|
NAME=topff>
ГЛАВА XX
Объяснить это наукообразно
трудно, но когда две женщины хотят встретиться друг с другом, они обязательно
встречаются, причём вряд ли кто может сказать, кто из них первый начал движение
в нужном направлении. Их просто влечёт… Все обстоятельства словно сами собою
складываются как-то так, что их стечение якобы нечаянно ведёт к финалу, из
невозможного становящемуся неизбежным.
Однако это соображение не
приходило Камилле Фонтейн на ум, когда она, старательно не позволяя себе думать,
шла от дома госпожи Марковской к Лубянской площади. Она шла, упорно не поднимая
глаз, больше всего опасаясь, что самообладание подведёт её, и она начнёт шарить
глазами по окнам этих самых Мясницких меблированных комнат, когда будет
проходить мимо. Чтобы помочь себе, Камилла считала шаги, сбиваясь и начиная
вновь, так что когда перед ней открылось пространство Лубянской площади с
фонтаном посредине, извозчичьими лошадьми, стоящими у этого фонтана и
извозчиками, поящими лошадей водой всё из того же фонтана, Камилла как попугай
твердила себе подозрительно маленькую цифру сорок два. И опять: «сорок
два… сорок два… ох, опять сорок два… Господи, да когда же оно закончится!..»
Камилла помаячила рукой в
пространство, и тихо трюхавший от фонтана рыдван остановился около неё. Не
обращая внимания на внешний вид колымаги, Камилла села в сомнительный экипаж и
сказала старичку-извозчику: «Сорок два…
s’il
vous plaît…»,
махнув при этом перчаткой перед своим лицом, словно отгоняя докучливую осу,
после чего затихла и на удивлённые попытки старого «ваньки» уточнить пункт
назначения не реагировала.
Мышастая лошадка с
мохнатыми распухшими бабками покорно зацокала по брусчатке, сначала совершив два
круга вокруг фонтана, а затем, когда старичок-извозчик наконец рассудил, что раз
сонная барынька сама не знает, куда ей ехать, то его дело маленькое - рукой
помахала в сторону Цветного бульвара, так тому и быть, туда и покатим, -
свернула на Сретенку… Коли дожидаться, чтоб седок самочинно опамятовался, много
не разживёшься, да и хозяину двора извозчичьего чего привезёшь? Ещё и должен останешься: за сивку,
за сбрую… А хорошо б самому новым колибером разжиться… эх, кузов лаковый,
полость шевровая…
- Н-но, чёрт нелизаный!
Беги веселей!
***
…когда две женщины хотят
встретиться друг с другом, они встретятся обязательно, причём ни одна из них не
признается, что это она первая начала встречное движение, а непременно уступит
инициативу другой. Дело в том, что их просто влечёт… но мы, кажется, уже что-то
такое…
Кристине де Шаньи также не
приходило в голову ничего из вышесказанного, когда она, так и не переступив
порога своего отеля, остановилась перед стеклянными дверьми, а потом внезапно
решительно развернулась и шагнула вновь к краю тротуара. Она разочла, что
сначала она заедет в театр, а если там мадмуазель Фонтейн случайно
встретить не удастся, то придётся поехать к известному ей дому, хотя Кристина
инстинктивно понимала, что это – вариант менее удачный, так как ей не хотелось,
чтобы Эрик узнал об этом. Впрочем, возможно ей опять повстречается девочка,
сослужившая ей службу в прошлый раз, или как-то ещё…
Однако в том, что она
совершает правильный поступок, Кристина не сомневалась. Эрик опять отдалялся от
неё, в том сомнений не было. Эта холодная рассеянность: мысли его во время их
последней встречи более не касались её, Кристины. Более того, Эрик даже в музыке
был рассеян, даже о пении Эрик не думал, она это почувствовала ясно.
И за порогом отеля он
просто сразу исчез, даже не посадил её в коляску, просто растаял в воздухе,
словно и вправду был настоящим фантомом. На секунду Кристину пробрало ознобом от
внезапно вошедшей в сознание леденящей мысли: а что, если всё это – её
неожиданная встреча с Эриком, их занятия вокалом, – всё это лишь плод её
воображения? Иллюзия, вызванная тем потрясением, что она испытала в прошлом? Она
подспудно никогда не забывала о своём Страшном Ангеле, и вот её рассудок породил
Призрака, Фантома прошлого…
Это был ненастоящий Эрик;
тот Эрик умер три года назад и лежит глубоко под землёй, в подвалах Парижской
Гранд Опера, а здесь она столкнулась с выдуманным ею же самой Фантомом. Фантомом
с мертвенно бледным лицом, с ревенантом, облаченным во всё чёрное, призраком
умершего прошлого – или несостоявшегося будущего, кто знает? - вызванным её
смятенным воображением.
Но нет, опомнилась
Кристина, прогоняя холодок, волной бегущий по коже от этих неприятных
спиритуалистических мыслей. Вот это уже глупости, больше она не даст затуманить
себя всякими трансцендентными сказками. Эрик жив, и ничего мистического в этом
нет. Но он, кажется, даже не попрощался с растерявшейся Кристиной, словно
забыл о её существовании! Забыл!!!
Если он пришёл к какому-то
решению, и решение это исключало Кристину из его жизни, то зачем же он тогда
назначил эту последнюю встречу? Но если… ах нет, голову можно потерять, пытаясь
понять Эрика! Ей никогда не удавалось истолковать Эрика, она не могла, но, тем
не менее, он любил её… и без этого любил… безумно, страстно!
Кристине необходимо было
уяснить, что происходит, и что это может означать для неё. От этого зависело её
будущее.
И Эрик вновь не назначил
следующего урока.
Кристина Дааэ ступила на
край тротуара и подняла руку, подзывая экипаж. Будь что будет, но она не
отступит.
***
В согнутую спину старого
«ваньки» чувствительно воткнулся острый кулачок, и замечтавшийся
прожектёр-извозчик от неожиданности рывком натянул вожжи. Лошадка встала как
вкопанная.
- Повертите…
me comprenez-vous?
Ah!
Diable!
Повертайте! Быстро, быстро! - донеслось из-за извозчичьей спины.
Старичок-извозчик
оборотился назад и в первый момент испугался: а не вывалилась ли та сонная
барынька из дрожек где-то по дороге, и не влезла ли на её место другая. Эту
барыню сонной назвать было никак невозможно. Из-под выгнутых полей шляпки
извозчика буравили живо блестевшие глаза, а палец в сетчатой перчатке нацелился
ему в лоб – ну чистое сверло. Лицо барыньки излучало решимость и нетерпение.
- Куды прикажете, барыня? –
старичок покрутил вожжами в знак всяческой готовности.
- В полицейский
департамент, самый близкий, - приказала решительная барынька и опять сунула
кулачком в воздух. – Dépêchez-vous!
Скоро!
Извозчик причмокнул губами,
издав тот колоритный звук, что получается по-настоящему лишь у извозчиков, и
лошадка, с усилием стронувшись с места, начала медленно разгоняться.
- Здесь участок недалече,
сейчас второй переулок налево, аккурат у той гостиницы, с дверями стекольными,
видите, - словоохотливо пояснял старичок, поминутно оглядываясь на нетерпеливую
пассажирку и опасливо косясь на так и не опускающийся барынин кулачок.
