ГЛАВА XVI

«Удивительно, как всё же велико влияние сезона на настроение людей, - иронически размышлял Эрик, быстро идя по ночной улице, однако так, что те, за кем он шёл, не могли его обнаружить ни при каких обстоятельствах. Даже если бы они резко обернулись, то их взору предстал лишь пустой узкий переулок, который просматривался до самого конца, так как был на удивление прямым - не в пример большинству московских переулков. – Весна, пробуждение природы, и вот уже кровь разгоняется, и тянет на приключения даже самого прозаического обывателя. Обыватель в настоящем случае определение, само собой, не сословное, а, если можно так выразиться, – я ведь люблю выражаться так, чтобы было поинтересней, -  определяющее образ мышления и общую тривиальность натуры... Однако, они здесь не в первый раз, это очевидно, ориентируются уверенно. И что же это нас сюда занесло?»

Предпоследняя фраза относилась к маневру, который осуществили двое мужчин, за которыми Эрик следил: впрочем, следил – не то слово, что он употребил бы. Так, скорее просто развлекался – ситуация Эрика забавляла. Всё время, что он бывал здесь, он приходил сюда по делу, но сейчас неожиданная встреча пробудила у него любопытство и ещё какое-то чувство…  странное чувство, надо сказать…. Всё-таки - старые знакомства… Что-то есть во всём этом, что-то такое… театральное, если учесть обилие встречающихся ему в последнее время старых знакомых. Вот только что? Впрочем, его это будоражит, так же разгоняет и его кровь, - весна действует и на него? - потому он и следует неслышно за графом Раулем де Шаньи, спешащим по переулку в сопровождении элегантного господина, который – и это Эрику тоже абсолютно ясно – в их маленькой компании  является заводилой и бесспорным лидером.  

Хотя, возможно, у маленького графа на сей счёт есть заблуждения…

Эрик заметил эту парочку, выходя из игорного дома на Грачёвке, где сегодня он… не потратил времени зря, скажем так. Эта парочка плюс ещё один человек, в котором Эрик быстро признал известного ему в лицо шулера, вывалилась из двери неподалеку, там также находился карточный притон классом пониже, и Эрик сразу узнал мальчишку. Ещё бы не узнать человека, стрелявшего тебе в спину. Конечно, благородное негодование здесь неуместно – он в тот знаменательный момент находился на балконе парижского особняка этого юнца и как раз понял, что не станет его убивать, не может себе позволить. Повернулся уйти, тут мальчишка и выстрелил и, видно с перепуга, попал: пуля поцарапала плечо Эрика.

Аслан когда-то спрашивал его, почему он не устранил соперника так, как он, Эрик, умел – радикально и чисто, не оставляя улик после себя, так, что на него не пала бы и тень подозрения… Нет, не парижской полиции, она Эрика не интересовала и вообще не имела значения, а той, что выбирала между ними двоими… или она и не выбирала вовсе? Это ему только казалось, что можно было говорить о выборе или надеяться на возможность выбора? Он не мог понять, он так и не понял, но теперь это уже не имело значения.

Удивительно, но это не имело значения. Как всё может меняться на свете…

Шулер распрощался и скрылся в ночи, а Эрик, ни секунды не размышляя, последовал за парочкой. Инстинкт охотника, надо полагать. Ночь обостряет все чувства, темнота будит и волнует воображение… В темноте он чувствует себя уверенным хозяином, темнота – его время, он может закрыть глаза и всё равно будет всё так же скользить, следуя звукам, что ведут его во тьме с верностью музыки, той же верностью, что и дневное зрение. Музыки ночи… А может быть даже вернее, чем обманчивый и холодный дневной свет. Давненько он так не прогуливался…

Эрик сделал короткий глубокий вдох сквозь стиснутые зубы.

К выводу, что «старый знакомец» и его спутник – или кто-то один из них - не впервой посещают карточный дом, Эрик мог прийти по тому, что они свернули, срезая путь на бульвар, а этот путь не могли знать люди случайные. В добрый час! И то, что они здесь безубыточно шатаются, тоже говорит в пользу того, что их знают, не то бы они не гуляли. Случайные люди здесь не задерживаются, и праздношатающихся здесь не любят. Вернее, очень любят, но своеобразной любовью и  до определенного момента, определяющегося – простите за тавтологию – присутствием денег в их карманах. С исчезновением таковых, - а этот миг наступает с неотвратимостью рока, - исчезают и их бывшие обладатели.

«Что-то мне подсказывает, - продолжал свой  внутренний монолог Эрик, - что вряд ли благородный граф развился до такой степени, что стал хватким и вполне адекватным реалиям простой и неизысканной жизни. Вид у него всё тот же, по крайней мере, не позволяющий заподозрить подобную эволюцию. А вот к его спутнику, наверное, стоило бы присмотреться получше, только зачем мне это? Сами разберутся. Ему он ничего не должен… Наверное, возвращается в гостиницу…»

А ведь он знает, в какую. Странная штука - жизнь, а ведь ему когда-то казалось, что он всё понял, во всём разобрался. Он привык считать свою жизнь самой странной из всех возможных, но она продемонстрировала ему, что он ошибался.

Гостиница находилась не так уж далеко – ещё одно совпадение? - и Эрик дошёл до гостиничного здания, думая больше о своём, но не выпуская из поля зрения мужчин впереди. Элегантный господин держался очень уверенно, а господин граф несколько раз оглянулся, но, естественно, не на звук шагов: Эрик как всегда шёл совершенно беззвучно.

Да, жизнь странная вещь. Ему ни разу не пришло в голову проводить Кристину Дааэ после уроков до её отеля; почему, он и сам не мог бы сказать.

