.

      Может быть, она ждет кого-то? Дарога помрачнел. Может быть, мсье Богатство и Возможности, он ведь спешил сюда, и дарога всё взглядывал на дверь, с досадой ожидая, как тот войдет и прервет его тет-а-тет с Камиллой.

      Но господин Нерваль (фат!) не торопился входить. Вместо него в гримерку впорхнула Мэг, присела и начала болтать. Она нашла и принесла Камилле что-то, что очень Камиллу порадовало, но что это такое - «торсада», дарога, хоть убей, не сразу смог уяснить. Ну, не разбирался он в этих женских штучках. Сначала ему показалось, что Мэг принесла какого-то пушистого зверька. Но, наклонившись поближе, дарога убедился, что ошибся. Перед его носом на туалетном столике, среди флаконов и пуховок лежал всего-навсего волосяной жгут, сплетенный из двух шелковистых прядей золотистого цвета и перевитый нитями мелкого речного жемчуга. Хо, женские прикрасы!

      Мэг, между тем, заливаясь смехом, пересказывала свой разговор с рабочим сцены, нашедшим на декорации сей необходимый элемент постижерского искусства. По её словам, молодой рабочий стремился передать находку лично, долго не соглашаясь отдать её Мэг, особенно, почему-то, упирая на то, что нашел её «на плюще», и Мэг это необычайно веселило.

      - Насильно отобрала, просто насильно! – хохотала она. - Он, бедняга, грустно так на меня смотрел и, поди, до сих пор под дверью топчется в одиночестве.

      Камилла рассеянно улыбалась, глядя на листочек бумаги с нарисованной на нем балериной, делающей арабеск, а дарога недовольно заворчал.

      - Какое там одиночество, полно народа в коридоре, - произнося фразу Аслан-бек постарался вложить в неё одновременно и безразличие, и тонкий намек на иронию, и чуть-чуть укоризненного понимания обстоятельств, окрашенного легким неодобрением.

      - В коридоре никого нет, ни души, - ответствовала Мэг и без всякого перехода принялась описывать вчерашний вечер, проведенный ею в обществе барона Кастелло-Барбезак, по-детски искренне радуясь тому обстоятельству, что болезненная баронесса (баронова жена) чувствует себя последнее время всё хуже и хуже.

      Слова Мэг заставили бывшего начальника тайной полиции призадуматься.

       Выходит, этот Нерваль ушел, так и не зайдя к Камилле? Но почему? Было бы лестно, и не только лестно, но и справедливо предположить, что тот не решился войти, так как он, Аслан-бек, находился здесь. Понял, видно, что не следует связываться с достойным беком, раздражать его.

       Но как ни хотелось Аслану поверить в эту версию, зрелое здравомыслие всё же не позволило одержать верх самонадеянному тщеславию. Так-то оно так и достоинства Аслан-бека очевидны, но с годами приходящая мудрость и трезвый взгляд на вещи подсказывал ему, что заносчивый богатый молокосос не вполне, кажется, разобрался в очевидном и оценил его. Годы лишений и превратности судьбы смиряют гордыню духа, и жизненные тяготы, хотя и лишая глаза юной остроты, наделяют разум способностью видеть внутренним оком более зорко, нежели телесным зрением, и заставляют примиряться с неприемлемыми в более молодом возрасте выводами.

       Короче, вряд ли присутствие Аслан-бека остановило бы самоуверенного нахала.

       Но раз так, не означало ли это, что он побывал уже у балерины раньше, и когда дарога подошел к комнате девушки, Нерваль оттуда только что вышел?

        И именно потому у Камиллы было такое выражение лица!

        - Ш-шайтан! – прошипел дарога сквозь стиснутые зубы.

       Камилла бросила на него удивленный взгляд, и дарога принужденно улыбнулся. Хотел, было, оправдаться, что неуместное экспансивное восклицание вырвалось у него вследствие внезапно произошедшего колотья в боку, но вовремя спохватился. Совершенно ни к чему было выказывать перед юной девушкой свои телесные слабости, наталкивая, тем самым, на размышления об его возрасте. Промямлив что-то невразумительное, дарога прислушался к продолжавшемуся разговору.

        В разговоре ничего интересного не было, речь шла о каких-то уроках мастерства, которые Мэг собиралась брать у некой знаменитой итальянской балерины и предлагала сделать то же самое и Камилле, о пропавших пуантах и прочей чепухе, и дарога, тихо примостившийся в уголке рядом с ширмой, вновь отвлекся, соображая, как бы этак половчее узнать у Камиллы, где она пропадала, а также, не возбуждая у девушки ненужных тревог, осторожно навести её на разговор о настораживающих событиях, творящихся вокруг её дома. Слова юного племянника консьержки засели у него в голове. Парень упоминал о непонятных звуках, «царапающих стену, как летучая мышь» - так он сказал.

        У дароги имелись свои соображения по этому поводу, но нужно было провести небольшое дознание, чтобы сделать окончательные выводы.