Камилла, закусив губу,
смотрела в сутулую извозчичью спину. В полицейском департаменте ей наверняка
дадут справку (или сводку? как это там у них называется?) относительно того, в
каком отеле она сможет найти графа де Шаньи с супругой, прибывшего не так давно
в Москву из-за границы. Должно же быть у них что-то вроде справочного бюро.
Граф Рауль де Шаньи ей
даром не нужен, она хочет встретиться с мадам де Шаньи, бывшей Кристиной Дааэ. А
там посмотрим.
***
Если вы подзываете коляску,
чтобы отправиться на поиски некой особы, встреча с которой вам, по вашему
мнению, совершенно необходима, а возле вас останавливается обшарпанный экипаж,
из которого на вас смотрит эта самая особа, что вы подумаете?
Если вы решаете во что бы
то ни стало – и побыстрее – разыскать кое-кого, хотя не уверены в том, что это
вам удастся так скоро, как бы вам хотелось, и на первом же повороте, с которого
вы приступаете к поискам, вы видите этого кое-кого, стоящего у вас на пути, что
вам придёт в голову?
Стечение обстоятельств?
Перст судьбы? Шутки богов?
Это неплохие варианты
ответов, и для подавляющего большинства столкнувшихся с подобной ситуацией все
они весьма приемлемы и вероятны, но ни Камилла Фонтейн, ни Кристина Дааэ явно не
принадлежали к подавляющему большинству.
Скучающий за гостиничной
конторкой портье с живым интересом наблюдал за происходящим на улице перед
гостиницей.
Эта постоялица-иностранка,
мадам де Шаньи, вызывала любопытство с самого, почитай, их с супругом вселения в
их гостиницу. Та ещё штучка французская. Портье с ухмылкой рассказывал ночному
портье, с которым приятельствовал, как эта графиня по сто раз на дню бегала к
нему спрашивать, не принесли ли ей цветов с запиской, а муж ейный – тюфяк,
видать, первостатейный, раз жена с ним такие фанаберии выкаблучивает, - тоже всё
гуляет, да, видать, быстро протрачивается.
Размер кредитоспособности
постояльцев портье безошибочно определял по колебанию размеров сумм чаевых. У
французского графа эти колебания носили характер скачущий, неравномерный, прямо
Американские горки. То граф проявлял чрезмерную щедрость, то вовсе
пренебрегал. Поведение было характерным, и опытный в прикладной математике
портье сделал вывод, что граф играет; кроме того, ясно было, что в последнее
время он много просаживает.
Того и гляди, будут в нумер
подешевле переселяться, а то и вовсе съедут. Главное, чтоб не сбежали не
расплатившись, такого сорта иностранных графьёв здесь тоже видали, научены. На
грош амуниции, на рубль амбиции. Угадывать этот критический момент также входило
в должностные обязанности портье.
В настоящее время портье
наблюдал, как мадам де Шаньи, потоптавшись у входа, вернулась встретить другую
дамочку, подкатившую в облезлых дрожках. Когда дамочка вылезла из развалюхи,
портье беззвучно крякнул. Слишком дамочкин вид рознился с экипажем: такие богато
одетые и элегантные барыни на зачуханных «ваньках» не ездят. Портье понимающе
осклабился: видать, одна кумпания, шайка-лейка - нынче густо, завтра пусто.
Видно было, что обе дамочки перекинулись буквально двумя словами и бок о бок
пошли к стеклянным дверям гостиницы.
Портье с удовольствием
глядел, как они протискиваются в двери всё так же рядышком. Благо, что обе
стройненькие, аккуратненькие, а не то застряли бы всенепременно: стеклянные
двери с выписанными на стёклах золотыми виньетками и вензелястыми цветами –
предмет гордости управляющего, - хоть и были широки, и швейцар распахнул их
перед дамочками во всю ширь, но корпулентные барыни обычно заполняли своими
объёмами всё дверное пространство. При этом в глаза портье бросилось, что
дамочки подчёркнуто независимо друг на друга не глядят, смотрят прямо перед
собой, словно ничуть не знакомы. Смех, да и только.
Далее дамочки всё так же
молча прошли мимо конторки в маленькую гостиную напротив лестницы, уставленную
раскидистыми фикусами в кадках и имеющую в составе меблировки и в качестве
гвоздя программы большую стрельчатую клетку с попугаем, и там, вместо того,
чтобы сесть в кресла, остановились посредине ковра, лицами друг к другу.
Утвердившись в помещении,
обе интересные дамы заговорили одновременно и некоторое время говорили, но так
тихо, что до портье не долетало ни звука. Потом одна из них, та, что приехала,
замолчала и сделала жест, однозначно воспринятый портье как уступающий приоритет
в ведении разговора их постоялице. Портье ухитрился заметить, что эта вежливая
предупредительность пришлась не слишком по вкусу её собеседнице. Как заключил
портье, те слова, что сопроводил любезный жест, несли противоречивый смысл,
особенно если слова эти соответствовали улыбке, промелькнувшей при этом на
розовых губках вежливой дамы: улыбочка была определенно пропитанной утончённым,
прямо-таки елейным ехидством.
Хотя дамочки стояли
неподвижно, портье вспомнил часто им наблюдаемые уличные сценки: то бишь, как
затевающие драку мальчишки сперва кружат вокруг друг друга, приглядываясь к
сопернику и делая короткие разведочные выпады перед тем как сцепиться всерьёз.
Заинтригованный портье
вытянул шею, предвкушая дальнейшее развитие событий, но в этот момент с
бельэтажа затопало шумное семейство богатой генеральши-вдовы Баландиной, и
портье отвлёкся. Чадолюбивая вдова, путешествующая в окружении своих
многочисленных чад с домочадцами из Петербурга в Загорскую лавру, чад своих в
проявлениях жизненной активности не ограничивала, и чада вели себя шумновато.
Вот и сейчас они горохом
сыпались по ступенькам, не слушая увещеваний гувернантки, а вдова величественно
плыла за ними, и по её взгляду портье определил, что она опять собирается
высказать администрации гостиницы свои соображения по поводу недостаточно, по её
мнению, горячего самовара, подаваемого им в нумер.
К своему вящему
неудовольствию, портье пришлось отвлечься от наблюдений за интересными дамочками
и покориться неизбежности.
***
Время на выяснение того,
кто из них явился инициатором встречи, они тратить не стали. Также не
потребовалось уточнять и цель встречи, к которой они обоюдно стремились. Вводные
преамбулы практически отсутствовали, так что если бы у зеленого попугая -
единственного присутствующего при встрече дам свидетеля, - могло сложиться
какое-то собственное впечатление, то умная птица непременно решила бы, что дамы
просто продолжают начатый в другом месте разговор.
Что ж, может быть, в
определенном смысле так оно и было. Пожалуй, они уже давно начали его, этот
разговор друг с другом. Заочно.
Кроме того, наблюдательное
пернатое не смогло бы также повторить имени той персоны, о коей вели речь женщины. Ни одна из них ни разу имени не упомянула, предпочитая обозначать
предмет беседы только как он, его, ему и прочими притяжательными
местоимениями.