А ведь он всё помнит, он помнит всё…

Он не старался забыть, и не старался забыть, что помнит.

Он хочет вернуть ей дар, который сам же ей навязал когда-то. Он может это сделать и сделает. Вот и всё. Они не должны быть беззащитны перед жестоким миром.

Ещё одна странность жизни заключалась в том, что Эрик не осознавал, что употребляет местоимение «они», и уж конечно не осознавал, почему в этом его сознании две женщины оказались объединенными. Но это, скорее, являлось странностями сознания, а не жизни.

Вечно всё валят на жизнь…

Граф последний раз обернулся с порога, господа картежники скрылись в дверях. Ага, значит, спутник графа проживает в том же отеле. Возможно, они вместе приехали или же познакомились здесь? А, да что ему за дело.

Эрик окинул взглядом темные окна на фасаде гостиницы и ушёл, не став дожидаться, в каком окне мелькнёт свет. Номер он и так знал. Кристина Дааэ в том своём отчаянном письме указала его. Бедная девочка.

***

Незанятый ум порождает самые удивительные и нелепые химеры воображения. Ему только волю дай.

Камилла Фонтейн целиком поддерживала это классическое утверждение. Потому она, досадуя на неожиданно затянувшийся простой в её театральной работе – а почему он, собственно, образовался? - не позволяла себе ни минуты праздно проведенной жизни. Старалась не позволять, но её усилия осложнялись тем, что чудесный «рецепт от мыслей» – как можно больше танцевать дома - она сейчас использовать не могла. Боль в коленке, которую она зашибла, нырнув с дивана, не проходила,  наоборот,  разболелось сильнее, надулась гематома весьма неприятного вида, и Камилла дважды посылала Александру за пиявками и, так и эдак кривясь, прикладывала пиявок к мягкой шишке на колене, цветущем радужными переливами.

Надо заметить, что кривилась она не от отвращения, а от сочувствия к бедным мученикам медицины – пиявкам эта процедура, как она подозревала,  выходила боком, но Камилла старалась не вдумываться и не выяснять до полной ясности, куда потом девают сделавших своё дело пиявок. Она надеялась, что маленькие скользкие создания были средством многоразового пользования. С другой стороны, она же каждый раз посылала в аптеку заново, так что…

Когда Камилла поняла, что всерьез озабочена вопросом  судьбы лечебных пиявок и уже подумывает, каким образом устраивать им отпуск для восстановления сил, то немедленно выбрала самый длинный и запутанный детективный роман из имеющихся в наличии и с великой внимательностью к деталям и мрачной вдумчивостью принялась его читать. Последнее время она что-то мало читала. Эрик иронически хмыкал на её детективные романы, но это сейчас к делу не относилось.

Эрик куда-то уходил и был энергичен и весь такой легкий, летящий; Камилла не спрашивала у него, где он бывает, так что всё шло правильно и потому прекрасно.

О проблеме с коленом Камилла Эрика не проинформировала, не желая напрашиваться на заботу и жалость.

Камилла поставила себе задачу догадаться кто там, в детективе, преступник не позже середины книги, и это немного помогло. К середине, правда, не получилось, потому что роман был написан витиевато, да и преступник-злодей выскочил «Deus ex machine», неожиданно и необоснованно на Камиллин взгляд, но он её отвлёк, и следующий, а затем ещё следующий романы пошли уже лучше.

Когда в четвертом по счету детективном романе - мсье Габорио, романы которого Камилла, к своему удовольствию, обнаружила в России в большом количестве - она прочитала фразу о правилах, коими надлежит руководствоваться при уяснении сути запутанного дела – «не доверять внешности, не верить всему, что кажется правдоподобным», - подзабытые детективные пристрастия окончательно ожили в ней, и счастливая мысль блеснула путеводной звездой на тусклом небосклоне.

«Вот как раз и будет чем заняться!» - осенило Камиллу. Для начала выясним, что там за интриги с её занятостью, - потому что наверняка здесь не обошлось без интриг самого коварного свойства! – а дальше видно будет.

Таким образом продемонстрировав, что для недопущения химер в своё сознание очень важно не только то, что ум вообще заполнен, но и то, чем именно он заполнен, но не осознав этого, Камилла бросила недочитанный детектив на самом захватывающем месте и отправилась в театр. Лицо её, когда она входила в фойе в нетерпении немедленно приняться выводить на чистую воду всех, кого нужно, излучало непреклонную решимость. Однако новость, которая подстерегала Камиллу в театре, моментально изменила выражение её лица.

Известие о происшедшем за время её отсутствия поразило мадмуазель Фонтейн.

Сначала она выслушала новость о несчастье с бедным Сержем Мерцаловым сразу же по входе в театр в сенсационном блиц-варианте, а потом от Марты Андерсон – в подробностях и приправленную вздохами. Марта начала излагать известные ей детали спокойно и уже привычно, но по ходу рассказа расстраивалась и волновалась всё больше, и к концу от жалости к Сержику начала всхлипывать. По мере того, как она в который раз пересказывала свои показания – сначала следователю, «как то лицо, что, видимо, одним из последних общалось с потерпевшим», - затем всем любопытствующим, а потом Володе Сыромятникову, - её дружба с Сержем казалась ей всё более тесной, а рассказ о нём и беде, его постигшей, становился всё более пространным. 

Разговор происходил в их гримерной комнате, Камилла не сняла шляпку и накидку не сбросила, так и сидела, внимательно слушая Марту. Она буквально чувствовала, как её «мозги перестраиваются», по образному бабушкиному выражению, и дух детектива-любителя Огюста Дюпена, казалось навсегда оставленный в Париже, где он, помниться, сыграл немалую роль в её и Эрика жизни, забирает в свои призрачные дедуктивные руки всё руководство. «Пусть лучше он, чем злой чертенок», - мельком подумала Камилла, памятуя о святом пустом месте.