       Следовало спросить у Камиллы об этих звуках, слышала ли она, и, кроме того, обязательно узнать у неё, не выяснилось ли, что за незнакомец, не представившийся и не оставивший визитки, навестил её в то время, что они с девушкой находились в мансарде.

В свете событий вчерашнего вечера это приобретало особенную важность.

        Возможно, как казалось дароге, выяснив эти подробности, он приблизится к пониманию картины в целом.

        Пока полученная Аслан-беком  информация указывала, по его мнению, в одном направлении, но оставалась слишком скудной, и он это понимал.

        В этот момент знакомое сочетание слов привлекло внимание бывшего начальника персидской полиции, заставив его насторожиться.

        - …Призрак Оперы, - говорила Мэг, - они, дурочки, так визжали, что в ушах звенело. Мы с мамой еле-еле их успокоили.

       Дарога взволновался.

       Не пропустил ли он чего-либо важного?

       - Кто визжал? – поспешно уточнил дарога. – Когда и где визжал?

       - Сестрички-близняшки Зизи и Мари Жанмер, из младшего класса. Милые девчушки, но такие дурочки. Представляете, они вообразили, что встретили на сцене сегодня Призрака Оперы! Будто он вышел прямо из стены сразу за первой стойкой кулисы! Мама долго им внушала, чтоб не болтали глупостей.

       - Насколько я помню, ваша почтенная матушка первая подтверждала в своё время существование Призрака, - медленно проговорил дарога и мельком взглянул на Камиллу.

       Девушка сидела, опустив глаза, её губы складывались в гримаску, истолковать которую дарога затруднился.

       - Да, - не стала отрицать Мэг, - но он давно развеялся, правда, Камилла? А глупые девчонки, - продолжила она, получив подтверждающий молчаливый кивок Камиллы, - рассказывают, что их призрак выглядел, как обычный человек с обычным лицом – и в обычной маске. Он не обратил на их визг никакого внимания, просто вышел из стены, а потом сразу же ушел, и на нем не было никакого черного фрака.

       - А что на нём было? - уточнил дарога.

       - Ничего не было, - выпалила Мэг, и достойный Аслан-бек подумал, что ослышался, побагровел, смутившись, и опять посмотрел на Камиллу.

        Та никак не прореагировала на столь неожиданную информацию, даже глаз не подняла, продолжала полировать ногти бархоткой.

        - Позвольте, дорогая, вы уверены… - начал почтенный бек, но Мэг не дала ему продолжить.

        - Господи, неужели не понятно! Это был человек из статистов, он и выглядел, как все статисты – как жрец.

        Дарога окончательно растерялся.

        - А что, разве все жрецы в новой постановке?.. – он беспомощно пошевелил пальцами, словно расстегивал пуговицы на сюртуке.

       - Он был в балахоне из сетки и листьев, а вы что подумали?! – смех, которым залилась Мэг в полном восторге, оглушил бедного Аслан-бека.

        Тоже звонко хохочущая Камилла пришла на выручку.

        - В новой постановке хор жрецов на заднем плане будет одет в такую общую на всех сетку с нашитыми листьями. Из экономии, - и видя, что Аслан-бек смотрит на неё всё так же недоумевающе, разъяснила подробнее. – Статисты, занятые в разных сценах, будут одеты каждый в своё, только нарукавники они станут менять и маски, а для разных сцен на них будут накидывать как бы общую одежду. Ну, там с нарисованными рыцарскими доспехами или сетку с листьями и лианами. Для рук предусмотрены дырки, и руки в соответствующих нарукавниках они просунут – для жестов, понимаете? Для них такие сцены срежиссированы, что им двигаться не надо, только выражать свои чувства руками.

       - Кто же это придумал? – только и смог вымолвить Аслан.

       - Сам мсье Моншармен лично, - Камилла зарылась лицом в шаль,  плечи её содрогались от смеха. Мэг же вообще уже просто повизгивала. – Режим строжайшей экономии. Оттого и маски – они дешевле грима.

       - А почему листья и лианы? – дарога сделал последнюю попытку нащупать твердую почву.

       - Так ведь жрецы – лесные, - пояснила Мэг.

       Уже здесь, как казалось, можно было бы предположить, что отставной начальник полиции сдастся, сообразив, что вряд ли удастся провести приличное расследование в подобной обстановке, и, смирившись, отложит расспросы до более подходящего времени, но тот, кто наивно ожидал от дароги такого поступка, безусловно, не учитывал главного.

       Достойный бывший полицейский успел вполне привыкнуть к той атмосфере постоянной неразберихи, царящей за кулисами, которую для себя он определял как «легкий налет абсурдности всего происходящего», и которая с течением времени стала даже нравиться ему, хотя и раздражала время от времени. Впрочем, он допускал, что неразбериха лишь кажущаяся, и просто он упускает некую логическую связность, некий скрытый закономерный порядок, недоступный пониманию непосвященного. Основным аргументом, подтверждающим такое допущение, служила мысль, что иначе вся деятельность театра давно развалилась бы, и само существование такой структуры, как театр, прекратило бы существование.

