ГЛАВА IX

- Так вы, выходит, всё-таки были вчера в театре? – спросила Марта. – Как вам прославленная Нильсон? Я, откровенно говоря, пока её не видела, всё как-то не привелось. Вы раньше её слышали в Париже, она пела в Гранд Опера? Мне сказали, что у неё на первом выходе было та-а-кое платье!.. Действительно такое роскошное, как говорят? И та-а-кой фермуар… А где вы сидели?

- В литерной, - кратко ответила Камилла. – Я не видела первого выхода, мы приехали к середине первого акта.

- Ах, вот как… Ну конечно. Вы были с месье Фонтейном? – невинно поинтересовалась Марта, но в серых глазах мигнул любопытный огонек.

Камилла с невольной укоризной посмотрела на балерину. До чего все любопытные до чужой личной жизни… Всем интересно разглядеть толком мужа примы, и никому ещё пока не удалось этого сделать. Лишь слухи множатся. Описания случайных очевидцев противоречат одно другому, что только подогревает интерес. Вот и Марта прикидывается забывчивой девочкой...

- Марта, я ведь вам уже повторяла, что я выступаю под своим девичьим именем, фамилия моего мужа иная.

- Ах, я запамятовала. Ну конечно, вы говорили, - Марта смущенно заулыбалась. – Вы упоминали мне, что мсье Эрик композитор, но я такая рассеянная и позабыла фамилию.

- А я её и не называла, - на такие примитивные уловки Камиллу было не поймать.

- И как мсье Эрик оценил голос и исполнение мадам Нильсон? – в вежливом вопросе Марты Камилла уловила легкое разочарование. И что это у всех просто зудит всё обо всём знать?

Впрочем, в любопытстве, может, и нет большой беды… пока оно не пытается заглянуть под маску…

- Достаточно высоко, - Камилла не задавалась целью занять первое место по краткости ответов, но ей совершенно не хотелось вдаваться в детали.

Многие детали организации их семейной жизни были оригинальны. Такая уж у них была жизнь. Так и вчера: к первому выступлению оперной дивы Камилла запоздала и избежала тем самым вопросов наподобие такого: «Как,  мадам, Вы одни, что же Ваш супруг не прибыл?» 

Эрик прибыл позже. Он просто неслышно появился в темной ложе и сел позади Камиллы, в глубине за малиновой портьерой. А незадолго до окончания оперы он бархатно шепнул ей на ухо: «Я буду ждать у кареты» и испарился. Как всегда, когда они вместе бывали в театре. Редко, но бывали.

Вот только годится ли определение «вместе бывали» для подобной организации досуга, и сколько из известных ей дам назвали бы такой вариант «совместным визитом» в полном смысле слова? Камилла подозревала, что вряд ли наберется парочка. А может, и одной не будет.

Такая уж у них была жизнь. Она пребывала на свету, а он в тени. О ней говорили, и она желала, чтобы о ней говорили как можно больше (но не судачили, вот этого, пожалуйста, не надо), а Эрик избегал внимания людей. Эрик ходил своими скрытыми путями.

Такая уж у него была жизнь.

Камилла могла бы сказать Марте, что Кристину Нильсон Эрик немного покритиковал. В частностях, но исчерпывающе. Когда дело касалось музыкальных оценок, он был строг, придирчив и нелицеприятен до крайности. Всегда. А в последнее время особенно. Но не сказала. Не успела, поскольку Марта, приглаживая темные пушистые локоны, обронила:

- Возможно, я увижу её сегодня вечером.

Камилла удивилась – сегодня выступления гастролёрши в расписании театра не значилось, - и Марта разъяснила ей, что знаменитая шведка  известна тем, что в тех городах, где она гастролирует, она неизменно хоть разок посещает лютеранскую церковь. Нынче вечером, как узнала Марта, чья семья и она сама были того же самого вероисповедания,  московская лютеранская община  ожидает прославленную мадам Нильсон. Марта также собиралась присоединиться к общине.