Попугай поблёскивал чёрными
бусинками смышлёных глазок, склонял голову то на один бок, то на другой с таким
нарочито удивлённым выражением, словно то, о чём говорила Кристина Дааэ, он,
попугай, от неё никак не ожидал услышать и разочаровался в лучших чувствах.
Камилла Фонтейн, между
прочим, также имела бы то же самое выражение, если б не умела владеть выражением
своего лица поискуснее гостиничного попугая. Она не ожидала обнаружить у
мадмуазель Дааэ таких мыслей и соображений, в основном потому, что в течение
долгого времени иначе как клушей мадмуазель Дааэ не аттестовала. Теперь
ей становилось ясно, что она недооценила Кристину, но признаваться в этом сейчас
было не время. Признание ошибок в момент битвы ведёт к проигрышу. Но как эта
Кристина, оказывается, способна излагать… Она гораздо хитрее и сложнее, чем
Камилла представляла. Но главное, это всё она, это точно, инициатива от неё
исходит, а он только…
Кристина говорила, нервно
подрагивая пальцами и начиная сбиваться:
- …ему необходимо
творить и являть людям своё творчество так или иначе, а что можете дать ему вы?
Он находится в вашей тени, и вас это устраивает. Со мной же он имеет возможность
творить на сцене, через мой голос, через меня найти выход к публике, то есть
полностью реализовать себя.
- Так или иначе, -
задумчиво вставила Камилла.
- Да, и вы напрасно опять
иронизируете. Разговор, в сущности, идёт не о нас с вами, а о нём, о том, что ему нужнее и важней. Со мной он продолжает быть Ангелом Музыки,
когда мы поём вдвоём, и когда я пою, становясь его голосом, его маской, в
которой он может выйти на сцену, тогда его вдохновение, его гений находят путь к
сердцам публики. С вами же он просто муж примы, вот как!
«Пожалуй, намечается
шанс попасть во «Всемирную Иллюстрацию»»,
- подумала Камилла Фонтейн, изучая зеленую розу, красующуюся в центре ковра. В
гостинице, в которой проживала чета де Шаньи, и в которую они, не сговариваясь,
устремились после случайной встречи, в цветовом оформлении отдавали
предпочтение зеленому цвету. Одно засилье пыльно-болотных фикусов чего стоило, и
попугая подобрали травянисто-зеленой расцветки. На плотных овальных листьях,
настоятельно требовавших протирки влажной тряпкой, так и подмывало написать
какое-нибудь подходящее к случаю слово. В качестве девиза к их рандеву.
Они с Кристиной Дааэ
продолжали стоять в центре комнаты, там, где остановились и начали разговор,
войдя в гостиную. Ни та, ни другая не сделали попытки изменить диспозицию за всё
время – минут десять, пожалуй, или больше? – что они разговаривают. Правда, пока
говорила больше мадам Кристина.
- Да, он действительно
мечтал «быть как все», да, он мне говорил, что хочет «всю неделю развлекать
меня, а потом в воскресение ходить со мной гулять как все обычные люди». Это его
слова, вы видите, я всё помню, что он мне говорил. Но неужели вы не поняли, что
ему этого не дано, это не для него, такая обыденность? Ему скучно от этого, его
тяготит и раздражает подспудно такая обывательская жизнь, неужели вам это не
ясно?
- Похоже на какую-то
брюссельскую капусту, - Камилла, указав на розу, прервала своё затянувшееся
молчание.
Кристина Дааэ посмотрела на
ковёр, пожала плечами и хотела продолжить, но Камилла Фонтейн больше не
намеревалась слушать. Она достаточно выслушала, не перебивала, даже любезно
предоставила первое слово мадам Дааэ (со словами «Право первого высказывания
следует уступать старшим по возрасту», ха… это было неплохо!), но хватит.
Это уж чересчур. Кто бы говорил! Из малых уст, да великие речи! Типичная
обывательница, мещаночка. Ординарная натура, тривиальная во всём. Она,
бросившаяся бежать от того самого Ангела Музыки как чёрт от ладана, теперь
читает ей мораль о понимании и банальности… Это ей, Камилле, она будет
объяснять, что он гениален… какая наглость! Но она сдержится, не опустится до
пресловутой кошачьей драчки, столь популярной в театре.
- Ангел Музыки… Почему вы
обошли молчанием то, что пренебрегли Ангелом Музыки по собственному выбору? -
сухой смех Камиллы прозвучал неприятно. Кристина передернулась.
- Так сложились
обстоятельства, моё замешательство в тех обстоятельствах… - Кристина сбилась, но
затем собралась и, прямо глядя в глаза Камилле Фонтейн, сказала:
- Да, он тогда испугал меня
своим неистовством больше, чем своей внешностью, хотя и внешностью… тогда его
лицо, лицо пьяного демона там за маской… вы можете меня понять, но теперь…
- Всего-то, и так просто? –
Кристина своими ужимками злила Камиллу всё больше. Пьяного демона,
скажите, пожалуйста! Какова образность речи! Если бы та сослалась на нежную
любовь к этому своему инфантильному графу, то было бы натуральнее, честнее.
Манера – впрочем, типично женская манера – подменять причины следствием и
наоборот, - была сейчас остро несимпатична Камилле. Особенно в Кристине Дааэ. –
Да что бы там ни было за маской, я бы… Вы не хотите признать перед самой собой,
что не видели за внешней формой сути, в этом ведь причина всего… Необычное,
неординарное вас отпугивало, правда? А по прошествии времени вы спохватились. А
вы знаете, что он не хотел и не мог жить после вашего… вашего предательства? Он
и жил лишь наполовину, а вы даже не пришли, как обещали, когда Аслан-бек… когда
в газете… появилось то сообщение о его… та самая заметка, - даже в
разгорающейся запальчивости Камилла не могла произнести слово некролог по
отношению к Эрику.
Она сглотнула пугающее
слово, и схватка возобновилась.
- А пресловутая
неистовость… Вы же сами называете его гением, так что же вы от него ожидали?
Благонравного поведения в рамках установленных обществом приличий и манер? Весь
из себя такой сдержанный, смиренномудрый, да? Вот таким бы он – гений – вас
устроил, правда? Для такого необыкновенно талантливого человека надобно искать
другое мерило, а не стараться втиснуть его в прокрустово ложе мещанских правил!
Камилла перевела дух,
слегка задохнувшись.
- После всего вами
сказанного сейчас я поняла одну вещь. На самом деле вы не желаете, чтобы он жил
обычной человеческой жизнью, говорите, что это, де, не он, это не его.