Если бы Камилла была особой циничной, она, пожалуй, даже могла бы ощутить некую благодарность господину Мерцалову за тот урон, что он потерпел, настолько это вовремя пришлось для неё, детектива-любителя К. Фонтейн. Нет, рано ещё списывать её с детективных счетов, рано! Есть чем мысли занять, и двигательная активность подразумевается. Но чего другого, а вот именно цинизма в натуре Камиллы не было ни грана, и потому она искренне жалела танцора, но  взбудораженно и деловито, вот так можно сказать.

И нечего подмигивать, милостивые государи, «радостно ухватилась» здесь вовсе не подходит!

Марта ещё аккуратно, - чтобы глаза не покраснели, - промокала влагу на глазах и вела бесплодные рассуждения о том, кому же такое могло понадобиться учинить над безобидным Сержем, а мадмуазель Фонтейн уже быстро перебирала в уме и сортировала странности. Начинать надо со странностей, тут сомневаться не приходилось, как в умных детективах - Эдгара По, к примеру, или того же мсье Габорио. Некоторых.

- Марта, - Камилла прервала рассуждения Марты на полуслове. – Я не всё так с лёта разобрала, позвольте мне уточнить некоторые детали.

Марта горестно покивала: «конечно, конечно», - и убрала платочек.

- Так вы, Марта, рассказали, как вы тогда последний раз беседовали сначала долго вдвоём, а потом к вам присоединилась аккомпаниаторша Вера Марковская. Потом она вас покинула, и вы ещё некоторое время с мсье Сержем поговорили. Так?

Марта подтвердила.

- И вы упомянули, что госпожа Марковская интересовалась мной. А вы не спросили, зачем я ей понадобилась? – выяснялось, что Камилла разобрала не так уж и мало. Это была первая странность, которую она выудила из общих сведений – Камилла до того с госпожой Марковской не имела никаких дел, та иногда аккомпанировала в репетиционном классе, но они не общались. Хорошая аккомпаниаторша, всегда в ногу подаёт, ну и всё. Камилла даже её внешность толком не помнила – что-то такое серенькое.

- Нет, то есть я спросила, но она не ответила, вроде просто так.

- И всё, больше обо мне не говорили? Не возвращались в разговоре?

- Да нет, она что-то спросила у Сержика и почти сразу после ушла, - Марта пожала плечами. Какое это может иметь отношение к злодейству с Сержиком? Следователь вообще эту тему не углублял, не Верочка же Сержу голову проломила. Марта устала отвечать уже и про то, что в их разговоре касалось самого Сержа, до него там многое касалось. Да и спрашивала о мадмуазель Фонтейн не одна Верочка, чего тут такого. Марта хотела полюбопытствовать, чем был вызван визит графини де Шаньи к Камилле, но Камилла опять перебила её вопросом.

- А что она спросила у мсье Сержа? Пожалуйста, Марта, постарайтесь припомнить.

Марта честно постаралась припомнить, хотя не понимала, зачем такие не относящиеся к делу подробности понадобились Камилле, опять в который раз представила всю далекую сцену и вспомнила…

- Она спросила, почему Серж перекосился, - радостно сообщила Марта.

- А он что, действительно перекосился? – насторожился детектив Фонтейн. – У него заметно изменилось выражение лица?

- Вообще-то да, - хихикнула Марта. – Словно он уксуса нюхнул. Но на Веру многие так реагируют. Она такая, такая… - Марта поискала определение, но не нашла, как и большинство не нашло бы, желая выразить своё отношение к Верочке. Оно было у всех такое… неосознанное, но - было.

Камилла потеребила оборку на груди. Так-так…

- Понимаете, Марта, нет случайных вещей, всё чем-то вызвано. Надо понять, что чем, - просветила она мадмуазель Андерсон, не читавшую детективов. – Итак, вряд ли мсье Серж изменился в лице на ответ госпожи Марковской, он ведь ничем не поражал, ответ этот, в нём никакой информации не содержалось.

«Какая она всё же умная, - подумала Марта. – Ой, но надо же и про меня сказать ей, она ведь ещё не знает. Из-за этого ужаса я даже о себе новость забыла. Надеюсь, она порадуется за меня. Вот как получается, одному неприятность, а другому шанс».

- Ах, вы знаете, мадмуазель Камилла, поскольку у вас сейчас травма…

- Ой, да какая там травма, пустяки, - махнула рукой Камилла. – Не беспокойтесь, Марта. Так вот я говорю, что остается сделать вывод, что реакция мсье Сержа относилась к каким-то словам, сказанным раньше в разговоре. Немного раньше, - добавила Камилла, взглянув на затосковавшую Марту. Та явно испугалась, что Камилла сейчас заставит её повторять всю долгую трепотню, что они вели с жертвой. – Ну, что там было? Давайте, я вам помогу. Вот представьте, я госпожа Марковская и я у вас спрашиваю, где мадмуазель Фонтейн? А вы отвечаете ей, что мадмуазель Фонтейн в театре не была уже несколько дней…

- Потому что у неё перерыв в репетициях, она даже сама удивлялась, отчего это произошло, - ответила Марта и удивленно засмеялась. – Надо же, я вдруг так ясно вспомнила эту часть разговора, а до того не помнила.

- Потому что вас спрашивали не о том, -  пояснила мадмуазель Фонтейн и гордо подумала: «и не так».

Интересно, интересно, если пострадавший юноша действительно так скривился на эту фразу, то не означает ли это, что он как раз осведомлен был, в чём причина изменения в её делах? И ему это почему-то не доставляло удовольствия. Какое касательство он, спрашивается, имеет к её делам?