- Как мило, - поддакнула Камилла, и они распрощались. Камилла посмотрела вслед Марте, с симпатией отметив, как и всегда, ту грацию в движениях, что отличала молодую балерину, повернулась и чуть не подскочила на месте.  За спиной её стоял неслышно подошедший муж примы.

- Эрик, ты же знаешь – я обожаю, когда ты меня встречаешь, но может быть, ты всё же преувеличенно серьезно относишься ко всем этим происшествиям?  Наверное, это все-таки совпадения. Случайные совпадения. Мелочи, пустяки, обычные в театре. Эрик, давай относиться к этому как к ерунде, а?

Её очередной робкий заход Эрик пропустил мимо ушей. Эрик теперь старался «не выпускать её из виду», как он это называл, и Камилла в театре постоянно спрашивала себя, не мелькнула ли сейчас за кулисой или не упала ли на задник занавеса «тень Эрика» – как она это называла. Вот сейчас – словно из воздуха материализовался, из игры света и тени. Вероятно, она переборщила с драматизмом, рассказывая Эрику о несчастных случайностях. Гвоздь в полу гримерной был последней каплей, судя по всему, и Эрик не слушал никаких возражений, не трудясь объяснять, каким образом он, собственно, «не выпускает её из виду». Постоянно торчит в театре незримо для неё, что ли?  Но он это отрицает. Да и откуда у него возьмется столько свободного времени, если он сейчас и что-то новое начал сочинять (что именно – не говорит), и ещё допоздна корпит в кабинете над каким-то своим очередным удивительным изобретением (тоже пока не признался, каким).

Мимо пестрыми бабочками порхнула стайка девушек из кордебалета, каждая бросила исподтишка любопытный взгляд на прима-балерину и её кавалера и затем, сбившись в кучку в отдалении, они оживленно зашептались, оглядываясь через плечо. Перья в их прическах  дрожали мотыльковыми усиками. Даже в глазах рябит! Камилла недовольно повернулась к Эрику и, как и можно было предположить, убедилась, что Эрик исчез. Ушел в тень.

- До свидания, мадмуазель Фонтейн, - Камилла обернулась в противоположную сторону. Необычайно оживленная местность. На  Камиллу смотрели взволнованно-просящие глаза в обрамлении белесых ресничек. Реснички трепетали взволнованно.

- До свидания, мсье Серж, - дружелюбно ответила Камилла и ободряюще улыбнулась. Молодой человек проследовал дальше, бросив ещё один «говорящий» взгляд на мадмуазель Фонтейн. 

- Этот молодой человек слишком часто крутится поблизости от тебя, - это Эрик: вышел из сумрака и немедленно констатировал факт. - Он мне не нравится.

- Ну и хорошо! – прыснула было  Камилла, но сразу взяла себя в руки.  - Это характерный танцовщик Серж Мерцалов. Он способный и довольно славный… по-своему… - Камилла просунула руку под локоть Эрику. - Ой, неужели ты подозреваешь, что он сбросил на меня занавес и вбил гвоздь в пол?  – смех Камиллы звучал естественно, но Эрик прищурился. – Уверяю тебя, он… ну, то есть кто-кто, а он точно вне подозрений.

- Вне подозрений не может оставаться никто, - усмехнулся Эрик. – С какой стати? Каждый человек в чем-нибудь да виноват, даже если сам не понимает, в чем. Такова природа рода человеческого. Так говорят восточные мудрецы. А ты не помнишь, кстати, где находился этот славный молодой человек, когда упал занавес? Позволь, я подсажу тебя, вот наша коляска.

Устраиваясь и расправляя юбки, Камилла тихонько вздохнула. В последнее время Эрик периодически задавал подобного рода вопросы о тех, кто окружал Камиллу в театре. Начиная с мадам Полин Выходцовой и Марты Андерсон, и кончая первой скрипкой оркестра, серьезным господином, который, по его наблюдениям, слишком пристально смотрел на Камиллу из оркестровой ямы. Камилла только диву давалась, как это он всех успел узнать за короткое время. Некоторых из тех, о ком он осведомлялся, она сама не знала.