     Но ведь не прекращает, значит, что-то есть.

     Что-то неосязаемое, потому что поверить в то, что может существовать человек, способный контролировать происходящее в этой вавилонской башне, дарога, как человек государственного ума и бывший чиновник, конечно же не мог.

      По мере того, как отношение дароги к этому странному и озадачивающему месту, к этому специфическому беспорядку вещей, как он однажды шутливо охарактеризовал театральную жизнь в разговоре с Дариусом, становилось всё более и более личным, такая неразбериха, всё же, сильнее раздражала и тревожила его, поскольку он, видимо невольно, усматривал некое влияние, оказываемое беспорядочным местом на тех, кто в этом месте обретался.

      Вот и сейчас, выслушав новую порцию театральной ахинеи, Аслан-бек вновь подумал, какие препятствия чинит театр со всей своей западнической безалаберностью его серьезным намерениям, касающимся прелестной Камиллы. Эта неопределенность, необязательность, обманчивость во всём. Одно слово – театральность. И его возлюбленная маленькая пери  так же непонятна и непредсказуема, как и зыбкая условность всего этого театрального мира, окружающего её.

       И удручительнее всего то, что и он сам, серьезный и умудренный, в этой атмосфере становится в чём-то сродни этому миру, будто перенимает у него некое легкомыслие.

       Почему, вместо того, чтобы спокойно и серьезно, не отвлекаясь, разобраться во всём, действуя согласно намеченному плану, неукоснительно докапываясь до сути, задав все необходимые вопросы и использовав свой ценный опыт, найти решения всех загадок и разъяснить все противоречия, чтобы  превратить сомнения в уверенность, он, дарога, сидит и слушает какую-то галиматью?

Незримая зыбкая сила подчинила его себе, лишает воли, заставляет его вести себя так, как и непохоже вовсе на него, а он только радуется этому, с удовольствием слушая веселый смех Камиллы. Да ещё и смеётся с ней вместе, вторит. Нравится это ему, значит. А раз нравится, и он принимает всё таким, какое оно здесь есть, значит, он тем более должен не сдаваться, а лишь проявить побольше восточной хитрости, столь помогающей идти к своей цели путем использования искусства компромиссов и кажущихся отступлений, позволяющих, на самом деле, не только удержать позиции, но и продвинуться далеко вперед, пока противник полагает, что ты не можешь сдвинуться с места.

     А то, что противник есть, Аслан-бек не сомневался. Жизнь приучила его к мысли, что противник есть всегда. Всегда на границе сталкивающихся интересов. И где же ещё, как не в закулисном мире театра сталкивается столько разнообразных интересов стольких обуянных амбициями людей?

     Театр – как модель мира в миниатюре.

     Театр полон интриг, зависти. Происки и утраченные иллюзии, жестокая конкуренция и протекционизм, группировки возникают и распадаются в зависимости от изменения ситуации, показная дружба легко оборачивается подсиживанием и злословием, обиды перерастают в месть. Да что говорить! Всё сказано давно. Значит, разгадку искать нужно здесь, в театре. Главное – определить настоящего противника, правильно выделить его среди случайной толпы. Предмет его тревог и упоительных надежд окружает масса людей. Она связана с ними общей работой, сложными общественными и светскими взаимоотношениями. Да и родственников нельзя сбрасывать со счетов.

      Тут Аслан вспомнил, что он почти ничего не знает о родне мадмуазель Фонтейн. Девушка никогда не рассказывала о своих родителях, а он не задавал ей вопросов, поскольку его это не интересовало. До поры до времени, пока Аслан не понял, что готов рассматривать свои отношения к девушке как серьезные, он не заботился узнать её происхождение. И знакомиться с родней ему было ни к чему. Однако теперь…

Вопрос о родственных связях является чуть ли не одним из наиважнейших на Востоке в отношениях потенциального мужа, берущего в дом жену… А почтенный Аслан-бек не знал никого, кроме некой неведомой провинциальной тетушки, да и то только заочно. Впрочем, в глубине души он даже сомневался, а есть ли эта тетушка?

Мысль о тетушке, скорее ироническая, нежели досадливая, вернула погрузившегося в размышления дарогу к реальности происходящего, и он с удивлением обнаружил, что в комнате Камиллы нет никого, кроме его самого – ни Камиллы, ни малышки Мэг; а он даже не заметил, когда они исчезли, что самое обидное, воспользовавшись его состоянием погруженности в глубокую задумчивость.

     Быстрый осмотр помещения, однако, успокоил бывшего начальника полиции, неоспоримо показав, что Камилла вышла ненадолго, а то он уже испугался, что маленькая балерина неуважительно отделалась от своего не в меру настойчивого поклонника, наказала его, ведь сегодня он и вправду проштрафился, бесцеремонно ворвавшись к ней.

Дарога вспомнил, как застал девушку практически неодетой, и почувствовал, что сердце забилось учащенно.

      Но она должна вернуться с минуты на минуту.