А знаете, в чём подоплека ваших слов? Истинная причина в том, что он нравится
вам больше в роли отверженного и оттого нелюдимого, несчастного человека,
мужчины, прячущего своё израненное я за иронией и сарказмом. Зловещее
обаяние противоречивого злодея в чёрном, всегда в чёрном… как это волнует, что
он корчится, что его ломают его жизнь и его чувства, и особенно нравится то, как
он буквально помирает от безответной любви к молодой девице… Выползает из
мрачных подвалов и влюбляется в Красоту и Свет. Ах, как это волнует! Всё в таком
готическом жанре, и Мэтьюрина читать не надо! Почти так же волнующе, как
изображать при этом из себя невинный цветочек в жанре «я такое дитя…» Красавица
и Чудовище - соблазнительная сказка; лестно отождествлять себя с главной
героиней, но зачем же упорно видеть Чудовище в том, кто перестал им быть, не
хочет им быть? Поймите, он изменился, это уже не тот неуживчивый субъект,
который таился в подвалах Парижской Оперы. Но вы не хотите заглянуть в себя и
признаться, что воспринимая его таким образом, вы тянете его обратно в
подвальную тьму, а он вырвался на свет, он живёт настоящей жизнью, своей
настоящей, а не как все, это большая разница, но вы, похоже, её не
желаете видеть. А жизнь включает в себя многое, в том числе малозначительные
мелочи, а не только дурацкие театральные декорации. Хотя, конечно, каждодневная
настоящая жизнь и не может постоянно и во всём выглядеть так же романтично и
пафосно, как выдуманная!
Кристина напряженно
смотрела на мадмуазель Фонтейн, казалось, она внимательно слушает её
обличительный монолог, но вдруг она прошептала:
- Вы не видели его лица,
так ведь?
Камилла Фонтейн
поперхнулась. Попугай вывернул голову под невозможным углом и посмотрел на них
снизу и одним глазом, видимо надеясь, что в таком ракурсе женская натура для
него будет выглядеть привлекательнее.
Раздался набегающий издали
топоток, и в гостиной появились двое детишек - мальчик и девочка, при виде дам
чуть притормозившие. Девочка торопливо, почти на бегу сделала книксен – вы
можете себе представить книксен на бегу? - а мальчик в синей матроске кивнул,
и, более не обращая на тётенек внимания, оба целеустремлённо ринулись к клетке.
Попугай тревожно заорал, чуть не свалившись с жёрдочки, и отчаянно захлопал
крыльями, стараясь восстановить пошатнувшееся равновесие. Как физическое, так и
душевное.
- Нет, вы не видели, - ещё
тише, одними губами произнесла Кристина.
Денёк для наблюдательного
портье выдавался определенно удачный. Французская мадам порадовала его ещё
разок, подбавив завлекательных деталей для повествования, который портье готовил
в уме для увеселения своих приятелей.
Кристина де Шаньи не сразу
решила, что именно значит её догадка для всей ситуации в целом. Догадка озарила
её мгновенно, рождённая тем неуловимым оттенком выражения, что промелькнуло в
лице Камиллы Фонтейн, когда она произносила «Да что бы там ни было за маской, я
бы…» А уж реакция мадмуазель Фонтейн на её высказанную мысль фактически
подтвердила правильность оной.
Мелькнуло у этой балерины
на долю секунды в лице виноватое замешательство. Досадующее замешательство
человека, уличенного в чём-то, не слишком ему самому нравящемся. Большего
женщине и не требовалось для подтверждения; женское чутьё Кристины также нельзя
было сбрасывать со счетов.
Это многое объясняло, но
вот что делать с этим вскрывшимся обстоятельством Кристина не знала, хотя то,
что оно может иметь важные последствия, она сразу почувствовала. Их встреча с
самого начала складывалась не так, как она представляла себе, и эта Фонтейн вела
себя иначе, чем ожидала Кристина, неожиданно убедившаяся, что перед ней не
просто самовлюблённая ломака, а более тонкая штучка, в присутствии которой она
против своей воли чувствовала себя неловко, стесненно.
Кристина не собиралась
переходить в разговоре на личности, думала обойтись обиняками, намёками, так
было больше в её стиле; но мадмуазель Фонтейн своими подколодными иронически
вставляемыми словечками каким-то образом заставила её потерять над собою
контроль и почти выдать истинную цель. По крайней мере, Кристина прямо
заговорила об Эрике. Теперь заключительные слова, которые мадмуазель Фонтейн с
невозмутимым, холодным лицом бросила через плечо, удаляясь с поля битвы, так и
отдавались в её ушах. Тем не менее, Кристина не усомнилась в том, что она всё
сделала правильно.
После ухода мадмуазель
Фонтейн Кристина ещё некоторое время обдумывала результаты рандеву, сидя в
гостиничном «райском саду» под развесистым фикусом, практически не слыша шумной
возни, затеянной детьми у клетки, и не обращая внимания на отчаянные мольбы о
спасении, исходящие от попугая, в этой клетке милыми крошками осаждаемого.
Подытоживая впечатления,
Кристина машинально листала газетные листы, разложенные на столике под фикусом с
умыслом придать гостинице ещё более европеизированный вид. Согласно этой задаче
на столике громоздились как свежие газеты, так и старые, кои не спешили убирать,
чтоб внушительней было. Попадались даже образчики немецкой и французской прессы.
Взгляд Кристины зацепился за сочетание крупно напечатанных кириллицей слов,
которое она видела на афишах и которому её обучила мадмуазель Андерсон. Как
пишется название Le
Bolschoy Théâtre
по-русски она запомнила. И как выглядит
имя мадмуазель Фонтейн, кричащее с афиш, тоже.
Кристина взяла газету и
пошла к стойке портье, к счастью достаточно изъясняющегося по-французски в
рамках обслуживания иностранных постояльцев.
В номере её поджидала
записочка от Рауля, обещавшего вернуться на щите и с решением всех
проблем, «а дальше, дорогая моя Лотти, умный поймёт с полуслова!», и
вспомнила о его существовании, а затем, вспомнив и о его проектах, слабо ахнула.
А потом Кристина, оттирая
с пальчиков противную типографскую краску с газеты, сообразила, что в связи с
этим всем нужно делать. И уж после этого, отбросив все соображения о правилах
приличия и прочем таком, спустилась к конторке с зажатой в руке, наспех
начёрканной запиской в голубом конверте, и потребовала у портье немедленно
отправить этот конверт с гостиничным посыльным по указанному адресу и «лично в
руки адресату». С уведомлением о вручении.
Время терять было нельзя, и
колебаниям больше не оставалось места.
***
До Эрика долетел звук
звякнувшего фарфора. Он поднял лицо – в последнее время он чаще стал
воспринимать и называть его так, а не употреблять про себя слово «маска», как
всю предыдущую жизнь, - склонённое над скрипкой. Тени отступили, втянулись в ту
тьму, что выслала их на разведку, стеклянный шепот далёких зеркал умолк. Темных
и пустых зеркал, в которых умерли отражения.
Это она. Вернулась к нему.
Неужели теперь каждый раз, когда она будет уходить из дома, он не будет уверен,
что она придёт назад?
Плеск воды, льющейся из
кувшина. Лёгкий стук. Пауза. Шаги. В дверь постучались, и Камилла вошла. Эрик
поднялся ей навстречу. Камилла подошла к нему, и он увидел, что волосы у неё на
висках и на лбу влажные, завились колечками, а лицо порозовело от холодной воды,
которой она ополоснула своё лицо, вернувшись.
Знакомая поза говорила о её
душевном волнении и одновременно решимости: руки заложены за спину, одна рука
сжимает локоть другой, отчего плечи выгнуты немного назад, и это придаёт позе
выражение упрямой отваги, смотрит чуть исподлобья, с напряженным, каким-то
детски-пытливым выражением в прозрачных глазах.
Она заговорила на секунду
раньше.
