ГЛАВА VII

Тени прятались по углам. Большие и коричневые, как медведи. У цыган на ярмарке были медведи, они танцевали. У них были в носу кольца, цыган тянул за кольцо и медведь кружился и танцевал на коротких ногах. У медведя ноги косолапые,  он ходит как человек. Вот он идет к кровати, ближе, ближе, становится такой большой, что закрывает всю комнату, или это его тень закрывает, или другие медведи. Тусе страшно, хочется спрятаться с головой под одеяло, но руки у неё не слушаются, пальчики как деревянные, и она не может натянуть одеяло на себя. Медведь нависает над ней, дышит на неё жаром, ей становится душно, жарко, и опять в голове всё начинает путаться и мешаться. Медвежья шуба такая тяжелая, не надо укрывать её душной медвежьей шубой, ей и так тяжело дышать, очень тяжело, она пытается её сбросить, но не получается. Снимите шубу. Хочется пить. Уходи, медведь…

…Тусе снится сон. Хороший сон. Она дышит во весь дух, глубоко, легко дышит. Она открывает глаза, и сон продолжается. Медведей нет, они ушли. Тени в углах большие, но не страшные. Уже не от медведей, а просто - тени. Туся слышит, что рядом разговаривают, но она не понимает, что говорят. Не потому, что у неё в голове путается, как раньше, а потому что это может и не люди вовсе. Они говорят, как птицы говорят. Непонятно. Тихо.

- “Le chocolat est la friandise preferee des enfants…”¹

- “Peu” est le contraire de “beaucoup”…²

- “Toutes les petites fillettes revent de ressembler a Cendrillon…”³

Как будто музыка играет. Как будто ручей журчит.

Туся чувствует себя хоть и усталой, но довольной. Её не удивляет, что в её комнате кто-то разговаривает на птичьем и водяном языке. И что мадмуазель Камилла сидит рядом с кроватью тоже её не удивляет. «Всё будет хорошо, - говорит мадмуазель Камилла. – Ты скоро поправишься, будет весна, и мы пойдем с тобой гулять». Туся хочет ответить, что ей хорошо, и она хочет пойти гулять с мадмуазель Камиллой прямо сейчас, но не может. Язык не ворочается. Она решает, что надо поспать, и начинает с удовольствием засыпать. Последнее, что она видит, её тоже не удивляет. Из-за спины мадмуазель Камиллы к ней наклоняется заколдованный принц, кладет ей теплую спокойную руку на лоб и говорит «Спи». Его голоса нельзя не слушаться. И она засыпает.

- Для первого раза я ввел шприцем большую дозу, чтобы быстро снять отек, дальше такое не потребуется, - Эрик быстро записывал что-то на маленьком  листке бумаги. Камилла, заглядывая ему под руку, слушала. – Теперь первые пять дней ты будешь давать девочке вот такую дозу лекарства. Это тебе памятка. Я указываю в пилюлях. Затем будем постепенно уменьшать. Вот так.

Камилла взяла листок и разглядывала каракули Эрика. Почерк у него был и остался неудобочитаемым, все буквы врозь.

- Ты думаешь, теперь всё будет хорошо?

- Думаю, да. Ярко выраженная положительная реакция меня убеждает. Скорее всего, дело было в каком-то компоненте лекарства, что давали ребенку, но в каком я не смогу выяснить. Для этого нужно проводить серию экспериментов. Я просто надеюсь, что после того, как наступит заметное улучшение, врач отменит прием прежних препаратов.

«И назначит новые, - подумала Камилла. – А вдруг и с ними будет та же история». Но высказывать сомнения она не стала. Какой толк. Посмотрим. Вместо этого она сказала:

- Эрик, ты просто как добрый волшебник. Пришел, разобрался, победил.

Эрик ответил не сразу.

- Я не добрый волшебник, -  он смотрел на Камиллу исподлобья. – Я участвовал только из-за тебя. Для тебя, потому что ты волновалась.

Камилла отвечать не стала, и Эрик продолжил. Хотел внести окончательную ясность.

- Мне хотелось, чтобы ты  как можно скорее перестала нервничать и тратить силы. Я боялся, что ты заразишься. Я понимал, что ты волнуешься всё больше и больше, а когда узнал о том методе лечения, что предписал этот модный шарлатан, я понял, что положение ухудшится, а это тебя ещё сильнее огорчит. Подумать только – ледяные укутывания! Бред! Но я думал только о тебе. Если бы не это, мне бы и в голову не пришло вмешиваться. Ты представляешь себе не то, что есть на самом деле. Обо мне.

Похоже, Эрик поставил себе задачу обязательно убедить её и себя в своей полной непричастности какому-либо доброму делу. В первую очередь себя. Спорить с ним Камилла не собиралась. Вместо этого мало успешного занятия она похвасталась Эрику, как ловко нейтрализовала Агнию Петровну в гостиной, случайно обрушив на хозяйку и на себя дверные гардины – зацепилась, понимаете, каблуком за бахрому входя в комнату, - и в результате пришлось звать на помощь всех в доме. А оставить рачительную и смущенную хозяйку руководить устранением беспорядка и самой «сбегать пока проведать больную» было делом для Камиллы пустячным – с её-то апломбом человека, точно знающего, что всё, что он делает - правильно. А гардина ещё и горшок с геранью, стоявший на этажерке, зацепила, падая. Земля по ковру, черепки… ужас! И как только ухитрилась, этажерка-то далеко стояла…

Эрик появился в Тусиной комнатке спустя минуту после того, как сигнальная свеча была выставлена на подоконнике. Скорее всего, думала Камилла, он пришел через черный ход, но она не была уверена. Эрик мог войти где угодно, для него не существовало запоров. Камилла рассчитывала на одобрение Эрика и получила его – Эрик отдал должное её сообразительности, восхитившись сакраментальным в подобных обстоятельствах вопросом «Как это тебе только в голову пришло?»