      Её платье и накидка висят за ширмой, значит, она вышла в том пудромантеле (так это соблазнительное одеяние, кажется, называется по-французски), в котором причесывается и гримируется.

       Кроме того, на туалетном столике царит беспорядок; длинные шпильки, заколки, банты, цветы и склянки с гримом стоят и лежат вперемешку с пуховками и пуантами, а Камилла очень аккуратна в том, что касается её рабочего места, и (дарога это знал) она никогда не уходила домой, не наведя на трюмо идеального порядка, даже если вечером должна была вернуться в театр.

      Дарога с умилением и трепетом склонился к столу, принюхался, ощутив аромат духов Камиллы, столь волнующий его по закону вполне понятных ассоциаций.

      На столе, частично закрытый прижимающей его картонной коробочкой с румянами, лежал листок бумаги с нарисованной на нём балериной. Вернее, не всей балериной, так сказать в полный рост, а лишь ножки, очень изящные ножки, взметнувшие в арабеске невесомую прозрачную юбочку. Вот как сегодня – прозрачный шарф и…

Дарога, улыбаясь, вытащил листок и поднял его к глазам, разглядывая. Прелестные ножки, ножки Камиллы. Каллиграфически точная искусная линия, проведенная одним движением пера, красными чернилами. Зачем-то рисунок испещрен маленькими точечками, словно красной сыпью. Что это, трико с блестками, что ли - выдумки костюмеров или, чем шайтан не шутит, господина директора?

Дарога, ухмыляясь, перевернул листок и прищурился. Нотные линейки с несколькими еле заметными нотными знаками. Дарога положил листок и повернулся от стола, решив, что следует выйти, всё же, в коридор и посмотреть, не стоит ли Камилла там, болтая ещё с кем-нибудь. В коридоре сквозняки и она может простудиться. Он взял турецкую шаль, небрежно брошенную на спинку стула, и вдруг, обронив шаль на пол, вновь схватил листок с рисунком: не сам рисунок интересовал дарогу, он впился глазами в некую точку на нотных линейках, внизу листа. Невероятно, но он видел раньше подобный маленький, еле заметный глазу значок.

     И он знает, кому он принадлежит.

     Если только он не ошибается: возможно, это обман зрения, случайность. Нужно рассмотреть его внимательно, но как? Для этого необходимо увеличительное стекло – лупа. Дарога пожалел, что, в отличие от всех этих франтов, небрежно лорнирующих красоток на сцене и дам в ложах, не завел себе такого полезного инструмента, весьма бы пригодившегося  ему сейчас. Или хотя бы секретарские очки.

Дарога поискал глазами вокруг, соображая, и взяв стеклянную пудреницу, снял с неё крышку. Удовлетворенно улыбнулся. То, что нужно! Крышечка пудреницы, сделанная из толстого стекла, была выпуклой, словно линза. Гордясь собой, дарога нацелил линзу, приближая и отдаляя её от заинтересовавшего его значка, и ясно разглядел нарисованную тончайшей линией маску, подобную античной маске трагедии, с разинутым в немом крике черным ртом и заключенной в замкнутый круг. Замкнутая линия круга проходила через рот и один пустой глаз маски, пронзая лицо. Дарога медленно опустил импровизированную лупу.

       Сомнений не было.

       Но откуда, как?

       Знак Эрика!

       Дарога помнил его, знал.

       Помнил, как однажды Эрик, кривя тонкие губы в горькой саркастической усмешке, указал на этот нарисованный им значок, назвав его своей личной печатью. Ещё дарога вспомнил, что видел как Эрик, задумавшись, рисует маску в углу чертежа. Чертежа камеры пыток в Мазандеранском дворце.

       Почему Камиллины ноги нарисованы на листе бумаги, явно побывавшей в руках Эрика? Где Камилла нашла его?

       Аслан перевернул лист. Рука искусного рисовальщика. Но это невозможно, невероятно!

       Эрик?! Это нарисовал Эрик?!

        Каким образом Эрик мог… Дарога приложил руку ко лбу, словно желая успокоить взбаламученные мысли, метавшиеся в его бедной голове. Эрик был здесь? Подбросил листок? Зачем, зачем это ему нужно? Дарога ударил кулаком по раскрытой ладони, и ещё раз. Глупец, зачем он обратился к Эрику за помощью… Он, о ишак неосторожный, привлек внимание Эрика к красавице балерине, к его Камилле! Неужели Эрик принялся за старое? То-то он, Аслан, обратил внимание на то, как Эрик изменился. Ведь он действительно изменился, Аслан правильно подметил – оживился; только вот Аслан неправильно объяснял себе природу этого «оживления», ложно угадал источник, гнал от себя подозрения. А ведь понимал, что Эрик безумен и опасен.