Камилла вообще-то предполагала, что тут крылись интриги со стороны одной из двух прима-балерин Большого или даже обеих сразу.

- А какие отношения у мсье Мерцалова с Выходцовой? – попробовала она прощупать почву в данном направлении.

- Да никаких, какие у них могут быть отношения? – удивилась Марта. – Мадам Полин замечает только таких мужчин, от которых польза есть. А бедненький Серж даже и не…

- Кстати о полезных мужчинах, - Камилла решительно встала. – Я сейчас наведаюсь в Контору театра, а потом… вы, Марта, не знаете, где можно найти госпожу Марковскую?

- Она сегодня аккомпанировала нам в классе, может быть она ещё в театре сейчас. Надо спросить и поискать. А если она уже ушла, то я знаю, где она живёт, её дом по соседству с моим и я…

Камилла обернулась от дверей. Для того чтобы выслушивать обстоятельный ответ Марты терпения у неё никак не доставало.

- Тогда подождите меня, пожалуйста, я вернусь, и мы вместе её поищем. Вы мне поможете, а то я что-то не могу толком вспомнить, как она выглядит, - и мадмуазель Камилла исчезла за дверями, а Марта покачала головой.

Всё-таки все эти прима-балерины имеют общую небрежность в отношении к простым смертным. Хотя мадмуазель Камилла сильно отличается от мадам Полин, но тоже есть и в ней такое свойство - смотреть словно поверх голов. Изволите ли видеть: она не может вспомнить, как выглядит человек, который не единожды аккомпанировал её упражнениям в репетиционном классе! Пусть Верочка действительно особа незаметная, если рассматривать её как существо женского пола, бедняжку, но у неё есть иные достоинства, она изрядная музыкантша, да и другие качества имеются!

А ведь если бы сказать мадмуазель Фонтейн, что она чем-то напоминает мадам Выходцову, так поразится ведь, пожалуй, и рассердится, я, де, совсем не такая!

И командовать умеет как все примы: «подождите меня!» - и всё, хоть стой, хоть падай! А то нет, чтобы поинтересоваться, располагает ли человек временем свободным? Между прочим, Марта сейчас усиленно репетирует. Ещё бы, такой шанс! Когда Марта Андерсон станет прима-балериной, уж она не будет вести себя высокомерно с другими балеринами.

Да, и интересует её больше всего то, что имеет отношение до неё! Её не несчастье с Сержем более всего взволновало, а почему Верочка спрашивала о ней самой. Всё о себе! Всё о себе!

Тем не менее, несмотря на бунтарскую мысленную фронду, Марта Андерсон расположилась дожидаться Камиллу, мечтательно улыбаясь своим мыслям. Наконец-то в её жизни наступила полоса удач (Марта сложила пальцы и сплюнула через плечо), всё складывается, как по маслу катится: и с мсье Андрэ, и это нежданно последовавшее предложение роли! Что значит стечение обстоятельств!  Она ведь совершенно готова к большой партии. Она не выпустит удачу из своих рук, она использует все подворачивающиеся шансы, будет развивать успех, будет работать ещё больше и добьется всего, о чём так мечтают она и её отец.

Как отец будет счастлив! Он только ею и живёт, её успехами. И деньги будут другие… В немецкой клинике ему помогут, наверняка помогут… пришедшие мысли об отце внесли диссонанс в светлые мечты, девушка горестно вздохнула. Она стойко выполняла свой долг, но иногда ей так хотелось бы поделиться с кем-нибудь, поделиться с тем, кто поймёт, как ей трудно, хотя она не жалуется, нет, вовсе не жалуется. В театре она не может ни с кем поговорить, бодрится, отец не хотел бы, чтоб в театре, том его театре, где его помнят блистательным танцовщиком, знали бы его нынешнего.

Не с мсье же Андрэ затрагивать эту тему. Абсурдно даже представить. Глаза Марты увлажнились, она тоскливо вздохнула.

Из состояния печальной задумчивости девушку вывел тихий скрип медленно отворяемой двери. Марта повернулась от зеркала, перед которым она сидела, и её серые глаза расширились.

***

В Конторе театра мадмуазель Фонтейн решительно проникла в кабинет Управляющего, не обращая внимания на слабые попытки секретаря остановить её под надуманным предлогом совещания помощника Управляющего с балетным режиссёром Аистовым и чиновниками из Петербурга. Мадмуазель Фонтейн с апломбом истинной примы презрела эти попытки и, не давая присутствующим в кабинете опомниться, сразу приступила к делу. Пусть сам Управляющий в отъезде, сойдёт и господин Павлович, но очень кстати, что режиссёр здесь!

В Камилле словно работал некий взведенный пусковой механизм, не позволяющий ей остановиться, пока завод не закончится. 

На прямо поставленный вопрос, почему были отменены её репетиции, и спектакль с её участием перенесен на другой срок, причём срок обозначался неопределенно, мадмуазель Фонтейн получила ответ неудовлетворительный и вообще смутный. Господин Павлович попервоначалу даже притворялся, что он искренне удивлён посещением прима-балерины и её вопросами. Что, де, краткосрочный отпуск ей был дан по её же просьбе, ввиду легкой травмы и желания отдохнуть… Это только укрепило Камиллу в подозрениях относительно интриг. Было ясно, что нужно добиваться уяснения масштаба этих интриг, кто их затеял и потенциальные силы врага. Кроме того, следовало разрушить происки сразу и кардинально, чтобы впредь не повадно стало!

Петербургские чиновники с любезностью и явным удовольствием восприняли явление примы, чего нельзя было сказать о помощнике Управляющего. Вскоре после начала беседы Камилла смекнула, что он предпочёл бы выяснять театральные дрязги с глазу на глаз, по крайней мере – не в присутствии чиновников из столичной Конторы.