- Эрик, я сегодня встретила
мадам Кристину де Шаньи, бывшую мадмуазель Кристину Дааэ, - и сразу, не давая
Эрику отреагировать, - это не было случайностью, я специально искала этой
встречи. Я знаю, что ты даёшь ей уроки вокала. Эрик, ты не обязан мне ничего
объяснять, но мне нужно знать. Ты… это только несколько уроков по старой памяти,
или ты… - Камилла на миг закрыла глаза, как всегда перед выходом на сцену. – Или
для тебя это важнее всего?
Всё, вышла. Или прыгнула.
Странная это у неё ассоциация, со сценой, с детства установилась. Будто прыгаешь
с моста и не знаешь, попадёшь ли на палубу баржи или угодишь в холодную воду.
Такие детские игры практиковались у них на Сене, под парижскими мостами… Она
обычно попадала, не то, что некоторые… Да, вспоминай, вспоминай детство своё
золотое, это лучше, чем смотреть на Эрика и видеть его растерянное выражение.
Растерянное выражение маски, чудесно звучит, парадоксально звучит, но ей не до
смеха. Да скажи же ты что-нибудь, ради всего святого, не молчи! Всё что угодно,
только не молчи дольше!
- Я… - его запинка
отозвалась в душе Камиллы жутким чувством обрыва в пустоту, - я не знаю, что
сказать…
- Тогда лучше молчи, -
быстро сказала Камилла.
- Я не знаю что сказать, -
раздельно повторил Эрик, - потому что не мог решить, говорить тебе об этих
уроках или нет.
- Можешь ничего не
объяснять, я ничуть не возражаю, давать уроки кому тебе будет угодно - твоё
частное дело. Я даже рада, что ты не скучаешь, и вообще Ангелу Музыки не годится
простаивать…
- Прекрати фальшивить! -
внезапно вспылил Эрик. Голос его прозвучал жёстко и сухо, Камилле показалось,
что даже раздражённо.
Камилла давно не видела у
него такого выражения. И не слышала. Она опамятовалась, было, но Вредные
чертенята не отдают свою добычу так легко.
– А на Кристину Дааэ ты
тоже так кричишь? Или ваши уроки протекают в обстановке взаимного уважения и
преданности общим интересам двух лиц, соединённых лично Аполлоном Бельведерским?
«Боже, что я такое несу?
Ведь я хотела сказать ему совсем другое! Совсем-совсем другое! И откуда у меня
лезет этот кошмарный, дурацкий стервозный тон?»
Эрик вздрогнул, будто она
ткнула в него раскалённой кочергой. Больше всего Камилле хотелось заплакать,
уткнуться Эрику в грудь, и чтобы Эрик её утешил, и всё разъяснилось бы, они во
всём разобрались, слёзы смыли недомолвки и недопонимание, и всё вернулось к ним,
но вместо этого она – будто её внезапный паралич разбил - сохраняла свою позу и
не могла шевельнуться. Лицо тоже не поддавалось попыткам изменения выражения на
человеческое и натуральное.
Эрик сделал движение, и
Камилле стало ясно, что он сейчас развернётся и уйдёт, и всё будет непоправимо
испорчено.
Вредный чертёнок подпрыгнул
на одной ножке и радостно сообщил, что, мол, «вот и хорошо, гордое одиночество –
удел творческих натур, а искусство требует жертв».
Камилла смотрела, как руки
Эрика медленно поднимаются, и тонкие Эриковы пальцы – персты судьбы? -
медленно тянутся к ней. Узкие губы его совершенно побелели. Изо всех сил
стиснутые зубы обнажились сильнее. Искусство требует жертв.
Эрик взял её за плечи и
слегка потряс.
- Что с тобой, Камилла? – с
тоской спросил он. – Что же с тобой?
И злые чары спали, хотя их
можно было назвать и нездоровым помрачением рассудка, отравленного ревностью.
Камилла сделала то, о чём мечтала: она ткнулась в Эрика. Слёз, правда, не было,
зато она дрожала. Эрик стиснул её плечи, так что дрожь передалась ему и
получилась общая. Потом подступили и слёзы.
- Эрик, я отвратительно
ревнивая, да? И глупа как овца, - тихо плакала Камилла Эрику в жилетку. – И я
совершенно невыносима? Наверное, это вызывает у тебя брезгливое отвращение.
Эрик опять слегка её
тряхнул. Камилла отстранилась и сказала, заглядывая ему в глаза:
- Эрик, главное в том, что
я хочу, чтобы ты любил меня и был всегда со мной. Всё очень просто. Остальное не
имеет решающего значения, вот что, собственно, я хотела тебе сказать.
Эрик хрипловато рассмеялся.
- Надо заметить, что ты
умеешь начинать издалека. Очень издалека. Пойми, я не всегда знаю, как и на что
ты отреагируешь. Я не хотел тебя тревожить, не ведая, насколько досконально
посвятил тебя в мою прошлую жизнь Аслан, - его рот дернулся, и Камилла опять
встревожилась. – Это сейчас не имеет значения для нашей жизни, это прошлое,
зачем рассказывать тебе о нём…
- Ты можешь не
рассказывать мне ничего, я сама знаю.
- Нет уж, я лучше расскажу.
Кристина мучается, потеряв возможность петь, и я не могу оставить это так! Я
пробудил в ней этот дар. Утратить его мучительно, это самое страшное, что может
произойти с человеком!
«Это по-твоему, Эрик, -
подумала Камилла. – Судишь по себе. Некоторые и не заметят потери. Но ты такой,
и я люблю тебя за это ещё больше».
- Вы закончили ваши уроки
вокала? Ты ей помог? – робко спросила она.
Эрик кивнул.
- Да. Я сделал всё, что
мог.
Он поколебался и добавил:
- Я планировал ещё
один-другой урок, но если ты так это воспринимаешь и тебе это неприятно…
- Я могла бы притвориться,
что я благородная натура, и произнести что-нибудь вроде «нет-нет, пожалуйста, не
обращайте на меня специального внимания», но я не стану, - честно призналась
Камилла. – Наоборот, Эрик, и думай обо мне всё, что хочешь, но я прошу тебя,
чтобы последний ваш урок стал действительно последним в смысле завершающим.
Эрик недоверчиво покачал
головой:
- Тебе действительно это
так важно? – спросил он полушепотом. – Ты что, действительно ревнуешь
меня?
- Нет, это во мне говорит
всего лишь отвратительное и презренное собственническое чувство, отягчённое
посягательством на твою внутреннюю свободу и личное пространство. Но ты
обещаешь?
- Я обещаю, - всё тем же
тоном прошептал Эрик: тоном человека, с надеждой, но и с трудом позволяющего
себе поверить в нечто слишком желаемое. Он притянул Камиллу к себе. Тесно, очень
тесно.
«Если бы тот попугай
сейчас нас увидел, он бы вывернул голову на триста шестьдесят градусов», -
промелькнула в голове Камиллы невнятная мысль.
- Ты должна мне верить так
же, как я тебе.
- Я-то верю, но ты мне
должен верить всегда, слышишь? Всегда, что бы ни казалось, – на последнем слове
голосок Камиллы дрогнул.
- Если я не смогу верить
тебе, то зачем мне жить.