- Честное слово, Эрик, зачем ему это нужно было бы? Что это ему дало бы? Ведь должен иметься какой-то разумный мотив. Я ещё могу понять, что ты присматриваешься к Выходцовой, местные примы очень неприязненно ко мне относятся, и тут, куда ни шло, много профессиональных ревнивых моментов возможно усмотреть, в театре всякое бывает. Особенно после той статьи того критика – той, где он проехался насчет «почивших на лаврах». Я бы сказала, что на некоторых эта рецензия подействовала как красная тряпка на быка. Но ты же знаешь, я никогда не боялась роли «красной тряпки»…

- Знаю… В том-то и проблема.

- Но балерина не может перебежать дорогу танцору, у нас разная территория. Это смешно. Мы только дополняем друг друга к вящему успеху нас обоих.

- Отчего же, мотив вполне проглядывает. Этот просительный взгляд… Ты и представить себе не можешь, какие странные формы принимает уязвленное самолюбие и отвергнутые надежды. Это сильный мотив, а способный молодой человек смотрит на тебя весьма выразительно.

- Ой, поверь мне, Эрик, это не тот случай, - засмеялась Камилла. – Я…

И спохватилась…

Так, значит, каждый человек в чем-нибудь виноват, вот как…

***

Пастор – солидный, с коротко обстриженными седеющими волосами, длинным желтым лицом, длинным носом и длинным раздвоенным подбородком, подпертым узкой полоской белого воротничка, - остановил Марту и обратился к ней в своей неторопливой проникновенной манере, которая приводила в подлинный восторг многих немолодых прихожанок московской евангелистской церкви. Осведомившись, как здоровье почтенного батюшки мадмуазель Андерсон, и выразив надежду, что скоро наступят положительные изменения в ходе его болезни, он перешел к делу

- Мадмуазель Андерсон, я хотел бы представить вас нашей гостье. Она прибыла в Москву практически только что и я рад тому, что столь достойная особа…

«Ла-ла-ла», - думала Марта, следуя за неторопливо шествующим к задней небольшой комнатке пастором. Неспешные движения пастора и его походка были так же округлы и законченны, как и его манера длинно и обстоятельно излагать то, что можно было сказать в двух словах. Марту это слегка смешило – по молодости лет.

Вследствие этого она ещё с детства приобрела привычку «витать в облаках» при посещении церкви: как только пастор начинал свою неизменно длинную проповедь, Марта «воспаряла»,  и привычка эта укоренилась настолько, что сейчас она автоматически сразу же утеряла нить речей пастора и глядела в длинную пасторскую спину (тоже какую-то раздвоенную), думая о своем. Она чувствовала удовлетворение самоуверенности оттого, что её расчеты оправдались: если она окажется в нужном месте в нужное время, пастор обязательно должен будет познакомить её с приезжей театральной знаменитостью. Как представительницу туземного театрального мира, хи-хи.

Приходится идти на разнообразные уловки, если хочешь чего-то достичь. Совершенно невинные уловки.

Марта твердо намеревалась сделать блестящую сценическую карьеру и старалась заводить столько полезных знакомств, сколько необходимо для её благой цели. Как известно, чем больше полезных знакомств, тем лучше,  ведь лишних в жестоком и прекрасном мире искусства не бывает. А мир этот был для девушки единственно желанным. Марта Андерсон, происходящая из потомственной балетной фамилии, без памяти любила сцену и не мыслила без неё своей жизни.

В небольшой, слабо освещенной (из соображений похвальной экономности) комнатке, где обычно члены приходского комитета обсуждали дела прихода, устраивали чаепития, и которая служила по совместительству для приема гостей пастора, осторожно улыбающаяся Марта была представлена невысокой, стройной, одетой в лиловое  даме.  Дама рассеянно рассматривала лежащий на почетном месте за стеклом экземпляр старинного издания «Упсальской библии», подаренной приходу самим архиепископом Упсальским, чем прихожане очень гордились. Она обернулась, и пастор их познакомил. Марту поразило, как моложаво выглядит знаменитая певица - она полагала, что та должна быть постарше, - и она, отвлекшись на соображения по этому поводу, по привычке пропустила, что там говорит пастор, представляя мадам.