- Этот трюк, безусловно, был навеян тем происшествием в театре. Упавший задник навел на идею, - оживленно блестя глазами, объяснила довольная Камилла.

Эрик насторожился. Он ничего не знал о происшествии в театре и хотел узнать всё и подробно. Камилле сразу стало ясно, что Эрику эта история сильно не понравилась. Впрочем, его недовольство объяснялось ещё и тем, что и ему стало ясно: Камилла утаила от него событие, выходящее за рамки обычного и при этом её близко касающееся.  Сначала Эрик слушал её, не прерывая, внимательно, потом начал выспрашивать в деталях, как всё произошло, Камилла честно старалась вспомнить всё, хотя и упрекнув Эрика в излишней подозрительности, и внезапно припомнила то обстоятельство, что её саму тогда встревожило. Она немного заколебалась, стоит ли разжигать в Эрике эту его подозрительность, но решила, что надо сказать.

- Понимаешь, на меня просыпалась сверху какая-то труха, и я взглянула вверх. Задник упал через секунду, но я успела заметить… - Эрик сверлил её глазами, в которых разгорались знакомые ей пронзительно-желтые огоньки. Недобрые огоньки, она знала. – Наверху кто-то был, я его подошвы видела. Почему-то очень четко, наверное, на них свет падал. Они мне, можно сказать, врезались в память. Эти подошвы стояли на решетчатой площадке около лебедки валика, на который накручивается задник.

- Что-нибудь ещё ты заметила? – голос Эрика мог испугать слабонервных. Металлически-холодный – это для него было бы самое невыразительное определение. – Как выглядели подошвы? Почему ты не рассказала сразу, пусть не мне, а режиссеру?

- Знаешь, - Камилла накручивала оборку юбки на палец. – Я подумала, что это может быть рабочий сцены, который по небрежности напортачил, а потом испугался ответственности. И ведь никто не пострадал. Подумаешь, занавес упал. Он не такой уж и тяжелый.

- В следующий раз может упасть что-нибудь потяжелее, - мрачно буркнул Эрик.

«Например, люстра», - подумала Камилла, но промолчала. Эрик барабанил пальцами по столу.

- Рабочие сцены ходят здесь в сапогах, - Эрик продолжал опрос свидетеля. – Ты сказала, что тебе «врезалось в память». Сосредоточься и опиши, как выглядели подошвы.

Камилла против воли прыснула в кулачок. «Дело о подошвах». Эрик строго на неё смотрел, и она собрала всю наличную  серьезность.

- Нет, это были никак не сапоги, я уверена. Сапоги здесь носят такие широкие и носок у них тупой как галоша. Те подметки были точно узкие, вот такие, - она сложила ладони лодочкой. - И, кажется, не слишком большие по размеру, но я не могу сказать точно, я снизу смотрела, а они высоко.

- Угу, - промычал Эрик. Его пальцы выстукивали сложный этюд на столе. – Всё?

- Всё, Эрик. Честно, я рассказала всё, что было. Больше нечего, - робко уверила Камилла. – Собственно, всё так быстро произошло. Может, не стоит придавать этому большое значение? В театре вечно что-нибудь случается.

- Ну да, - подтвердил Эрик. Теперь его голос мог бы подействовать отрицательно не только на людей со слабыми нервами.

Чтобы не перечить Эрику Камилла безропотно согласилась с тем, что она устала и ей необходимо немедленно лечь спать. День, и правда, получился хлопотный. И дело сделали. Можно и расслабиться. Камилла ждала, что Эрик, слишком посерьезневший после её рассказа, немедленно к ней присоединится. Он присоединился быстро, поцеловал: «Любовь моя, я сейчас». А потом погладил Камиллу по щеке и шепнул: «Спи». Как Тусе. И Камилла уснула, его голоса невозможно было не послушаться.

Почему Камилла тогда не рассказала ему об инциденте, Эрик ответа так и не потребовал.

***

Если постоянно сосредотачиваться на одном и том же предмете, тот вырастает в значимости своей до несоизмеримых с реальностью размеров. Но что есть реальность? Повседневные дела? Человеческие добродетели? Ох, бросьте! Это и вовсе иллюзия. Ещё скажите - планы и стремления! Уязвленное и ревнивое чувство гораздо более реально, оно не измышление, а правда, самая что ни на есть правда. И зависть, и амбиции, и страсти. Главное – страсти, они во главе угла. Они бывают к разному, страсти... они движут… Легко рассуждать тем, кто избавлен от таких состояний самой натурой своей. А если нет, не даровано? Что тогда? Можно ли винить того, кто вынужден что-то делать, что-то предпринимать, чтобы получать то, без чего невозможно представить свою жизнь?