Кусочки головоломки становятся на место. Теперь ясно, что это именно Эрик следил за Камиллой и им, Асланом, во время их прогулки по Бульварам, шел за ними до самого её дома; недаром, когда Аслан заметил его, Эрик придумал байку о преследователях, чтобы отвести подозрения от себя. Он мастер на выдумки, «король лжецов»! Быстро сплел историю, отвлекшую внимание Аслана. (Почтенный Аслан упустил маленькую деталь, а именно – он как-то забыл, что если бы Эрик сам не заговорил с ним, он бы не заметил его присутствия до Судного дня, но это так, к слову). Теперь же экс-начальник секретной полиции Мазандерана склонен был приписать Эрику участие во всём, что озадачивало его.

      Вероятно, это именно Эрик поднимался в квартиру Камиллы, в то время как Аслан, сидя в мансарде, рассказывал девушке его, Эрика, историю. Неисповедимы тропы Аллаха! Сколько иронии в этом… Аслан тогда, услышав упоминание о визитере, данное глупой служанкой, сразу подумал об Эрике, но приписал такие мысли тому, что битый час об Эрике говорил. И, кроме того, описание спины его озадачило (хотя Эрик мог изобразить что угодно). А не надо было сомневаться, он должен больше доверять своим первым побудительным выводам, поскольку обладает (зачем излишняя скромность, действительно обладает, что уж тут) тонкой интуицией. Но зачем Эрик приходил!?

      В мозгу дароги будто тревожная сирена завывала: опасность, опасность!

      И информация, полученная от мальчишки Камиллиной привратницы… «Словно летучая мышь царапает стену».

      Эрик мог взобраться на любую стену, перемахнуть любые ограды, он изобрел такие приспособления, маленькие, умещающиеся в перчатке… о преступный разум! Шахская особая полиция потом позаимствовала у Эрика это изобретение.

      Теперь Камилле нужно задать совсем другие вопросы.

      Если Эрик намеренно преследует её, Аслан должен её предупредить, остеречь. Следует ли поговорить с Эриком, выведя того на чистую воду, Аслан не решил ещё. Нужно тщательно всё продумать, с Эриком шутки плохи, действовать сгоряча нельзя.

Одно ему было ясно – он должен контролировать ситуацию, а в случае выхода ситуации из-под контроля он, Аслан-бек, предпримет решительные меры, самые решительные. Он не остановится ни перед чем. «…Как на войне, все средства хороши». Права французская поговорка. И у него есть средства, пусть Эрик не думает, что легко справится с начальником тайной полиции Мазандерана, пусть и бывшим. Он не слабосильный Рауль де Шаньи. Вот уж не думал он, что судьбе будет угодно столкнуть его с Эриком в противостоянии, затрагивающем его собственные, глубоко личные интересы, интересы его сердца, что это Эрик окажется тем самым противником.

     Хотя, если вспомнить старое предсказание Эрика, то самое, второе, ещё не сбывшееся… а, всё равно, плевать он хотел на все пророчества и предсказания. Эрик мог и ошибиться… но даже если и не ошибся… ничего, ничего, пусть так, но он ещё посмотрит, кто выиграет, посмотрит!

     Вернувшаяся Камилла Фонтейн застала своего поклонника в несколько растрепанных чувствах. В первый момент она даже не поняла, что он делает.

    Выглядело это странновато. Из-за рамы её трельяжа торчала только, э-э-э… как бы это поделикатнее выразиться? Только нижняя, так сказать, часть фигуры её поклонника, довольно массивная, следует заметить. Голова, плечи, усы – всё скрывалось в узкой щели между зеркалом и стеной.

Как только втиснулся!

Камилла слова не успела вымолвить, как мсье Аслан проделал следующую странную вещь: с трудом высвободившись из щели, он встал прямо перед зеркалом, нагнулся к стеклу, бурно жестикулируя, не то со своим отражением споря, не то репетируя драматический монолог. Камилла деликатно покашляла, и на этот звук он немедленно обернулся и бросился к ней, так что Камилла невольно попятилась.

      Раскрасневшийся Аслан-бек проскочил мимо неё к двери, запер её, да ещё и подергал защелку – крепко ли, тут же вернулся к девушке и выпалил, схватив её за руку:

    - Камилла, Камилла, дорогая! О Аллах, я мог бы догадаться, мне бы следовало догадаться, это просто должно было прийти мне в голову раньше… Ох, простите меня, я просто сам не свой, вы же знаете, как всё, что связано с вами, значительно для меня и волнует меня…

    И он, не обращая внимания на деликатные попытки Камиллы выдернуть свою руку из его потного кулака, поведал ей обо всём, что занимало его в последнее время, присовокупив обоснование своих подозрений, касающихся «этого чудовища, вы помните, я вам недавно рассказывал о нём, пытался объяснить, как он опасен, я подразумеваю Эрика». Видя, что Камилла смотрит на него со странным выражением, приподняв одну бровь, Аслан поспешил уточнить (эти молодые девушки так быстро всё забывают):

    - Я имею в виду Эрика, называвшего себя Призраком Оперы. Понимаете, дорогая, у этого человека за плечами долгий опыт безнаказанного насилия, оттого он особенно опасен, и я…

    Возможно, многое ещё хотел сказать дарога, и, судя по тому, как возбужденно сверкали его глаза и взволнованно топорщились усы, продолжение поясняющей тирады обещало быть ещё более сенсационным, но он сразу умолк, наткнувшись на взгляд Камиллы, так необычен  этот взгляд показался её старому знакомому, ну совершенно не поддающимся истолкованию.