Мадам Кристина сразу повела себя с Мартой весьма любезно и расположила и без того довольную успехом своей линии поведения девушку ещё больше своей естественной манерой говорить и заинтересованно слушать собеседницу.

Кидая быстрые взгляды на туалет знаменитости - настоящий парижский,  парижский из Парижа, а не парижский с Кузнецкого моста, как говаривали в Первопрестольной, - Марта любезно отвечала на вопросы о Москве и Большом театре. Шляпка мадам Кристины была чудная, и на густой вуальке, элегантно приподнятой с одной стороны и приколотой к полям бриллиантовой стрелкой, виднелся шелковый  вытканный паучок. Прелесть! Марта отметила про себя, что обязательно нужно будет завести такую. Если она сможет себе это позволить…

- Я сама родом из местечка под Упсалой, - заметила мадам Кристина, кинув взгляд на библию, и Марта приятно оживилась. Её предки, согласно семейным преданиям, также происходили из Упсалы.

- Мой отец был органистом в местной крошечной церкви, я с детства росла в мире музыки, - знаменитость предалась воспоминаниям, - а затем мы ходили с ним по дорогам Швеции, заходили в деревни и на мызы, он играл на скрипке, он чудесно играл, а я пела под звуки его скрипки… теперь это время кажется мне необыкновенным, полным неизъяснимого очарования и надежды на будущее счастье. Я была тогда таким невинным дитя, верующим в эльфов и маленьких цветочных фей, которые обязательно приносят счастье тому, кто его заслуживает… и в ангелов… - голубые глаза мадам Кристины мечтательно смотрели вдаль.

- А Ваша матушка? - спросила Марта, умилившись поэтичности образов, особенно трогательно звучащих в устах прославленной примадонны мировой сцены.

- Она умерла, когда я была ещё совсем крошкой, - ответила мадам, и Марта с сочувствием посмотрела на неё. Марта также лишилась матери  в раннем возрасте. – Это мой отец рассказывал мне те вечерние сказки, в которых жили Эльфы и Ангелы.

- Ах, как Вы это сказали – вечерние сказки! Я тоже… А где сейчас Ваш батюшка? Batjushka – знаете, так звучит по-русски уважительно-ласковая форма слова «отец», – к сожалению, и этот вопрос Марты, постаравшейся перевести разговор с неловкой темы, оказался неудачным.

На лицо мадам Кристины набежало облачко грусти.

- Он тоже умер. Он похоронен в Париже, - Марта сконфузилась от собственной неудачной бестактности, покраснела и смешалась, и мадам заметила это.

- О, право, не смущайтесь, это было  давно, хотя я помню о нём постоянно…  я была очень к нему привязана, он учил меня петь, его мечтой и целью было сделать из меня истинную певицу, в настоящем, самом великом смысле слова преданную Искусству, - симпатия Марты к мадам стремительно возрастала. Её отец, известный в своё время балетный танцовщик, также был для Марты и заботливым отцом, и другом, и наставником, а теперь он тяжело болел, Марте приходилось очень трудно… Как много у них общего со знаменитой мадам Кристиной Нильсон!

Серые глаза Марты увлажнились против её воли. По природе девушка была чувствительной, только театральная жизнь не позволяет никому проявлять чувствительность и культивировать её – из здорового чувства самосохранения.

Но мадам Кристина заметила и видимо истолковала изменение выражения лица девушки по-своему, решив сгладить возникшую неловкость и продолжая рассказывать о себе, чтобы подбодрить Марту и показать, что тема, задетая ею, не болезненна для неё самой. Марта оценила её деликатность, и приязнь между ними окончательно укрепилась.

Знаменитая певица начала рассказывать Марте о Парижской Гранд Опера, где они с отцом начинали её обучение, сравнивая её с другими театрами Европы (преимущественно в Скандинавии), в которых ей довелось бывать; упомянула о своем дебюте в этом прославленном храме музыки, но затем, немного замявшись в конце рассказа, неожиданно перешла опять к московскому Большому театру, словно спохватившись, что это будет любезнее по отношению к московской балерине, и принялась расспрашивать мадмуазель Андерсон о её сценических успехах и карьере, что не могло не вызвать отклика у собеседницы.