Виноваты те, кто встает на пути, а не те, кто их наказывает. Её следовало наказать, да, следовало. Пусть радуется, что мягко. Зачем же быть такой дерзкой? Это нехорошо, нехорошо. Это было предупреждение. Умный поймет. Не хочется продумывать до конца, почему-то с определенного момента думать до конца стало трудно, или что-то мешает, или голова начинает болеть.

Но если будет нужно… не стоит мне противоречить. Это нехорошо. Наверное, лучше будет сказать, что это может нехорошо кончиться.

Никого нельзя безнаказанно провоцировать.

***

В левом ухе глухо, на одной ноте гудел колокол, а в ребро что-то упиралось – острое, колкое, твердое, холодное. Сердце у Сигмы в который раз ёкнуло, когда он отчетливо понял – это нож. Он старался не шевелиться и не дергаться от прикосновения рук, сноровисто обшаривающих его. Судя по тому, что он дрожал от холода, пальто с него уже сняли. Он подбадривал себя тем, что сейчас отберут всё, что у него есть (хорошо, что он предусмотрительно  ничего особенного с собой не взял), и отпустят. А может это плохо, что у него нечего взять? Ещё обозлятся. Самый первый раз, когда он один приходил, отпустили же. Только тогда по ушам не били. А вдруг теперь он на других нарвался, пришло ему в голову, то были воры мелкие, а это убийцы. Здесь и такие есть, говорят. Вахлаковский сказывал, в строении под местным названием «Сухой овраг» они обитают.

Сигма в ужасе пялился в темень, но в подворотне не было видно ни зги. Тех, кто внезапно схватили его, накостыляли и в настоящий момент грабили, тоже. Но достаточно и того, что он их осязает. Больше они его... Ой, господи! И чего он сюда сунулся, понесло его, ведь предупреждали его, предупреждали… и ведь так удачно начиналось…

Последнее время Сигма просто рвался в бой. Сегодня поздним вечером они с Вахлаком второй раз шли «за самобытностью», и в Сигме играли запал и профессиональное рвение вперемешку. Гремучая смесь, что и говорить. Его при этом нисколько не смущала трезвая и какая-то обыденная повадка господина Вахлака. Сигма склонен был объяснять её не здравым подходом к вещам и опытом, а скорее недостатком воображения бывалого журналиста. Так было удобнее и более лестно, чем признаваться себе в жеребячьей природе собственного энтузиазма и плачевной неспособности реально оценивать ситуацию.

Первое посещение, произошедшее сразу после достопамятного похода в Большой театр – Сигма не мог себя обуздать и, не вытерпев, заявился к Вахлаку с напоминанием чуть ли не назавтра, - прошло, конечно, интересно и полезно, но слишком было кратким. Вахлак назвал его ознакомительным и Сигма стал подозревать, что маститый знакомец надеется - на том шустрый новичок и отвяжется.

Сигма был несправедлив, но не желал признавать и этого. Он жаждал злачного и колоритного, такого, о чем не стыдно было бы написать в подзаголовке: «Наш корреспондент избежал большой опасности!» В первый раз было колоритно, грех жаловаться, брюки до сих пор отчистить не удавалось, но не опасно.

Сегодня Сигма преисполнен был решимости наверстать упущенное. Погрузиться в скрытый мир преступных сообществ. Погрузился. По самые уши. Особливо по то самое, по которому дали, как Сигме казалось, кузнечным молотом. И чуть не по колени. Он чувствовал, что стоит в вязкой мягкой куче, и старался не представлять, что это может быть. Особенно страшно было то, что всё происходит в молчании. Но когда Сигма услыхал слова, стало ещё страшней. «Ни каньки больше. Куды его?» -  раздался сиплый вопрос. «Чикни ножиком. В дыру в Кулаковке спустим», - скучливо ответствовали ему. Сигма охолодел и пристыл к земле.

Всё дальнейшее он воспринимал как в тумане. Его реакции восприятия действительности как бы замедлились, и сам он от себя отдалился, смотрел, словно на постороннего. А действие вокруг него, меж тем, неожиданно принялось развиваться быстрое и подвижное. Кроме того, у Сигмы возникло безотчетное ощущение, что в темноте прибавилось действующих лиц.

Он одновременно почувствовал усиление давления того самого острого и твердого под своим ребром, и в тот же единый миг услыхал хрипение рядом с собою, переходящее в ёканье какое-то и бульканье, и ребро освободилось от постороннего предмета, а затем сквозь гудение в ухе рядом послышался сухой треск… и всё. Сигма как сомнамбула сделал шаг в направлении треска и споткнулся об лежащее на земле тело так, что упал на четвереньки, руками уперся в землю. Только точнее сказать, не в землю, а в  колючую небритость чьей-то бугристой физиономии. Охнул, рука соскользнула и наткнулась на что-то странное, вроде скользкой веревки. И одновременно в чьи-то пальцы на этой веревке. Рефлексы головного мозга – явления не вполне изученные и потому загадочные, и почему он вцепился в эти пальцы, Сигма объяснить не сумел бы и под пыткой, но – вцепился мертвой хваткой. Трудно предугадать, как стали бы развиваться события далее, но в следующий момент темная подворотня наполнилась шумом тяжелого пыхтения и топота, сопровождаемого слабым кружком света от ручного фонарика господина Вахлака. В другой руке Вахлака поблескивал кастет. Жидкий свет озарил стоящего на четвереньках над поверженным злодеем Сигму и чуть-чуть подсветил лицо человека, склонившегося над тем же телом, но с другой стороны. Его пальцы Сигма окостенело притиснул к шее лежащего, но как только увидел его лицо, сразу отпустил. Бледненький свет фонарика, попав на глаза незнакомца, стрельнул жалящими красно-золотыми искрами, что произвело на Сигму неожиданно сильное впечатление. И тут незнакомец заговорил.