«Ах, скажите, какие
сантименты!» - фыркнул Вредный чертёнок.
***
Посыльный из гостиницы
поспел вовремя, как раз перехватив адресата на крыльце.
Этот вечер у Эрика был
спланирован заранее, именно на сегодня Эрик наметил провести свой долго
готовившийся «эксклюзив» в карточном притоне, однако после разговора с Камиллой
он готов был пересмотреть планы. Но Камилла, испытывая радостный подъём и
душевную лёгкость после того, как копившийся на сердце гнёт исчез после их с
Эриком вдруг состоявшегося выяснения отношений, не захотела, чтобы он менял
планы.
После многажды на все лады и
всеми повторённого глагола «верить» спрашивать о том, куда он направляется,
было, естественно, невозможно. Более того, чтобы показать, что шутка о
посягательстве на свободу его личности была действительно только шуткой и ничем
больше, Камилла наскоро выдумала какое-то занятие из области домоводства,
которое подразумевало обязательное с её стороны кураторство над Александрой.
Таким образом, они расстались на умиротворяюще обыденной ноте, так помогающей
успокоиться после бесед и чувств на высокой волне эмоций.
Записочка от Кристины Дааэ,
в которой она просила о последней встрече немедленно, придавая ей особо важное
для себя значение и обещая всё объяснить, поставила Эрика перед непростым
выбором. В любом случае он рисковал обидеть одну из женщин, чья жизнь оказалась
связанной с ним. Но именно это-то и придавало Эрику неосознанное чувство
победителя в той сфере, где ранее в жизни он этого чувства не сподобился
испытать. Ощущение того, что ты способен легко разрешить все проблемы –
состояние обманчивое, оно не позволяет адекватно оценивать ситуацию и может
завести в ловушку, хотя сил прибавляет. До определенного момента.
Много ли нужно для того,
чтобы мужчина почувствовал себя “Don
Juan
triumphant”?
Эрик колебался всего пару
мгновений. Тем лучше: последняя их встреча станет завершающей, как он и обещал
Камилле, и он сам объяснит это Кристине Дааэ, что гораздо лучше, чем сообщать об
этом письмом. Кристина вполне подготовлена, её карьера певицы состоится, ведь он
обещал, что не позволит безнаказанно обижать её кому бы то ни было. Её, Кристину
Дааэ, женщину, которая разморозила его заледеневшее от всеобщей ненависти
сердце, пробудила в нём способность любить.
Возвращаться и информировать
о дополнительной и такой последней встрече Камиллу не стоило. Зачем давать повод
к волнениям ей, женщине, убедившей его в том, что у него имеются все основания
быть любимым.
***
Кристина была взволнована,
но старалась держать себя в руках. Из её сбивчивых объяснений Эрик понял
главное: Кристина опасалась, что граф де Шаньи запутался в необоримых тенетах
финансовых махинаций и увяз в зыбких песках карточных авантюр, как выразился бы
его старый приятель Аслан-бек.
Для Эрика это не явилось
сюрпризом, но менее всего он предполагал, что авантюрные поползновения графа
Рауля могут иметь отношение к нему. Впрочем, Кристина, не имеющая в целом мире
никого, к кому бы она могла обратиться за советом, не просила Эрика что-то
предпринять. Она лишь упомянула о своей тревоге и отчаянии в связи с
«доверчивостью и наивностью» Рауля, и кто как не Эрик мог дать совет и
просветить относительно размеров опасности подобного времяпрепровождения в этом
совершенно чужом для Кристины городе.
Вслед за тем Кристина
перешла к тому, что волновало её, по её словам, не меньше, если не куда больше.
Она просила у Эрика совета, стоит ли ей поехать пробоваться в Байрейт, показала
заметку во французской газете, где говорилось о премьерном сезоне в Байрейтском
театре.
Эрик эту идею в целом
поддержал, о Байрейтском оперном театре он отозвался одобрительно, хотя не
считал полезным для развития вокальной карьеры Кристины надолго там
задерживаться. Кристина внимательно выслушивала все его соображения и собиралась
с духом.
Если бы Эрик выказал хоть
какое-то сожаление в связи с их грядущим расставанием, если бы лишь намекнул на
то, что надеется на их встречу в дальнейшем, дал понять, что будет следить за её
певческими успехами, как можно ожидать от её Учителя, от Маэстро… тогда она,
скорее всего, не стала бы развивать…
Так уговаривала себя
Кристина Дааэ, нервно теребя те печатные листы, что принесла с собой, и пачкая
пальчики в свинцовой ядовитой краске. Обманывала она себя либо нет, она и сама
не знала. А уж от кого-то постороннего и вовсе мудрено ждать, чтобы он
разобрался в этих тайнах женской души.
Согласно кивнув и
поблагодарив учителя вокала за ценные советы, Кристина вспомнила, что забыла
выразить свою радость в связи с тем, что в недавнем театральном инциденте в
Большом театре к счастью нимало не пострадала прима-балерина мадмуазель Камилла
Фонтейн, бывшая так же на волосок от опасности, как и бедная жертва несчастного
случая, и помахала газетой. На этот раз русской.
Как Кристина и предполагала,
пускаться в объяснения, откуда она знает о связывающих их отношениях, нужды не
было, мадмуазель Фонтейн Эрику всё рассказала об их встрече. Интересно, как она
её преподнесла: что это Кристина к ней обратилась, или она Кристину нашла? Но
это неважно в данный момент. А вот то, что Эрик об инциденте в театре имел
превратную информацию, выяснилось только сейчас.
Он явно удивился и взял
газету, ему-то не было надобности прибегать к услугам портье в переводе. Эрик
знал множество языков, все языки тех стран, где бывал, и, наверное, ещё другие.
Он во многом необыкновенный, её Маэстро. Тем не менее, и судя по всему, эта
Фонтейн его обманула, не рассказала всего, а Кристина отлично помнила по Парижу,
что Эрик недолюбливал газеты, презирал их за недостаточное освещение фактов и
читал не часто.
Эрик быстро пробежал глазами
заметку, расписывающую в мельчайших подробностях «огненный плен, в который
попала подающая надежды мадмуазель Андерсон…» и о её тяжёлых ожогах, а также
«о чудом спасшейся звезде балетной сцены, прима-балерине мадмуазель Фонтейн,
этот сезон радующей московских ценителей балета своим несравненным искусством,
которая в тот трагический момент беседовала с жертвой и находилась буквально в
нескольких вершках от неё».
Кристина видела, как лицо
Эрика под маской белеет, приобретая мертвенный восковой оттенок, как впиваются в
паршивую газетную бумагу худые длинные пальцы. Бедный Эрик. Она-то рассудила,
что переведенная для неё портье заметка в русской газете явится удачным
переходным мостиком к тому, чтобы заговорить о Камилле Фонтейн и подвести к тому
обстоятельству, что обнаружилось во время их рандеву, и окончательно подтвердить
свою догадку, нельзя же просто так, с бухты-барахты, а вон что вышло. А если бы
она знала, стала бы она?.. Эрик взялся за горло, словно воротник душил его.
- Эрик, вы можете снять
маску, - робко тронув Эрика за локоть, сочувственно предложила Кристина. – Вы же
знаете, я знаю ваше лицо, а вам трудно дышать.