     Следующие действия девушки ещё более обескуражили Аслан-бека.

     Камилла ладонью прикрыла рот своему взволнованному поклоннику, но тут же с необычайной быстротой ладонь ото рта его отняла и уткнулась в них (уже в обе) лицом. Плечи её вздрагивали, и Аслан-беку показалось в первый момент, что она плачет. И голос девушки, признесший: «Не надо говорить на эту тему так много, мой друг, я всё поняла», показался дароге сдавленным, но в следующий миг растерявшийся Аслан-бек понял, что ошибся - мадмуазель Фонтейн вовсе не плакала, напротив, она смеялась.

     Первая реакция досточтимого Аслан-бека на Камиллин смех состояла в том, что он почувствовал обиду. Он ожидал чего угодно: сомнения, возможно - недоверчивого удивления, легкого испуга. Хотя бы заинтересованности. Но за что же смех? Совершенно несоответствующее поведение. Она что, не воспринимает его всерьез?

     Но положение было серьезным, вне зависимости от того, каким воспринимает его юная неопытная девушка, поэтому Аслан обуздал свои чувства и попытался объяснить ещё раз, сделав упор на реальные доказательства, подтверждающие его выводы, подкрепляя их рассуждениями о психологических особенностях поведения преступников. Ему показалось, что дело пошло на лад, Камилла отняла руки от лица и смотрела на него внимательно.

     - Хорошо, - сказала она, когда дарога остановился перевести дух. – Я вижу теперь, чем вызвана ваша тревога. Не сочтите за обиду мою первоначальную реакцию на ваши слова – это всё нервы, я очень устала на репетиции. И вообще, сегодня всякие мелочи так меня и одолевали, всё терялось куда-то… но я очень ценю вашу заботу, вы действительно мой преданный друг…

      Аслан-бек не преминул воспользоваться моментом.

     - Я надеюсь, Милла-джан, что настанет счастливое мгновение, когда я стану для вас не только другом, вы понимаете, что я…

      Но данное мгновение явно не было тем счастливым, о котором мечтал Аслан.

      Камилла внезапно всплеснула руками и показала в угол комнаты, тыча дрожащим пальчиком в пол.

      - Там крыса, крыса! Мсье Аслан, сделайте что-нибудь, я так боюсь крыс!!! 

      И дарога оглянуться не успел, как маленькая балерина одним легким прыжком преодолев расстояние, взлетела на стул около трюмо, поджимая ножки так грациозно и беззащитно, что Аслан не мог не залюбоваться на неё.

       Пока дарога, приступивший к охоте на крыс, мужественно шарил в углу, на который указала испуганная девушка, та робко жалась на стуле, не решаясь спустить ноги на пол. Снабжаемый указаниями типа: «вон, вон она побежала», «там торчит её хвост, видите?» и подбадриваемый доверчивыми откровениями: «я их всегда не любила, а уж после того происшествия перед моим дебютом и вовсе видеть не могу, уж вы то понимаете», дарога проявил невиданное рвение, но в охоте не преуспел. Крыса, видимо, убежала, и Камилла, посомневавшись немного, всё же отважилась ступить на пол. Сразу по окончании инцидента она заторопилась, вспомнив, что ей надо спешить, если она хочет успеть, и дарога, так и не поняв, как это получилось и куда она должна поспеть, обнаружил себя стоящим в полутемном коридоре у закрытой двери артистической уборной м-ль Фонтейн.

       Пока он собирался с мыслями, Камилла, уже одетая в голубую накидку с серой меховой опушкой и в вуали, опущенной на лицо, вышла из комнаты, заперла за собой дверь и, помахав дароге рукой, быстро пошла по коридору.

    Сперва озадаченный Аслан-бек замешкался, но опомнился быстро и ринулся догонять убегающую красавицу. Судя по всему, неуловимая крыса пробралась в комнату Камиллы из коридора, так как шорох, сопровождающий молниеносное движение чего-то, метнувшегося в темный боковой проход, подтвердило её или её товарок присутствие.

     Вряд ли почтенному беку, человеку солидному (то бишь грузноватому), удалось бы догнать быстроногую балерину, но помог счастливый случай, принявший на этот раз обличье всё того же докучливого секретаря дирекции. Запыхавшийся Аслан буквально налетел на стоящих у выхода из театра Камиллу и мсье Реми, прервав их разговор.

Если бы не твердое намерение дароги сохранять неукоснительное самообладание во всех перипетиях происходящего в неорганизованной театральной атмосфере, он, возможно, повел себя иначе, но предписанная им самому себе роль заставила его вежливо извиниться и попросить разрешения подождать девушку, дабы иметь удовольствие проводить её до дома.