- Свистеть нет надобности, - спокойно и негромко произнес он, и Сигма сообразил, что адресовался он к Вахлаку. Действительно, Вахлак зажимал губами полицейский свисток, с которым никогда не расставался, особливо идя в самобытные места, и уже надул щеки. – Я не хотел бы, чтобы вы привлекли излишнее внимание к небольшому инциденту, в который я невольно вмешался. Если бы молодой человек не помешал мне забрать… свою вещь, свалившись на меня, меня бы тут уже не было.

Пока он произносил эти три фразы, скорость прохождения реакции у Сигмы ускорилась, вернувшись почти в прежнее состояние.

-  Да ведь вы выручили меня, - осознал он и всплеснул руками; попытался вновь схватить пальцы незнакомца, но уже чтобы пожать их с благодарностью; не схватил, потому что незнакомец незаметным движением легко их увел от Сигмы; повернулся к Вахлаку и, указывая сразу во все стороны, чуть не выбил фонарик из его руки. Не обращая внимания на такие пустяки, Сигма, захлебываясь, кратко рассказал корреспонденту, как было дело. Предельная краткость повествования (уж больно всё быстро происходило после того, как Сигма проявил инициативу и улизнул от Вахлака, отвлекшегося на затяжную беседу с будочником) с лихвой искупалась его драматизмом. Коллега имел полное право изругать строптивого новобранца, едва не навлекшего на свою неразумную голову беду вполне серьезную, но он этого делать не стал, вместо того с чувством поблагодарил незнакомца, спокойно обозначившего чуть заметным кивком головы, что он принимает изъявления благодарности за спасение. Широкие поля его шляпы спрятали неприятный пронзительный огонь его глаз.

- Молодой человек неудачно налетел на деловых ребят из «Сухого оврага», так что некоторый риск был. Лучше было не дожидаться развития событий.

На субъективный взгляд Сигмы события задолго до того развились до кондиции больше чем необходимой, но на вопрос, как отблагодарить за оказанную услугу, незнакомец, вновь нагнувшийся к лежащему недвижному телу, ответил, что не стоит благодарить неумеренно – это пустяк. «А что он такое с ними сделал? - задал себе вопрос Сигма. – Лежат и не двигаются».

Замечание Вахлака, прозвучавшее как ответ на его невысказанный вопрос, могло бы прояснить ситуацию, если бы Сигма понял, что за ним кроется.

- Эге, - прогудел корреспондент Вахлак, - я уже такую вещицу видал… Так вот как вы их. Ловко! А позвольте вас спросить…

- Может быть, не стоит? – мягко поинтересовался незнакомец, распрямляясь и сматывая тонкую веревку, которую он – Сигма это с изумлением различил – снял с шеи «самобытного типа». Незнакомец оказался очень высокого роста, телосложение же терялось в складках черного плаща, окутывавшего фигуру от шеи до пяток.  – Я просто прохожий, оказавшийся в некоем месте в некоторое время. Я сейчас уйду, и вам советую поступить так же.

- Да постойте же, - Сигма понял, что в корреспонденте Вахлаке начинает говорить профессиональное, и говорить громко (по крайней мере – гулко). – Постойте, уважаемый, давайте вместе уйдем, и покорнейше вас прошу, удовлетворите наше любопытство. Позвольте представиться, мы журналисты, премного благодарные, но газетные писаки, а сами понимаете, нет ничего хуже, когда журналисты не получают для своих газетных отчетов объективного материала. Начинают присочинять и такое нагородят, что сами соблаговолите рассудить - нужно ли это нам всем?

- Следует понимать, что вы намекаете на возможность появления газетных заметок о «таинственном незнакомце, спасшем нашего собственного корреспондента в мрачных трущобах. Кто он? Журналистское расследование продолжается!», не так ли? – несмотря на мягкость и благозвучие голоса незнакомца, и задумчивую вежливость его тона, Сигма почему-то подумал, что Вахлак зря так с ним разговаривает. В следующее мгновение он сообразил, что незнакомец произнес часть фразы, а именно тексты предполагаемых газетных заголовков, другим голосом, не тем, что раньше, и он показался Сигме смутно знакомым. Не звуками, а чем-то неуловимо родным, интонациями, что ли, или духом.

Вахлак засмеялся. Смеялся он вкусно.

- А-а, так вы нас раньше слыхали, уважаемый! Опять ловко, очень похоже, в самую точку! Похоже, а, Владимир? – с густым хохотком он толкнул Сигму в бок. – Ещё любопытнее стало. Ну помилуйте, сами видите - интересно же, и дальше всё интересней.