Ну конечно, как это по-русски говорят: «не хочет выносить мусор из помещения»!

Что же удивляться, что, опровергая довод о мифической «легкой травме», Камилла разгорячилась больше, чем хотела. Если послушать умиротворяющие речи  г-на Павловича и примкнувшего к нему режиссёра, так всё это одни пустяки и сущее недоразумение! Её взволнованное опровержение и последующая нарастающая ажитация и вовсе вызвали лишь кислые улыбки и переглядывания.

- Ежели вы, мадмуазель Фонтейн, уже настолько оправились и отдохнули, что готовы продолжить участие в спектаклях, то мы только рады. Но изменения в афиши уже внесены относительно трёх ближайших спектаклей, так что… - попытался подвести черту под разговором Павлович, но тут нервы м-м Фонтейн окончательно сдали. Трёх спектаклей!

В голове Камиллы моментально прокрутился нехитрый подсчёт: в неделю бывает не более одного-двух балетных спектаклей, таким образом, это означает, что она остаётся без выступлений до следующего месяца! Она представила себе, как будет сидеть одна дома, уткнув нос в занудные детективные романы, и сходить с ума от безделья и… и всяких мыслей. Это было кошмарно!

- До следующего месяца! Это немыслимо! Нет! Я… я не могу, как же можно!

От страстного восклицания мадмуазель Фонтейн, эхом отозвавшегося под высокими сводами  начальственного кабинета, один из петербургских чиновных деятелей (тот, что помоложе) подпрыгнул на месте, а второй, с расчесанными вразлёт белыми бакенбардами, вальяжно  лежащими на высоко подбитых плечах вицмундира, подвинулся к Павловичу и начал конфиденциально наговаривать тому в ухо, благосклонно поглядывая на взволнованную приму. Волнение, конечно, её красило, но имелась и иная причина.  

Г-н Павлович так же конфиденциально, как это умеют делать только чиновники, отвечал, но взгляды, кидаемые им на мадмуазель Камиллу, назвать благосклонными можно было только с большой натяжкой.

Камилла, у которой щипало в носу от жалости к себе самой, старалась уловить, о чём идёт разговор и нервничала, режиссёр Аистов делал вид, что он тут не при чём, а относительно молодой чиновник из Петербургской Конторы подал Камилле оброненные ею в запальчивости перчатки, и Камилле показалось, что он ей подмигнул. Впрочем, Бог его знает, возможно, это у него просто тик, как у какого-то давнего знакомого Мэг Жири в Париже.

Из ведомого в полголоса разговора Камилла всё же улавливала чередующиеся реплики, вернее, их отрывки:

- «…стоит учитывать…»

- «…вот это у них так, сначала в Контору с ахами-охами…»

- «…князь Иван Александрович…»

- «…очередные капризы…»

- «…лично просил передать…»

- «…в неудобное положение ставят добрейшей души человека, а потом скандалить норовят…»

-  «…явные преференции, вы должны помнить, с Эсмеральдой…»

- «…и как прикажете выкручиваться?..»

- «…в самом выгодном свете князю Ивану Александровичу…»

Несмотря на отрывочность реплик, дело для Камиллы было ясное, и выходило, что присутствие в кабинете столичных чиновников обернулось для неё нечаянной удачей. Упоминание имени князя Ивана Александровича Всеволожского, директора Императорских театров, в сопровождении соответствующих намёков, уловленных чутким слухом м-м Фонтейн, раскрывало значительный подтекст.

«По делам их узнают их, - подумала весело Камилла. – Ну, или что-то в этом роде».

Дело было в том, что во времена бытности своей в Санкт-Петербурге и во времена выступлений на сцене Мариинского императорского театра, мадмуазель Фонтейн имела случай не только познакомиться с милейшим князем, но и приобрести его расположение. Князь Всеволожский в некотором прошлом занимал должность атташе при канцелярии министерства иностранных дел в Париже и вследствие приятных воспоминаний о сём периоде благоволил к французским артистам, коих заносило на российскую сцену.

Князь являл собою тип завзятого франкофила, не только всерьёз полагал себя маркизом эпохи Людовика XIV, но и выглядел и вёл себя соответственно. Рафинированный князь носил перламутровое пенсне, говорил с нарочитым пришепетыванием и даже какими-то всхлипываниями, что, впрочем, получалось у него очень мило, и Камилла с улыбкой вспомнила, как князь, морща аристократический нос, шутливо выражался о театре:  “C’ est une bouge!”¹

Но не следует думать, что касательно мадмуазель Фонтейн ситуация определялась этими общими обстоятельствами. В отношения, сложившиеся между князем и мадмуазель Фонтейн, примешались ещё и сугубо личные факторы.

Кроме всего перечисленного князь Всеволожский был ещё и незаурядным художником-любителем. Помимо расписывания дамских вееров и рисования острых карикатур, князь, ставши директором театров, необычайно увлекся рисованием эскизов костюмов к спектаклям, и за то время, что он директорствовал, успел придумать уже изрядное количество костюмов. Надо сказать, что особенно князю удавались костюмы феерические, сказочные, а вот характерные меньше.

На этой почве и произросло сближение мадмуазель Фонтейн и сиятельного художника-любителя. Камилла всегда вмешивалась в создание костюмов для своих ролей, так уж у неё повелось с самых первых лет её артистической деятельности в Парижской Гранд Опера. И если она не боялась давать указания в этой сфере, когда была всего лишь незаметной кордебалетчицей, танцующей в последней балетной линии у театрального задника, то наивно было бы надеяться что теперь, став блистательной прима-балериной, на которую устремлены все взоры, она станет скромнее.