Бросив неприязненный взгляд на секретарские очки, дарога вышел на улицу, где и дождался Камиллу, обдумывая свои дальнейшие действия. Отступать он не собирался, пусть даже Камилла посчитает его излишне навязчивым. Он должен охранять девушку, пусть и против её воли. Что понимает в жизни юная особа, нежное неопытное создание? Рядом с ней необходимо находиться зрелому мужу, способному научить и предостеречь, опекать и охранять, деликатно, но твердой рукой направляя её среди опасностей и тревог жизни.

      Согласно задуманному дарога и действовал, провожая Камиллу до дома, сперва как бы непринужденно болтая, затем становясь всё деловитее и, наконец, окончательно посерьезнев, он посвятил свою спутницу в некий план, созревший у него.

В соответствии с этим планом он, Аслан, собирался предоставить своего верного слугу Дариуса в полное её распоряжение, что должно было обеспечить большую безопасность девушки в то время, когда она находится дома. Поскольку самому почтенному беку не подобало дежурить у дверей одинокой девицы по ночам, то эту функцию он собирался возложить на слугу, что, по его понятиям, вполне согласовалось с правилами хорошего тона и не могло ни в коей мере отразиться на репутации мадмуазель Фонтейн. В театре же дарога предполагал справляться лично.

    Но отличный разумный план не вызвал восторгов Камиллы. Она решительно воспротивилась, твердо заявив, что если нужно будет, она попросит Бернадетт оставаться ночевать, и, несмотря на уговоры, своего мнения не изменила, отвечая Аслану даже чрезмерно резко.

Единственным позитивным результатом беседы явилось то, что, видимо почувствовав свою неправоту и желая загладить резкость тона, Камилла безо всяких наводящих вопросов вскользь упомянула о том, что из всех её поклонников он, Аслан, самый верный, «не то что некоторые», из чего обрадованный дарога заключил, что шансы мсье Нерваля падают, а сам он уже не так часто отирается близ Камиллы.

Потом девушка рассказала дароге о своей беседе с секретарем Реми. В общих чертах смысл их разговора заключался в том, что администрация театра возымела намерения учредить некий конкурс, целью которого явилось бы создание в театре более «здоровой соревновательной атмосферы», а наградой  служила бы частичная оплата администрацией бенефисов победителей.

Идея в целом показалось дароге весьма здравой, и он не мог сразу понять, почему Камилла говорит о ней с иронией и раздражением. Давно пора навести порядок, ввести интриги, подсиживание и протекционизм в более приемлемые рамки.

Но комментарии Камиллы заставили его взглянуть на начинания господ директоров по-другому. Это всего лишь иной дополнительный рычаг манипулирования, объяснила балерина в своей милой остроумной манере, как всегда сопровождая свою речь очаровательной мимикой, и новый двигатель, запускающий ещё более энергичный виток интриг. Кому, по-вашему, достанутся победы и награды? Не тому ли, чей покровитель будет иметь большее влияние на решение жюри? Всё то же – влияние и деньги. А судьи кто? Хотя если бы не это, могло получиться интересно, увлекательно соревноваться с другими.

И идея эта многих вдохновила, многие засуетились. То-то Мэг кинулась к Вирджинии Цукки. Итальянка дорого берет за свои уроки, но они того стоят, Цукки – настоящая виртуозка. Уроки Мэг, конечно, оплатит кто-нибудь вроде барона. Наверное, Мэг надеется на него и в проекции возможного конкурса. Что ж, Мэг не помешают уроки, соблазн участия в конкурсе послужил ей стимулом, а то Мэг последнее время совсем разленилась, пусть воспользуется предоставленным случаем подтянуться. «Кроме того, - добавила девушка задумчиво, - мне и самой хотелось бы взять несколько уроков у заезжей мастерицы, посетить её класс. Надо бы мне также обдумать такую возможность».

    (Тут дарога подумал, естественно, о возможностях помощи, которых он, увы, лишен, и о некоторых других, такими возможностями обладающих, и расстроился).

     Камилла же продолжала, упомянув, что администрация так активно настроена, что прислала секретаря оповестить её заранее, ещё накануне, но он не застал её. Эта фраза напомнила бывшему начальнику полиции о необходимости хотя бы попытаться выяснить у Камиллы, где она пропадала, но попытка успеха не имела.

Как только дарога начал задавать вопрос и ещё не успел должным образом завершить предложение, чтобы соответствующей формой хотя бы смягчить некоторую дерзость сути (вмешательство, пусть и вызванное искренней заботой о Камилле, а вовсе не неуместным праздным любопытством, но всё же покусительство на вторжение в скрытые от посторонних сферы частной жизни, что могло бы обидеть деликатную девушку), Камилла споткнулась. Аслан галантно подхватил её и, не сразу поспешив выпустить, отвлекся, сбился.