И Вахлак продолжил смех. Сигма раньше убедился, что заразительному смеху корреспондента трудно долго сопротивляться, и неуверенно захихикал сам. Видимо, «таинственный незнакомец» также подпал под его обаяние. По крайней мере, он усмехнулся.

- Хорошо. Видно, сегодня вечер раздачи подарков и я не могу выбиться из следования череде навязанных мне ролей, - непонятные слова очень понравились Сигме именно своей непонятностью. Запахло репортерской романтикой, пока ещё не поистрепавшей нежные крылышки в житейской прозе профессии начинающей гиены пера. Колоритность внезапным образом вмешавшегося незнакомца была очевидна и возрастала на глазах.

- Давайте покинем это отвратительное место, - с чувством предложил Сигма и тут же без паузы продолжил. – А эти… с ними что?

Незнакомец посмотрел себе под ноги.

- Да ничего уже, я полагаю, - Сигма всё больше осознавал, что необычная приятность голоса таинственного «прохожего» никак не совпадает со смыслом произносимых им речей. – Вас это волнует?

Вахлак помалкивал, а Сигма усилием воли проглотил вертевшееся на кончике языка «Так вы их насмерть ухандокали?» Невежливый вопрос, что и говорить. Высокий незнакомец склонился к лежащему и приложил два пальца к его шее пониже уха. К удивлению Сигмы, Вахлак, ни слова не говоря, проделал то же самое в отношении второго лежащего, который обнаружился рядышком у стенки, и которого Сигма до того не замечал. А Вахлак, значит, заметил.

- Жив, - констатировал вахлацкий бас, и Сигма испытал чувство облегчения благонамеренного гражданина, перемешанное с легкой разочарованностью. – Полежит ещё маленько и оклемается.

- Оба, - уронил, выпрямляясь, Сигмин  спаситель, и юноша ещё раз подумал, какой же у романтического незнакомца голос примечательный. Такой раз услыхав, не забудешь никогда.

Они сидели в самом темном углу трактира, расположенного в полуподвале дома Ярошенко. Сигме хотелось думать, что они интервьюируют таинственного незнакомца, но, пожалуй, слово не совсем подходило. После того, как он при относительном свете, скупо освещавшем трактир,  разглядел маску, Сигма возликовал окончательно, а страшное происшествие начало постепенно улетучиваться из его  гудящей головы.

Вы только подумайте, господа читатели и подписчики – маска! Незнакомец носил на лице маску, закрывавшую лицо почти целиком, так, что она оставляла открытой лишь тонкие губы и подбородок незнакомца со следами ожога на правой стороне, и цветом и фактурой совершенно уподобленную человеческой коже, будто из неё и сделанной - маску! Спешите познакомиться, интервью с джентльменом-апашем, проездом в Москве, эксклюзив! У нас покупали… Маска скрывает анонимную личность и шрамы на лице - от бандитских пуль, конечно, - и следы ожогов от… от бандитских пожаров, в одном из которых, возможно, джентльмен потерял нежно обожаемую… малютку-дочь и… и красавицу жену, за что ныне одиноко мстит преступному миру…

Про джентльмена-апаша вместе со всей последующей живописной галиматьей – это было чистейшей воды вымыслом Сигмы, позаимствованным из смутных европейских литературных источников, поскольку незнакомец так им и не представился. Вахлак не настаивал, и дальше разговор Вахлака с неизвестным в маске потек таким образом, что быстро напомнил Сигме о первом его участии в редакционном разговоре: все, вроде, говорят, не таясь,  а смысл ускользает. Вахлак с незнакомцем, напротив, отлично друг друга понимали, быстро перебрасываясь незнакомыми Сигме названиями и упоминая ничего ему не говорящие особенности мест, скрывающихся под этими названиями. Они вели разговор, как бывалые люди, как мэтры, а Сигма… эх, что уж говорить. Завидно, господа.

Да и иная незадача нагрянула. Последствия травмы порой бывают непредсказуемы, и молодой человек вдруг с ужасом обнаружил, что гул в травмированном ухе не только не проходит, а усиливается волнообразно, периодически глуша абсолютно все внешние звуки. В следствие этого представление о разговоре Вахлака и неизвестного оставались у Сигмы отрывочными. Переспрашивать же Сигма как всегда стеснялся, только старался подставлять уцелевшее ухо, но и оно, видно из солидарности, слышало плоховато. Из того, что он расслышал, картина сложилась следующая.

Судя по всему, корреспондент Вахлак интересовался, каким Макаром в центре Москвы сидящий сейчас напротив них господин использовал приемы и оружие, которое корреспондент Вахлак некогда, сколько-то там лет тому назад, встречал только в опасных руках неких персов-душителей в бытность свою в Нижнем Новгороде на «Макарьевской» (извините за каламбур) ярмарке. Тут Сигма, наконец, уяснил специальное значение слова «мельницы». Так, оказывается, назывались на жаргоне тайные игорные дома. С одной из таких мельниц, самой крупной, Кузнецовской, денно и нощно открытой на ярмарке в районе развлечений, именуемом «Самокаты», Вахлак как-то за полночь возвращался к себе домой в Кунавино, на противоположный конец ярмарки, и в каком-то пустом переулке, где не было ни сторожей, ни собак, вот так же, как нынче господин Икс (кивок), вмешался в  похожую историю.