Марта  не могла противиться искушению поговорить о себе – да и кто на такое способен? - и сначала сдержанно, а затем всё более оживляясь, стала делиться с милой и трогательно участливой знаменитостью своими чаяниями и обстоятельствами.

Тот, кто допускает подобную неосторожность участливой заинтересованности, должен быть готов расплачиваться за неё. Мадам Кристина расплатилась сполна. Обычно сдержанную Марту словно прорвало, если выражаться на жаргоне, распространенном в театре. Она говорила, не в силах остановиться, а мадам слушала, не выказывая нетерпения, одобряя её молодые амбиции и сочувствуя её бедам. Только опять немного затуманилась.

Вконец обрусевшей Марте почему-то показалось, что  иностранке должно быть интересно узнать, что в Большом театре служат многие артисты из Гранд Опера, о которой со скрытым волнением упоминала певица (несомненное волнение от девушки не ускользнуло).

Мадам Кристина терпеливо выслушала список, оглашенный увлекшейся Мартой и состоящий из французских артистов, коих, как оказалось, немало служило музам Терпсихоре, Евтерпе и Мельпомене с российскими лицами. Она поддержала Марту, отметив, что некоторые имена знает, слыхала в Париже и даже по Гранд Опера помнит, но нечетко.

- Да, да, Hittemans, Жан… помню…

- Пьер, - радостно поправила Марта. – Пьер Итманс. Он танцевал в Гранд Опера в Париже, но довольно давно, а затем  уехал в Россию, поступил во французскую труппу Михайловского театра, а потом в Большой. От него я кое-что слышала о Гранд Опера, но гораздо больше мне рассказывала моя хорошая знакомая, о которой я также Вам упомянула, прима-балерина мадмуазель Фонтейн, Камилла Фонтейн. Вы знаете её? Она приехала в Россию только полтора года назад, и прямиком из Парижской Оперы!

- Вот как, - тихо промолвила мадам Кристина, - полтора года… Нет, я её не знаю, не помню. Я покинула Париж и театр три года тому назад, - у Марты сложилось неопределенное впечатление, что мадам не то смутилась, не то ей неприятна эта тема… в любом случае, она не осталась равнодушна к ней. -  Она… эта мадмуазель Фонтейн… она танцевала в Гранд Опера в течение долгого времени? Я что-то не припомню прима-балерину с таким именем. Ла Сорелли помню…

Марта прервала её.

- Ах, нет, мадмуазель Фонтейн стала прима-балериной Гранд Опера незадолго до своего отъезда из Парижа. Три года назад она ещё только училась в балетной школе Национальной Академии Музыки, она мне рассказывала, понятно, что Вы, мадам, не могли слышать о ней, - Марте очень нравилось, что ей удалось заинтересовать знаменитую певицу.

Кроме того, она удачно дала ей понять, что поддерживает близкие отношения с примой театра и такой же известной гастролершей. Это поднимало значимость самой Марты.

- Такой стремительный взлет? Это необыкновенно быстрое развитие карьеры балерины, - голос мадам Кристины выдавал неподдельное изумление. – Достойно восхищения, но почему же она, мадмуазель… мадмуазель…

- Фонтейн, - подсказала Марта.

- Да, мадмуазель Фонтейн, почему она так же быстро, как достигла успеха, покинула сцену Гранд Опера? Несмотря на подобный успех?

Марте подвернулся ещё один шанс выказать осведомленность.

- Ах, говорят, что там произошла какая-то таинственная и романтическая история, ну знаете, такая… когда никто толком ничего не знает, но все догадываются. Секреты, о которых подозревают, но которые остаются волнующей тайной, возможно, немного рискованной… Так захватывающе!

- О-о, д-да, - выражение, с которым мадам Кристина ухитрилась произнести эти звуки, интерпретации не поддавалось. Что значит тренированная певица, владеющая всем эмоциональным голосовым богатством выражения!