      Камилла попрощалась и исчезла в подъезде своего дома, а Аслан-бек постоял некоторое время, сентиментально вспоминая, как из-под густой вуали улыбались на прощание её розовые губы, и что она называла его «друг мой» - в первый раз она его так назвала; и как приятно это звучало, более интимно, более…

     «Дела продвигаются, - думал дарога. – Возможно, скоро…»

     Внезапно он мысленно осекся, сообразив, что так ничего и не узнал из того, что собирался выяснить. Камилла не ответила ни на один его вопрос, кроме театральных новостей ничего не рассказала и не подтвердила ни одного его предположения.

И поведать о своём вчерашнем приключении и удальстве он так и не успел.

     Дарога повернулся уходить и убедился, что сегодня ему суждено сталкиваться со всеми встречными и поперечными прохожими. Женщина, с которой он столкнулся на этот раз, оказалась особой не посторонней – это была Бернадетт. Аслан-бек шаркнул ногой, извиняясь, хотя ясно видел – вина не его, в руках горничная Камиллы держала такой большой сверток, что он закрывал её лицо, не оставляя никакого обзора. Но в Париже не дождешься, чтобы женщина извинилась перед тобой, лучше сделать это самому.

    - Что там у вас? – строго поинтересовался экс-полицейский, так просто поинтересовался, для порядка. Толстая коричневая бумага, в какую заворачивают товар в лавках, торгующих тканями на Бульварах. Сколько же обновок собирается сшить его Камилла! Что ж, красивая женщина должна быть хорошо одета, и Камилла достойна самого лучшего, ни на ком так пленительно не смотрятся всякие модные причуды, как на ней…

    - Это новые портьеры, - мечтательно ответила Бернадетт. – В спальню, гостиную, вообще на все окна, даже в мансарду.

    Аслан поразился. Да ведь Камилла только что сменила всю обстановку, он отлично заметил новую обивку стен и на новые портьеры обратил внимание, Камилла ими особенно любовалась, рассказывала, как долго подбирала желаемый оттенок. Почему она их меняет: все сразу и так быстро?

    - Не знаю, - мечтательно пожала плечами Бернадетт, - это очень плотные драпри, из самого толстого материала, какой был, и подбиты атласной подкладкой. Я упарилась, пока донесла, до того  тяжеленные, но разносчик из лавки мог бы принести их только завтра, ногу подвернул, - безмятежно объясняла толстушка, - а мадмуазель Камилла хотела побыстрее, даже пришлось больше заплатить, чтобы сшили за один день. Я и решила, что сама справлюсь. Ну, не все конечно, я не грузчик из Чрева Парижа, только в спальню и гостиную. Мадмуазель Камилла такая нетерпеливая, сегодня и повесить придут. Но не беспокойтесь, мсье, я сейчас попрошу консьержку отрядить мне в помощь её племянника, он шустрый мальчик, поможет мне поднять всё по лестнице.

    Аслан-бек, у которого и в мыслях не было беспокоиться о том, какие тяжести приходится носить прислуге, пошел прочь, гадая, при чём тут какое-то чрево. Впрочем, не это самое озадачивающее, что бы оно ни было. Портьеры, вот что!

 Вот и ещё один странный факт, требующий объяснения. Какое место занимает он в ряду странных событий, произошедших в последнее время? Можно ли связать их воедино, соединив в цепочку, либо следует рассматривать их как не более чем случайно и разрозненно совпавшие по времени?

     Но было что-то, что-то такое… Голос его интуиции. Он  нашептывал: «Это звенья одной цепи, есть связь, надо её обнаружить. Думай, Аслан, анализируй, напрягись». Шепчущий голос звучал настойчиво, и пренебрегать им не было резона, наоборот, ведь бывший начальник полиции имел случай убедиться в верности своих интуитивных порывов, случались прецеденты, да.

     Прислушиваясь, в надежде получить ещё какие-нибудь советы, Аслан-бек миновал пресловутую решетку в стене Гранд Опера, ведущую в подвалы – зловещее владение Эрика, - мрачно покосился, замедлил, было, шаг, но прошел мимо, приняв решение: в любом случае не имело смысла торопиться, очертя голову бросаясь на поиски Эрика. Всё равно, даже если он его найдет, что, собственно, он ему скажет? Какие претензии сможет предъявить, ведь Эрик отопрется, Эрику нельзя доверять. С Эриком всегда трудно было иметь дело.

Да, он незаурядная личность, и всегда чувствуешь, что он словно излучает нечто похожее на эти новомодные электрические волны – влияние сильной индивидуальности, - и в его присутствии ощущаешь некое замешательство, неуютность, и дело вовсе не в его маске, вернее, не только в ней. Эрик всегда держал себя так, словно отвергал всякое равенство с кем бы то ни было, будто был вынужден наклониться к тебе - интеллектуально наклониться, - чтобы говорить на понятном тебе языке. А ведь должен бы был вести себя смиреннее, помня о своём… своём облике, зная, что никогда не сможет претендовать на обычное место в человеческом обществе.

    Вероятно, с ним вообще не следует разговаривать: пусть думает, что Аслан ни о чём не догадывается. Эрик хитер, но Аслан-бек тоже не так прост, он знает многие уловки и трюки Эрика.

Он знает Эрика лучше других и лучше других может ему противостоять.