В этом месте рассказа гул в ухе Сигмы достиг апогея, и он пропустил подробности. Долетевшие слова дали ему понять, что Вахлак приметил возвращавшегося также с «Самокатов» беззаботного, мурлыкающего под нос куплетики счастливчика с выигрышем в кармане, затем крадущиеся за ним по-кошачьи две темные фигуры. Один из крадущихся так же, как нынче Икс (кивок Вахлака и ответный, с усмешкой, от незнакомца в маске) набросил на певуна волосяной аркан, полузадушенная жертва упала, но подоспевший Вахлак так отмолотил, столкнувши лбами, нападавших, что те оказались полностью нейтрализованными. Жертва, придя в себя, подтвердил, что выиграл приличную сумму в макао, а этих молодцов, которых знает как персов-душителей из всем известной шайки, приезжающей на ярмарку каждый год, видел полчаса назад на «мельнице», где они сверкали кинжалами и черными глазами из-под высоких остроконечных бараньих шапок. Похоже, с ними сейчас было покончено.

- Они могли и притворяться, - прервал Вахлака незнакомец. Он сидел, отодвинувшись в самый темный угол, спрятав руки под плащом. – Следовало проверить, у них всегда с собой имелись кинжалы.

- Мы так и сделали, - подтвердил, довольно ухмыляясь во весь рот, Вахлак, - и конфисковали кинжалы, затем выбросив их в канал.  Вам, значит, приходилось сталкиваться с этими бестиями?

Незнакомец криво улыбнулся, что не пошло ему на пользу.

- Если не ошибаюсь, там должна была промышлять шайка душителей под предводительством Али-Бера. Они постоянно, в течение многих лет приезжали на ярмарку.

- До того, как Али-Бера и его адъютантов не арестовали с тяжелой руки пароходчика Тихомирова, они держали всех в напряжении, - подхватил Вахлак.

Сигма так и налег грудью на дощатый стол, подсовываясь поближе, чтоб услышать занимательную историю из уст незнакомца, становившегося всё интереснее. Встреча с ним сулила необыкновенно перспективный контакт, и Сигма сглотнул сладкие слюнки предвкушения.

Вахлак также оживился, пошли ещё какие-то воспоминания о ярмарке, о понтировке, «железке», «стукалке, банковке и трех картах», пароходчиках и шулерах, но Сигма быстро заметил, что говорил в основном Вахлак, человек в маске всё больше помалкивал, слушал и складывалось отчетливое ощущение, что он намеревается их вот-вот покинуть. Интерес он неожиданно проявил, когда среди прочего прозвучало название «Грачевка». В этом месте монолога Вахлака господин Икс придвинулся к столу и попросил «остановиться на этом моменте». Как назло, гудящая волна вновь накрыла Сигму с головой, которая, к тому же, болела всё сильнее. Удар, всё же, Сигма получил не слабый.

Он с досадой и печалью наблюдал, как пригнувшийся к столу незнакомец задает Вахлаку какие-то вопросы, да и на встречные отвечает, хоть и кратко, но без заминки. Один раз он небрежно и изящно махнул длинными пальцами на кого-то или что-то в глубине трактира. На кого, оборотившийся глухарь Сигма не понял. Неподалеку спал мертвецким сном какой-то пьянчуга в потрепанном военном мундире, уткнув красную мятую рожу в кулаки. Хоть плачь, хоть зубами скрежещи, но самое интересное, похоже, Сигма пропускал.

В тот же миг, что волна пошла на спад и Сигма навострил ущербные органы слуха, незнакомец резко встал, попрощался и вышел из трактира, произведя всю церемонию расставания с ними так стремительно, что Сигма глазами захлопал. Только что был человек, и вот нет его.

Он с надеждой уставился на корреспондента Вахлаковского. Тот задумчиво лупил калёное яичко: как он объяснил, делая заказ после того, как они уселись в углу трактира, он в подобных местах только яйца и водку заказывал – из гигиенических предосторожностей, да стаканы носовым платком вперед протирал. Стопка, налитая господину Икс, так и остался стоять нетронутой. Вахлаковский молчал.

- Грандиозно, - нервы Сигмы, наконец, не выдержали. – Какой случай! Я полагаю, этот Икс, прячущий под маской страшные ожоги, полученные в то время, что он пытался спасти жену и ребенка из пламени, этакий Робин Гуд московских трущоб, и он…

- У него нет никаких ожогов, - прервал его Вахлак. – Это грим. А Робин Гуд был просто вором, который малую часть добытого разбоем отдавал местным жителям, чтоб они его укрывали. Это обычная практика.

Прозаизм корреспондента неприятно поразил Сигму, но он не сдавался.

- Зачем же он, в таком случае, носит маску? И бродит по таким опасным местам?

- Маску носит, возможно, чтобы сохранять анонимность, или под маской скрывает что-то более необычное, чем ожоги. Но ожоги – это всем понятно, вопросов не вызывает. А бродит здесь, потому что ищет подпольные игорные дома. Он профессиональный игрок. Приезжий. По крайней мере, он хотел, чтобы я так подумал.

- А вы что, думаете, что он притворяется?