Никто и не надеялся, хотя князь Всеволожский сначала несколько удивился, когда недавно появившаяся в театре гастролерша заявилась к нему с поправками относительно костюма Эсмеральды, который князь с удовольствием разрабатывал для славненького балета Цезаря Пуни. Однако выяснилось, что кроме жизненного такта и аристократической снисходительности, которые заставили его выслушать отчаянную француженку, князь обладает ещё и тонким вкусом и художественным чутьём. Доводы мадмуазель примы и предложенные ей варианты острохарактерного наряда танцующей цыганочки Эсмеральды привели князя-кутюрье в восторг, и балерина и художник отлично столковывались и впредь. И отношения у них оставались проникнутыми взаимной симпатией артистического сотрудничества и общей большой любви к балетному искусству.

Теперь эти отношения позволяли пожать плоды. И как нельзя более кстати.

Как поняла Камилла, именно об этой взаимной симпатии и напоминал столичный чиновник г-ну Павловичу. И правильно, талант должен себя защищать! Теперь Павловичу деваться некуда, вон, заегозил.

- Мадмуазель Фонтейн, - обреченно сдался Павлович, -  так как вы настаиваете, я приложу все усилия и думаю, что мы найдём выход. Я, правда, хотел дать станцевать балет на следующей неделе другой балерине, но если вы уже поправились совершенно…

- Благодарю вас, господин Павлович, - поспешно закрепила успех Камилла. – Я также очень рада, что мы пришли к взаимопониманию. Надеюсь, так будет и впредь.

Г-н Павлович изобразил на лице «последнюю улыбку», а седовласый чиновник, перенеся своё внимание на мадмуазель Фонтейн и поглаживая бакенбарды, принялся пересказывать ей те слова, что просил лично передать «звезде и украшению сцены» Его Сиятельство.

Относительно молодой чиновник потирал ладони, причём шуршал ими и  иногда внезапно подмигивал. Камилла, лучше других знавшая, что все эти приветы князя совершенно невинны, как и их знакомство, не обращала на подобные штучки внимания, даже если у чиновника не было тика, а он вправду строил иные предположения. В сущности, что ей за дело до чужих пошлых мнений?

Мадмуазель Фонтейн распрощалась с присутствующими – столичные гости поцеловали приме ручки, - и очень довольная оставила их совещаться дальше. Сознание одержанной победы было так приятно, что Камилла не сразу сообразила, что она, во-первых, так ничего и не выяснила относительно того лица, что злонамеренно придумало для неё травму и ухитрилось выхлопотать для неё какой-то несуразный отпуск, да ещё помимо неё самой, да ещё убедило при этом помощника Управляющего театральной Конторой. Павлович очень ловко обошёл этот момент, уклонился. Конечно, на то он и чиновник, они это умеют мастерски. Или он всё же тоже в заговоре? Короче, она осталась на том же месте в своих расследованиях интриг, но хоть добилась возвращения своих спектаклей, а это, в конце концов, самое важное.

О том, что она напросилась танцевать, а колено её в плачевном состоянии, Камилла вспомнила только во-вторых, уже подходя к своей гримёрной.

«А ладно, ничего, станцую, - фыркнула она, взявшись за ручку двери. – Не могла же я после всего того разговора на повышенных тонах взять и отказаться! Вот уж это действительно выглядело бы как капризы взбалмошной примы. То ей «предоставьте немедленно», то «спасибо, только позже». То «у меня не было никакой травмы!», а то «тогда не было, но вот как раз сейчас появилась». Смешно бы прозвучало, чушью. Эрик натрёт мне колено каким-нибудь своим чудодейственным обезболивающим… Нет, - оборвала она себя, - нет, Эрику я ничего говорить не стану. Перетяну туго, и всё будет хорошо».

В гримёрной вошедшая без стука Камилла застала следующую живописную сцену, форменным образом напоминающую картинку из воскресного иллюстрированного журнала: Марта Андерсон сидит у трельяжа с печально потупленными глазками и платочек опять в руке комкает, а перед ней обретается коленопреклоненный журналист Сигма. Как правило, такие картинки имеют под собою подпись «Деликатное объяснение» или «Нескромный свидетель». Услышав Камиллино покашливание, журналист вскочил на ноги и, весь красный, начал суетливо отряхивать брюки в мелкую клеточку.

«Да, это не лишнее, - подумала Камилла, - пол здесь не мешало бы почаще мести».

- Извините, пожалуйста, я так внезапно ворвалась и не постучалась, - Камилла снисходительно смотрела на смущенного молодого человека. Журналист Сигма был ей симпатичен. Но Марте он, похоже, не так симпатичен, как ему бы хотелось.

- Нет, ну что вы, мадмуазель Камилла, - Марта тоже выглядела несколько смущенной. – Наоборот, я много раз предупреждала господина Сыромятникова, чтобы он не докучал вам, приходя в вашу гримерную.

Слово «ваша» девушка выделила голосом и сделала большие глаза Сигме. Журналист ещё больше сконфузился и забормотал, что он думал… ему казалось… мадмуазель Камиллы нет в театре, а он тревожился в виду последних событий, что мадмуазель Андерсон одна… к концу речь господина Сигмы стала так невнятна, что разобрать окончание оправдательной аргументации не представляло возможности.

- Господин Сигма уже уходит, - сказала Марта с нажимом и опять сделала большие глаза, и Камилла вдруг пожалела юношу.