Эрик вскинул на неё глаза,
желтые, тускло светящиеся, с странным выражением, и Кристина быстро заговорила,
решившись:
-
Я видела ваше лицо, я знаю лицо Ангела Музыки, и
оно не пугает меня больше, поверьте мне. А мадмуазель Камилла не знает, что под
маской, я это узнала сегодня, и что будет, когда она его увидит, не знает она
сама, и вы тоже не знаете. Эрик, я… я волнуюсь за вас, честное слово.
Эрик молчал, только
газетная бумага шуршала, сминаясь в его руках. Кристина со смущением увидела,
как его губы складываются в кривую ироническую усмешку.
- Вы же видите, она
может обманывать, - отчаянно добавила Кристина. Всё опять выходило не так,
как она хотела, но это, возможно, был её последний шанс.
- Она – это Жизнь для
бедного несчастного Эрика, - внезапно заговорил Эрик, и Кристину поразила
странность его слов, то, что он о себе говорит в третьем лице. - Она дала ему
возможность почувствовать себя человеком, а не Призраком. Она любит в нём
человека, мужчину, какой он есть сам по себе, а не выдуманного им самим или ею
Ангела… или ещё кого-то. И в то же время для неё всегда остаётся зыбкой грань
между выдумкой воображения и реальностью, прозой жизни. Как для детей.
Кристина окончательно
растерялась. Эрик говорил спокойно, только в третьем лице и непривычным для него
бесцветным голосом; Кристина такого его голоса не помнила.
- Вы ошибаетесь, Кристина,
она, конечно, видела меня без маски. У неё нет иллюзий в этом отношении. Мы все
равны.
Он негромко засмеялся, и
такой его смех смутил Кристину ещё больше.
- Эрик, я хочу вернуться в
Париж, - Кристина опять потянулась к локтю Эрика, но оробела. – Может быть вы…
мы… там встретимся? Вы не собираетесь в Париж?..
Эрик наклонился к ней,
медленно взял её руки в свои и поцеловал. На секунду Кристине почудилось, что
Эрик сейчас опустится перед ней на колени, как тогда, в своём доме за подземным
озером в Парижской Гранд Опера, спрячет от неё своё несчастное лицо, а она
поцелует его в лоб, обливая слезами…
- Спасибо вам, Кристина. Я
благодарю вас за всё. Вы дали мне неизмеримо больше, чем я смог дать вам. Вы
будете великой певицей, я уверен в этом. Я верю в вас и ваш талант. Я верю. Я.
Верю.
- Мы ещё увидимся, Эрик? –
вырвался у Кристины главный вопрос.
- Мы никогда не
расстанемся, Кристина.
Эрик выпустил её руки, и в
следующий миг в комнате осталась одна Кристина Дааэ, взволнованная, дрожащая.
Как можно понять Эрика? Что он хотел сказать этими последними словами? Она и
раньше с трудом, не всегда понимала его.
По крайней мере, он не
сказал ничего определенно окончательного, а, значит, их отношения
остались недосказанными. У недосказанных отношений есть будущее.
Каким оно будет?
Кристина посмотрела на свои
руки, хранящие ощущение прикосновения холодных губ Ангела Музыки, и увидела, что
типографская краска опять перепачкала её пальцы.
Газеты можно брать только в
перчатках.
Но тогда придётся
выбрасывать перчатки!
***
Чёрная точка мелькнула
совсем близко, он захватил её краем глаза, как только сознание стало к нему
возвращаться. Точка остановилась, зафиксировалась. Он очень медленно стал
поворачивать голову, очень медленно, но недостаточно. Точка метнулась и исчезла;
раскалённый песок всё тёк, засыпая его, медленно, но неотвратимо; кожа на лице
горела, как будто адский пламень уже касался её. Нет, не время ещё. Его время не
пришло. Он выберется.
И сразу – жалящий огонь
в груди, слева, под сердцем.
Боль прибавила сил ровно
на один рывок, и он приподнял голову, повернул. Песок, шурша, скользил по его
волосам.
Чёрный скорпион стоял
рядом. На конце загнутого хвоста не дрожала обычная янтарная капля, потому что
яд перелился в него и теперь растекался по его венам.
Скорпион ждал, когда яд
достигнет глаз и ослепит его, когда яд проникнет в мозг и отравит его.
Брюшко и бока скорпиона
отливали золотом, словно позолота чешуйками сходила с черной бронзы.
Кажется, он не успеет…
***
На улице, отступив в
какую-то подворотню, Эрик перечитал заметку в газете. Итак, он узнал, что
Камилла была во время инцидента с огнём рядом с пострадавшей балериной. А ему
сказала, что находилась в это время в своей гримёрке. Она обманула его, не
рассказала всего.
Что там Кристина говорила о
его маске и о Камилле? Почему-то ей пришла в голову фантазия, что Камилла не
видела его лица под маской, и она старалась внушить это ему, Эрику. Это ерунда,
конечно. Она всё знает, она видела.
И это ничего не изменило.
Вернемся к инциденту с
огнём.
Конечно, он знает, что вины
Камиллы в случившемся несчастье быть не может, падение свечей было тем
несчастным случаем, который всегда может произойти в театре, и происходит.
Периодически вспыхивающие пожары – бич театров. В Гранд Опера были такие случаи,
и в том не было ничьего злого умысла, в том числе – и в этом он мог поручиться -
умысла Призрака Оперы, которого склонны были обвинять во всех происшествиях, а
особенно в тех, причиной которых было собственное разгильдяйство.
Во время разговора Камиллы с
этой несчастной балериной та просто неосторожно задела плохо укрепленный
подсвечник. Но люди будут думать о злом умысле примы, с радостью ухватятся за
этот шанс позлословить. Даже если не станут думать так, то не упустят
возможности сделать вид и посудачить. Может ли он оградить Камиллу от этого, вот
в чём вопрос?
Самый верный способ –
перенаправить общественный интерес в другое русло, отвлечь другими
происшествиями. Это элементарный приём любого авантюриста ему хорошо знаком.
«Держи вора!»
Парадоксально, что Камилла
не виновата ни в чём, а лучшее для неё – применить эту древнейшую уловку.
Однако в театре он
засвечиваться не может, вдруг Камилла заметит его и подумает, что Эрик шпионит
за ней… Маловероятно, что его можно заметить, но рисковать он не имеет
возможности. Камилла очень наблюдательна, не меньше его самого.
Вот именно, он тоже
наблюдателен, не стоит морочить себе голову.
Он наблюдателен, он
несколько раз замечал выражение на лице у Камиллы: растерянное, неуверенное и
хитровато-упрямое, как у завравшегося ребенка.
Почти всегда, когда он,
срываясь, говорил о том, что у неё открыты глаза и всё преодолимо, если
она видела его истинное лицо, знает, что там под маской…
Он забывал это её выражение,
потому что она делала всё для того, чтобы он забыл. Она умеет делать так, что
все мысли напрочь вылетают из его головы.
Но сейчас он ясно видит её
лицо. Оно стоит перед его глазами.
Что же скрывало её
выражение, к чему оно относилось? Конечно, не к тому нелепому предположению, что
сделала Кристина Дааэ, но к чему же?