- Сама мадмуазель Камилла мне ничего не рассказывала. Понимаете, мы очень близки с ней, нас можно назвать практически приятельницами, но она очень сдержанная особа, сдержанная в личных вопросах, например, даже о своём супруге она мало что мне рассказывает, но говорят… Вы знаете, мне говорили, что об этом происшествии упоминала одна персона, которая как раз находилась в то время в Париже, и не просто в Париже, в самой Гранд Опера находилась – мне говорили, не первый раз и… - певица сделала нетерпеливое движение, и Марта вернулась к главной мысли. – Так вот, говорили, что в Парижской Опере в то время все говорили, что мадмуазель Фонтейн была похищена! На некоторое время! Представляете?

Вероятно, мадам Кристина представила, поскольку она слабо ахнула. Довольная Марта продолжила, таинственно понизив голос, чтобы должным образом подготовить эффект:

- Похищена!!! Представляете? И кем бы Вы думали? Ни за что не догадаетесь, настолько это было экзотично! Одним из своих поклонников… необыкновенным… – она сделала драматическую паузу. Мадам Кристина сидела, стиснув руки на груди, очень бледная. Эффект оправдал себя. Марта округлила свои  и без того большие глаза и перешла на драматический шепот. – И говорят, что этим поклонником был один из членов Российской императорской семьи – инкогнито!!!

Мадам Кристина открыла и закрыла рот, беззвучно шевеля губами, и… засмеялась. Её смех звучал несколько нервно.

- Именно благодаря этому великолепному роману мадмуазель Камилла и приняла решение о поездке в Россию, Вы понимаете?! Её хотели видеть здесь! – Марта произнесла последние слова с нескрываемым восторгом и легкой завистью.

То, что сама Камилла Фонтейн предлагала иную трактовку причин, побудивших её избрать жизнь гастролирующей дивы, Марту, естественно, не могло обмануть. Несмотря на то, что кто-кто, а она, действительно сблизившаяся с примой более других – и на настоящий момент даже территориально, - ясно видела, что никаких великосветских покровителей у мадмуазель Фонтейн не наблюдалось. И несмотря на то, что так же ясно она видела, что мадмуазель Камилла очень привязана к своему мужу.

Однако одно другому странным образом в её сознании не противоречило – воистину сказано: странная вещь логика человеческая, а женская логика особенно.

- О да, тогда многое объясняется, - прокомментировала мадам Нильсон. – Перспективы и вправду блестящие.

Марта почувствовала, что у знаменитой певицы может сложиться превратное впечатление об общественной  роли Камиллы, на языке девушки вертелись слова «необычайно талантливая», «целеустремленная», «преданная своему искусству», но внести дополнительную ясность она не смогла.

- Ах, мы заболтались с вами, право - произнесла мадам Нильсон, вставая. – И я слишком вас задержала, моя дорогая мадмуазель Марта. Мне так неловко и я чувствую себя такой эгоисткой, отбирая ваше драгоценное время, но удовольствие беседовать с вами меня оправдывает. Сердечно благодарю вас.

К разочарованию Марты, похоже было, что мадам Кристина Нильсон не собирается продолжать знакомство. Она не пригласила Марту нанести ей визит, на что Марта втайне рассчитывала.

Мадам Кристина опустила на лицо вуаль. Вытканный шелковый паучок пришелся на щеку – такой шарм! Но как жаль, что знакомство, видимо, не будет иметь продолжения…

Пастор проводил дам до выхода, и, счастливо преодолев церемонию многоречивого прощания, они вышли на улицу.  

- Уф-ф, сбежали, - весело шепнула мадам Кристина на ушко Марте. – Уважаемый пастор меня заговорил, и  хотя нехорошо говорить подобные вещи, но что поделаешь - это правда. А, вот и моя карета подъезжает, а то я что-то не увидала её сразу и встревожилась. Мы с мужем договорились, что он подъедет сюда за мной. Вот и он. Позвольте познакомить вас, моя дорогая, и представить вам графа Рауля де Шаньи, моего супруга. Ах, ты не один, Рауль… Марта, позвольте представить вам также нашего друга мсье Жермена. Мадмуазель Андерсон, господа, прелестная балерина московского Большого театра, любезно уделила время моему праздному любопытству, за что я очень ей благодарна.