- Трудно сказать, - Вахлаковский пожал плечами и положил наполовину облупленное яичко на тарелку. – Он, безусловно, отлично знаком с игрой и со всем, что с ней связано. На Макарьевской, нет сомнений, бывал, всё там до тонкостей знает. Правда, многое в его словах показывает, что он там бывал давненько. Впрочем, там мало что меняется. Ты сам-то слыхивал, что там за свистопляски?

- Нет, - мрачно признался молодой журналист, остро переживающий свою житейскую несостоятельность. – Только в общих чертах.

- Ну, про саму ярмарку в Нижнем знаешь, конечно? Конечно, кто её не знает. А для развлечений, для купеческих загулов, на ней есть место такое, гнездо разврата, «Самокаты» называется. Место отделено от ярмарки двумя каналами, один в Мещерское озеро впадает, другой на банный пустырь выходит. От азиатского квартала ярмарки отделяется двумя мостками и пешеходной лавой, а четвертая сторона в болото уходит. Там и есть истинное болото, человеческое. Площадь вроде с каруселями и балаганами, а на самом деле окружена одноэтажными каменными и деревянными притонами и трактирами. Все на один манер, только какие побогаче, какие победнее, одно побольше, другое поменьше. Половину здания трактир занимает, половину номера с самыми дешевыми женщинами на всем белом свете, рабынями, практически. (Сигма покраснел). И дома игорные, вроде бы тайные, но про них все знают, понятное дело, как это на Руси заведено. «Мельницы» - главный притон для всей уголовщины, до беглых каторжников включительно, они там как рыба в воде. Всё, что добывают, несут на «мельницу», их две там и «клуб» в Караван-сарае, там всё шулерам спускают, и обратно на ярмарку. Шулера со всей России съезжаются, во время нижегородской ярмарки в московских игорных домах пусто, все в отъезде, на «Макарьевской», только мелочь остается, портяночники. На ярмарке вольготно, однако, обходов нет, один сыщик на всю местность, Лурда, его никто не стесняется, свой человек. Да и не только воры и шулера, там и богатые купцы, пароходчики со всей Волги и дисконтеры играют. Ты чего это строчишь?

- Еле успеваю, - рявкнул Сигма, отчаянно скрипя пером по бумаге в косую лиловую линейку. – Это ж черт знает что такое!.. грандиозно!.. а дальше что?

- Не кричи, братец, - попросил Вахлак, - здешняя публика внимание обращает. И не строчи ты так рьяно. Подумают, неровен час, что ты сыщик, а их тут не любят. Э, да ты, никак, от оплеухи оглох малость? Ну так ты помни, что это только ты не слышишь, тебя слышно даже лучше, чем хотелось бы. А дальше уже мало что осталось. Я на всех «мельницах» бывал, натянешь старый картуз, сапоги высокие, для самозащиты кастет брал – ага, этот самый, - но всё благополучно обходилось, тот случай, честно сказать, единственный был, про который мы с Игроком говорили. Мне его удавка и то, как он с ней ловко управляется, живо тот эпизод и напомнили. Повезло, тебе, однако, братец, что он рядом случился.

- А он, он что? – прошептал Сигма хриплым жаждущим сипом, нервно огляделся и, не отдавая себе отчета, схватил и единым духом махнул стопку водки.

- А он и не отрицал, что владеет давно, у персов и научился, сказывал, но не на ярмарке, как я решил, а в Персии живал, - Вахлак с легкой тревогой наблюдал за Сигмой. Тот прорвал пером бумагу и, не глядя, махнул вторую стопку, оставленную господином Иксом. – Ты закусывай, закусывай, вот яичко я очистил. Любопытный человек, ничего не скажешь, непростой, с начинкой. Я таких люблю. Может, он и не игрок вовсе, а наоборот, хотя правопорядок у нас к игре более снисходителен, нежели к какой другой общественной деятельности.

- Поч-ч-чему? – спросил Сигма.

- В нашем отечестве игровой азарт – черта отличительно национальная. Ещё императрица Елизавета отделила коммерческие игры от азартных. В первых результат игры зависит от умения игрока, его искусства, и рассчитать здесь можно, а во второго сорта играх, в таких, как штосс, баккара, виктория и  макао со всеми вариантами,  выигрыш – улыбка Фортуны, следствие слепого случая.  И все играют. В литературе русской постоянно игра описывается…

- Тр-р-ри карты, тр-р-ри карты! – возвестил Сигма голосом ученого попугая. 

- Вот-вот, - кивнул Вахлак. – Пушкин и сам в карты главу «Онегина» проиграл, известный факт, Белинский за преферансом всё забывал, Некрасов, между нами, шулерством не брезговал, Салтыков-Щедрин дважды в неделю играет, я Михаила Евграфовича хорошо знаю, Достоевский в рулетку кольца проигрывал – своё и женино…  про Сухово-Кобылина и упоминать не нужно, его Кречинского все шулера почетным членом своего профессионального сообщества почитают…  Я его с «Кречинским» как раз обещал познакомить.

- Достоевского? – с искренним изумлением переспросил Сигма, и рука его зависла над блокнотом, чуть дрожа.

Вахлак глянул на Сигму внимательно.