Где-то вдалеке, на границе
зрения мелькнула…
Нет. Она знает его, она
любит его с открытыми глазами, так что же ему нужно тогда? Что же он,
сомневается?
…черная молниеносная точка.
Как пустынный скорпион или голова пустынной гадюки. Метнулась и пропала.
Метнулась…
…и осталась.
Сейчас он поедет домой и… В
конце концов, это легко проверить. Эрик ослабил воротник, ему было душно, хотя
дул холодный ветер.
Уже стемнело, на
противоположной стороне улицы фонарщик зажигал фонарь. Ветер трепал полы плаща
Эрика.
Этим вечером у него намечено
провести операцию, которую он долго готовил. Всё, что ему необходимо, у него с
собой.
«Я поеду туда, - сказал себе
Эрик. – Мне нужно время, чтобы не натворить чего-нибудь, о чём потом буду
сожалеть. Во время игры я полностью переключаюсь на игру и смогу отвлечься,
иначе – вряд ли».
***
- Ва-банк! – нервно объявил
Рауль де Шаньи.
- На все? – спросил
банкомёт.
- Ва-банк, чёрт побери!
Эрик кинул косой взгляд на
графского спутника. Тот сидел рядом с ним, и Эрик видел его профиль. Графский
приятель сохранял бесстрастное выражение лица, но Эрик заметил, как он на долю
секунды поднял взгляд.
Напротив сидел всё тот же
неприметный игрок, замеченный Эриком ранее. Теперь по виду – какой-нибудь купчик
средней руки из Соли Камской, решивший испытать Фортуну и словивший удачу. Из
тех, что приходят играть, набив карманы далеко наперед обрезанными сериями,
чтобы в силу природной скаредности выгадать три-четыре процента на вперед
обрезанных купонах. Убедительно. В Нижнем, на ярмарке, таких хватало.
Граф де Шаньи пожаловали
вскоре после того, как Эрик, ведший игру, начал рассчитывать время для своего
окончательного экзерсиса. Всё шло соответственно его планам.
Эрик сразу вспомнил, о чём
недавно говорила, волнуясь, Кристина, и принял мгновенное решение: повременить и
посмотреть, что будет. Забавно, что их принесло именно сюда и именно сегодня!
Опять проявление неведомого замысла Аллаха?
Он придержал игру, не стал
форсировать, затаился, наблюдая, как эта парочка «поднимает» маленького графа. В
соседней комнате, где стояли ещё три стола, понтировала более мелкотравчатая
публика. Через полуоткрытую дверь долетало: «Имею полкуша на пé, очки вперёд… -
Взял... – Отгибаюсь... – Убита!..» и прочее в том же роде; светили сквозь дым
жестяные лампы; здесь же было тише, на столе горели две свечи. В углу за вторым
столом метал сам Попов.
Приятель графа, к слову
сказать, неплохо изъясняющийся по-русски, передёрнул в нужный момент настолько
искусно, что если бы Эрик не следил за ним с особым тщанием и не ожидал этой
манипуляции, то не заметил бы. Высокий класс, ничего не скажешь, вольт
совершенно неуловимый, он даже вызвал у Эрика уважение – как у специалиста. В
тот момент и началось то, ради чего составитель игры завлёк сюда свою жертву.
Граф Рауль разом спустил почти всё, что успел выиграть, понтируя, и теперь не
мог остановиться, жаждая отыграться.
- Деньги на стол, - произнёс
банкомёт. – Вы проиграли уже двести тысяч.
- Вексель, - граф Рауль
сглотнул. Эрик определил, что тот находится в том состоянии взвинченности, когда
потерян контроль над собой, и желание отыграться полностью застилает разум.
- Векселя здесь не
принимают.
Всё шло как по нотам,
действующие лица и исполнители представляли собой хорошо спевшуюся команду. Так,
всё правильно: теперь подал голос напарник графского приятеля, предложив ссудить
под вексель - с процентом, конечно. Пожалуй, в этаком раскладе банкомёт также
свой процент получает, наверняка убивая нужную карту.
- C’est trés
aimable de votre part.
- Извольте.
Капкан на графа захлопнулся.
Право, Кристина Дааэ достойна лучшего графа, чем этот мальчишка. Если вексель
фальшивый – а интуиция подсказывала Эрику, что вряд ли дело обстоит иначе, он
сам подвёл бы именно так, – маленький граф не сможет воззвать к правосудию в
любом случае, так как у него самого рыльце будет в пуху. Грамотная подстраховка
для шулеров. Комбинация, выстроенная вокруг де Шаньи, теперь проступала
явственнее.
Граф Рауль де Шаньи и глазом
не успел моргнуть, как расстался с половиной одолженных финансов. Следует отдать
ему должное, играет он неплохо, ставки возвышает мастерски, только вот забрёл не
туда, куда следует.
Кредитор графа, «соликамский
купец», пошёл тем же кушем – бита. Поставил на смарку – тоже бита! Плюнул,
помрачнел, лоб потёр, и, глядь, на его место уже сел другой понтирующий,
топтавшийся в ожидании. А где тот игрок? Нет его, растворился. Всё, уплыл
графский вексель, не отыграть.
Ещё одна понтировка, и
благородному графу останется только пустить себе пулю в лоб или удариться в
бега, если он не настолько благороден, чтобы придавать значение долгу чести.
А что, если судьба – или
Аллах, как было бы приятнее думать Аслану, – именно сейчас расшевелилась воздать
и восстановить справедливость, имея в виду его, Эрика? Даром, что ли, всё
заварилось в его присутствии и в этот момент его жизни, а не в другой?
Эрик прищурился, следя
одновременно за сдачей и за подрагивающими руками графа Рауля, вцепившимися в
край стола. Заметив исчезновение своего кредитора, граф отчаянно посмотрел на
спутника, в его взгляде читалось недоумение и испуг. Видно, до него начинает
доходить, что дело пошло не тем фарватером, что фигурировал в составленном
загодя плане. Наверное, «кредитор» ни в коем случае не должен был исчезать, и
теперь мальчишка растеряется ещё больше.
Знаменательно, что после
того, как надежды этого юнца потерпят здесь крах, он проведёт свою блестящую
комбинацию. Будет даже гораздо забавнее, некоторым образом он получит его, так
сказать, кредиты, но вряд ли мальчишка оценит юмор ситуации, даже если Эрик ему
всё объяснит. И представится.
Пожалуй, для Кристины Дааэ в
этом также будет положительный момент: зачем певице, делающей блестящую, великую
оперную карьеру, отвлекаться и тратить свои силы на инфантильного слабака мужа,
вечно влипающего на стороне в скверные истории. Ещё потащит её за собой в эти
самые бега, а Кристина из благородства его не покинет, вместо того, чтобы ехать
пробоваться в Оперный театр…
Ей нужен кто-то сильный,
способный помогать ей, а не мешать. Род человеческий не прощает промахов.
Почему же Эрик должен их
прощать?
«Что ж, карта легла.
Кристина просила моей помощи. Определить, какой вариант помощи явится наилучшим
в данной ситуации, она оставила на моё усмотрение, - подумал Эрик, беря карты. –
Итак, играем последний акт трагикомедии».
|