- Пожалуйста, я не возражаю, не чинитесь и заходите, мсье Syromjatnikov, - при этих её словах Марта немного надула губки. Ну да, вечно эти глупые девицы обмирают и кидаются на шею всяким вертопрахам, вроде того скользкого господинчика, что наведался тогда к ним вместе с семейством де Шаньи, а на простых, но славных молодых людей внимания не обращают. – Я полагаю, господин журналист совершенно прав,  охраняя вас, Марта. Его поведение характеризует его как истинного рыцаря.

Юноша приободрился, а Камилла, покончив с любезностями, напомнила:

- Марта, я забежала за вами, как мы и договаривались. Пойдемте, поищем госпожу Марковскую.

- Вы позволите сопровождать вас? – робко сунулся вдохновленный покровительством французской примы Володя Сыромятников, и, получив приглашение следовать за дамами, радостно устремился за ними, в темные глубины лабиринтов театра. В которых, возможно, таились тени мрачного преступления.

Поход долго не продлился. Госпожу Марковскую удалось отыскать в одной из небольших репетиционных комнат на верхнем этаже, где проходила спевка хора. Марта, осторожненько заглянув в приотворенную дверь, кивнула и поманила её, и Верочка вышла. Всё получилось очень заурядно. Однако их встреча не пролила свет на причины, по которым она интересовалась мадмуазель Камиллой Фонтейн. Не то чтобы она отказалась, просто Верочка смутно помнила саму беседу и склонна была полагать, что скорее всего хотела уточнить, не изменилось ли время репетиции мадмуазель примы. Её об этом вроде бы попросил хормейстер, желавший перенести спевку вокалистов. Но Верочка не была твердо уверена, она запамятовала этот незначительный момент. Сейчас это уже не имело значения, поскольку отпуск госпожи Фонтейн…

- Никакого отпуска у меня нет, - немного более  резко, чем следовало, оборвала её Камилла. – Это недоразумение. Я буду танцевать в конце следующей недели. На классы стану приходить с начала той недели.

Такой уступкой Камилла всё же собиралась дать себе немного времени на исцеление коленки, хотя бы частичное.

- Хорошо, простите, что оторвала вас от дела, госпожа Марковская. Я всё, что хотела, выяснила. До свидания, мы уходим.

- Мне надо задержаться, - Камилла удивленно взглянула на Марту, чтобы убедиться, что это она говорит, настолько голос девушки прозвучал необычно, сдавленно.

Камилла участливо к ней нагнулась.

- Что с вами, Марта? Вам нехорошо?

- Н-нет, я… а вы были в Конторе?

- Конечно, я всё уладила.

- А господин Павлович вам сказал?..

Камилла пожала плечом. Взведенный пусковой механизм всё ещё продолжал туго вибрировать в ней, требовал действий, не допускал проволочек. Несколько осечек в начале расследований заставляли детектива-любителя К. Фонтейн искать новые варианты двигательной активности, не обращая на эмоции окружающих достаточного внимания. М-м Фонтейн только что пришла в голову блестящая идея, что самым правильным будет расспросить жертву. В суете она как-то забыла, что пострадавший Мерцалов жив и находится в больнице. Следовало его немедленно навестить, раз он так плох, как говорила Марта.

- Сказал, сказал, конечно, всё он мне сказал, - нетерпеливо бросила Камилла, не замечая, как на лице балерины устанавливается странное, мертвенное выражение. – Всё пустяковые отговорки. А в какой больнице сейчас находится мсье Мерцалов? Я хочу поехать и навестить мсье Сержа.

- В Лефортовской, - подал голос журналист Сигма, гордясь своей информированностью. – В Лефортовской больнице.

- Где это находится? Далеко?

- На Госпитальном Валу, за Рогожской заставой, - пустился объяснять Сигма, всё более оживляясь и ощущая себя в своей – информационной - епархии. – Я могу вас сопроводить, показать, где. Я уж там был, всё знаю.

Г-н Сигма не счёл нужным упомянуть, что его не допустили в палату к пострадавшему.

- Отлично, мсье Вольдемар, вы и правда очень любезны. А вы, Марта, поедете? Давайте вместе поедем?

- Нет, мне всё же что-то нездоровится, - Марта Андерсон приложила ладонь ко лбу и слова произносила медленно, без интонаций. Камилла наконец-то  заметила её странно изменившееся лицо. – Я лучше домой. Да и отец будет волноваться.

Журналист Сигма заметался. С одной стороны, появлялась возможность просочиться к жертве преступления, поскольку в том, что мадмуазель Фонтейн к жертве допустят, Сигма ничуть не сомневался, психология ясная, такую как она, да чтоб не пропустили! Но с другой стороны сердце Володи Сыромятникова рвалось последовать в иную сторону, и сей порыв в объяснениях не нуждался. К чести молодого человека надо отметить, что он колебался лишь какую-то ничтожную долю секунды.

- Я отвезу вас домой, Марта, - Володя осторожно, но решительно подхватил Марту под локоть. – Вы меня извините, мадмуазель Фонтейн.

Камилла с сочувствием подтвердила: «конечно, а как же иначе», и тут заговорила Верочка, переводившая внимательный взгляд с одного действующего лица сцены на другие.

- Мадмуазель Марту могу отвезти я. Я живу рядом, в том же переулке, мне это труда не составит, я как раз освободилась и собиралась ехать домой. А вы, господин журналист, помогите, как обещали, мадмуазель Фонтейн. Что ж вы её одну в чужом городе оставите, до Госпитального путь не близкий, - уверенно распределила Верочка, и Камилла мельком удивилась, какой у этой серенькой мышки твердый тон. А на первый взгляд и не подумаешь.

«Не доверять внешности…»

***

- Что ж, нам в другую сторону, - сказала Верочка, проводив глазами коляску, в которой уехала мадмуазель Фонтейн в сопровождении журналиста Сигмы. Тот оглядывался из коляски, но Марта этого не видала, девушка глядела себе под ноги. Верочка подозвала извозчика.