- Твоего спасителя. Я ему ход на «Грачевку» дал, отблагодарил за твою дурную голову. Есть на «Грачевке» - это близ Трубной площади, один завсегдатай, его все уважают, боятся и считают лучшим в своем деле. Профессиональный игрок Попов, у него прозвище «Кречинский», за глаза, конечно, если вслух назвать, он все ребра переломает. Кречинский теперь  – синоним шулера, как по пьесе «Свадьба Кречинского». Так вот, этого самого Попова я и выручил из петли душителей тогда, в Нижнем. Потом в Москве он меня нашел. Долг платежом красен. Воспитанный человек, щеголь, а мечет как красиво, загляденье смотреть.

- Колоссально! – провозгласил Сигма, шаря глазами по столу. – П-п-помедленнее, пожалуйста, я з-записываю. А где водка?

- Хватит тебе, - сочувственно сказал Вахлак и встал. – Пойдем, герой ближнего боя ты наш. Домой отвезу.

Он поднял Сигму под руки и понес к дверям трактира. От дверей пришлось воротиться, чтобы, зажав вяло обвисавшего Сигму под мышкой, подобрать выпавший блокнот в косую линейку, открывшийся на страничке с вкривь и вкось лиловевшими словами: «…таинственный незнакомец в маске спас нашего собственного корреспондента в мрачных трущобах. Кто он? Журналистское расследование продолжается!..», «…известный писатель на моих глазах… кольца своей жены в ломбард… удар, ещё удар, и все в дамки…» и очень-очень крупное слово  «КОНТАКТЫ!!!!», снабженное множеством восклицательных знаков и жирно подчеркнутое несколькими чертами. Излишне волнистыми.

Корреспондент Вахлаковский покачал головой, положил блокнот в карман рядом с кастетом и, перехватив Сигму половчее, покинул трактир.

***

Камилла сладко потянулась и открыла глаза. Ей снилось что-то чудесное, переливающееся бриллиантовым блеском, сверкающее и крутящееся. Не исключено, что она видела во сне себя саму. В спальне, как и всегда, царила тьма, через плотные жалюзи за тяжелыми шторами не пробивалось ни единого лучика света. Над ней и чуть в стороне светились золотистым блеском две точки.

- Эрик, у тебя глаза как будто светлячки, - прошептала Камилла. – Ты меня разбудил? Я уснула, не дождалась тебя, такая соня.

Золотые светлячки приблизились к её лицу. В глазах Эрика, если смотреть вплотную, глаза в глаза, еле заметно мерцали медные и зеленые точки.

- Уже утро, - слышать голос Эрика в темноте – это словно в той же темноте натыкаешься на бархатную портьеру, и она со всех сторон касается тебя. - Я давно смотрю на тебя, любовь моя.

И запутываешься в ней.

- Эрик, мне приснилось, что тебя долго не было рядом, - он погладил её лицо, и его руки были ласковее и теплее всё того же бархата.

- Сны редко говорят правду, моя девочка, - на бархатной портьере появились шелковые разводы и узоры. Эрик поцеловал её. – Сны любят пугать.

- А разве они не предсказывают нам, что может случиться? Моя бабушка говорила, что в ночь с субботы на воскресенье снятся вещие сны, сны предсказания.

- А если ты не можешь, проснувшись, вспомнить, что тебе снилось, как тогда - сон, тем не менее приснившийся, сбывается? – заинтересовался Эрик. - Что на этот счет говорила твоя бабушка?

- Если ты не можешь его вспомнить, то он сбудется всё равно, но ты об этом не узнаешь, - путано пояснила Камилла и засмеялась.

- Это очень удобно, - согласился Эрик. – Всегда можно истолковать вещий сон постфактум.

Камилла начала выбираться из-под одеяла, из чистого кокетства нарочито путаясь в нем, чтобы была возможность взбить ножками кружевную пену оторочки пододеяльника. Это смотрится весьма эффектно даже в темноте.

Вдруг ей в голову пришла позабытая мысль, и пена опала.

- Эрик, - начала она серьезно, нащупывая его уши и поворачивая его голову к себе. – У тебя давно не было ночных кошмаров, ведь правда?

- Когда ты со мной, кошмары мне не страшны.

- А как-то не так давно ты опять стонал во сне. Я проснулась среди ночи, а ты стонешь и вздрагиваешь во сне, как собака («Благодарю покорно», - буркнул Эрик). Ну, не в этом дело… Я подула тебе на веки, пошептала, и ты успокоился, прижался ко мне и стал спать спокойно, только пробормотал два слова…

- Какие же слова я пробормотал? – спросил, наконец, Эрик.

- Скорпион повернулся, - ответила Камилла.

После паузы Эрик заметил:

- А это было в ночь с субботы на воскресенье?

- Я не помню. Я вообще об этом забыла, а сейчас почему-то всплыло.

- Да, - сказал Эрик. – Мне иногда снятся скорпионы, но это бывает редко. Их укус очень болезненный, запоминается надолго.

- А поворот? -  брякнула Камилла, но было поздно. Иванна! – Не надо, не отвечай.

Эрик последовал её совету.

¹ Шоколад – любимое лакомство детей.

² «Немного» - противоположно по значению слову «много».

³ Все маленькие девочки мечтают быть похожими на Золушку.