В прыгающей по брусчатке пролетке Верочка некоторое время косилась на сидящую рядом бледную безмолвную Марту и что-то обдумывала, пока, наконец, не прервала молчание.

- Не устаю поражаться, как привлекательно выглядит мадмуазель Фонтейн. Всё же настоящая парижская элегантность доступна только француженкам. И обхождением приятная, такая живая, энергичная, - Верочка кинула на Марту короткий пристальный взгляд и, подождав, добавила. - Как удачно для вас, Марта, что вы так дружны с мадмуазель Камиллой. А я слышала, что вам господин Павлович дал танцевать балет на следующей неделе, и так за вас порадовалась. Значит, я ошиблась?

Марта дернулась, будто её укололи, резко повернулась к Верочке, стиснула руки перед грудью.

- Как же это может быть!? – голос Марты звенел отчаянием, чистый лоб страдальчески морщился. – Дружны, да? Я не понимаю, как же так!? Она сказала, что это пустяки, отговорки, а она ведь знала, что это мне дали танцевать! Мне, понимаете!

Голос Марты пресекся, Верочке очевидно было, что балерина вне себя от разочарования и расстройства, и ей даже стало её жаль. Кто-кто, а она знала, что такое разочарование.

Марта справилась с собой и продолжила, руки её мяли и раздирали батистовый носовой платочек в мелкие клочья.

- Она же не может не понимать, какой это для меня предоставляется шанс! Я давно готова для серьезных ролей, я могу танцевать большие партии не хуже, чем они! – Марта судорожно всхлипнула и добавила неожиданно тихо, упавшим голосом. – Почему, я не понимаю, почему?

Верочка положила маленькую ручку на рукав Марты.

- Вы прекрасно танцуете, Марта, и сейчас в отличной форме, я всегда это говорила и могу повторить сколько угодно. Но вы же сами знаете, что значение для получения ролей имеют мнения совсем других персон. У мадмуазель Фонтейн весьма богатый покровитель, он тратит на неё немалые суммы. Что уж нам против них. Успокойтесь, Марта, ещё станцуете. И я думаю, вы несправедливы к мадмуазель Фонтейн. Она, возможно, просто не поняла, что партию дали вам…

- Нет, - взвизгнула Марта, - нет, вы же сами слышали, как она ответила, что Павлович ей сказал об этом, а ей просто было  наплевать… Что вы её выгораживаете, она и про вас… она вас от пианино не отличает, думаете, почему мы вместе к вам пришли?! Она просто не помнила, как вы выглядите! Вы ей аккомпанируете, а она вас в упор не видит!

«Тем более, - подумала Верочка. – Тем более. Всё правильно».

- Что ж, я не слишком заметная особа, - вздохнула она вслух. – Пусть.

- Вера, вы удивительная. Я не умею так – всё извинять, - прошептала дрожащим голоском поникшая Марта. Она замолчала и до самого дома не произнесла ни слова, как ни старалась Верочка отвлечь её разговором.

У своего дома Марта легко выпрыгнула из остановившейся коляски, но, сделав несколько шагов, вернулась. Верочка подалась к ней, вздев белесые бровки: «Что?»

- Почему вы говорите, что у неё  богатый покровитель? – голос Марты был глуховатым от проглоченных слёз. – Вы ошибаетесь, Вера, нет у неё никого. Она мужа своего любит.

- Поверьте, Марта, я знаю, что говорю, - Верочка понурилась головой, будто скорбно сожалея о грехах человеческих. – Не люблю напраслину возводить ни на кого, так что, ежели хотите, могу вам доказательства предоставить.

Она заметила, что Марта колеблется.

- Да нет, зачем мне доказательства, - неуверенно проговорила Марта. – Спасибо вам большое, Вера, что подвезли меня… и вообще. Вы такая хорошая.

Проводив глазами стройную фигурку Марты, исчезающую в подъезде желтого двухэтажного флигелька, Верочка скомандовала вознице проехать дальше по переулку, к своему дому. Пролётка миновала унылую длинную стену  другого, трёхэтажного дома, где квартировали в основном чиновники, и о котором Верочка по рассказам покойного родителя знала, что он – истинный дом ужасов: стариннейший, в нём с незапамятных времен располагалась жуткая Тайная Канцелярия и сам Степан Шешковский, страшный начальник сей Канцелярии, со своим подручным Ванькой Каином арестованных пытал, и высадила Верочку у её подъезда.

Позже, когда старая верная нянюшка потчевала приуставшую Верочку чаем с ситным, густо намазанным монастырским мёдом, до чего Верочка была большая охотница, Верочка всё про себя дивилась, как удачно всё получилось. О плане, ранее составленном, она не сожалела, так должно выйти ещё лучше.

Верочка дала облизать измазанные мёдом пальцы котёнку и почесала его за ушком.

Значит, в упор не видит? Значит, мужа любит? Оч-ч-чень хорошо, просто прекрасно. Наверное, не случайно они сегодня к ней пришли. Не так уж много в жизни бывает случайностей. В свете этого даже то, что Мясницкие меблирашки также находятся недалеко от её дома, Верочка уже готова теперь посчитать истинным знаком. Если бы у неё оставались какие-нибудь колебания, сегодня она бы их отбросила. Но у Верочки и раньше никаких колебаний не имелось.

Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не сразу поняла, что это за звуки такие, а поняв, подхватила жалобно пищащего котенка и начала извиняться перед ним, целовать в пушистую мордочку, дуть на израненное её ногтями розовое ушко, и в результате перемазала всю его мягкую шёрстку мёдом.

^1. Это – вертеп! (франц.)