У Марты возникло чувство, родившееся из неуловимых примет поведения, видимых только наблюдательными женщинами, и которое ошибочно называется интуицией, что мадам Кристина Нильсон не слишком благоволит к мсье Жермену и не очень-то рада его видеть.

Но по сему пункту Марта оказалась в корне несогласной с мадам.

Мсье Жермен – щеголеватый блондин с выхоленными пшеничными усами и манерами, в которых просматривалась чуть заметная развязность, - произвел на девушку благоприятное впечатление. По её представлениям именно такой импресарио и полагался знаменитой певице. Импозантный, внушающий доверие, светский и чуток дерзкий.

О супруге знаменитой певицы у неё возникли лишь два соображения: первое – что иметь мужем графа совсем неплохо, и второе – что благоверный мадам Кристины Нильсон тоже слишком моложав, он показался Марте чуть ли не моложе своей жены.

Мсье Жермен поцеловал балерине ручку, взяв обе в свои и немного подержав, чем окончательно пленил девичье сердце. Ох, какой же обаятельный импресарио у прославленной певицы! Ах, как бы ей хотелось войти в этот манящий круг! Ну, Марта, давай же, думай!

- Вы должны обязательно увидеть балет, даваемый нашим театром на днях, - торопливо выпалила она, стараясь держать голову чуть в пол-оборота к мсье Жермену, таким образом, чтобы особенная постановка её головы на статных плечах (многие отмечали и восхищались) заметна была в наиболее выгодном ракурсе. – Вы, несомненно, знаете, что балет Большого театра широко прославлен, и балетная труппа сейчас находится в самом наилучшем составе. Я понимаю, что Ваше время, мадам, расписано между выступлениями, но право, это очень, очень стоит того, даже если Вы в предыдущие приезды в Москву уже видели какой-то балетный спектакль. Я говорю о недавно поставленном в России и необычайно забавном балете мсье Делиба и мсье Сен-Леона, и оба они служили в Гранд Опера, насколько я слышала, - добавила она отчаянно, видя, что мадам Кристина не проявляет энтузиазма.

Сведения о господах-авторах балета Марта получила от Камиллы Фонтейн, всегда знавшей о балетах всё. В отличие от подавляющего большинства балерин, считавших, что балет и музыка подобны платью, кроеному и подогнанному  исключительно для того, чтобы «сидело хорошо» и подчеркивало их достоинства, а прочее остальное и знать излишне.

- Как это мило, - произнес мсье Жермен, с нескрываемым восхищением глядя на балерину. – И как это мило и любезно с вашей стороны, очаровательная мадмуазель Андерсон, позаботиться о том, чтобы наш визит в Москву отмечен был самыми интересными… интересными… - он замялся, подыскивая слово.

- Мероприятиями, - суховато закончила мадам Кристина. – Однако пока мы выступлениями не перегружены, если не считать… - она мельком глянула на графа Рауля, сейчас же принявшего весело-недоуменный вид. – Конечно, я не видела  балетов московского театра ранее, я первый раз в Москве, но обычно мы предпочитаем оперы.

- Ну отчего же! – воскликнул мсье Жермен. – Я лично очень люблю балет! Я буквально пламенный поклонник балета! И меня так легко воспламенить…  истинно прекрасным искусством танца. Рауль, ну подтверди же!

Граф Рауль горячо поддержал мсье Жермена, и мадам Нильсон благосклонно согласилась с тем, что послезавтра они почтят своим присутствием ложу Большого театра и представление балета «Коппелия» (в мазурке и  чардаше Марта, блиставшая в роли подружки, была особенно хороша), причем обрадованная Марта настояла на том, чтобы самой иметь удовольствие договориться с Дирекцией. Это, как она мгновенно сообразила, давало ей возможность показать в конторе своё знакомство со знаменитостью и в то же время поддержать общение с импресарио мадам, ведь наверняка именно он занимается всеми её театральными выходами в свет. А уж после спектакля невозможно себе представить, чтобы не продолжить вечер и знакомство самым приятным образом.

Собственно, светскость мадам Кристины не подвела. Сразу же заранее было обговорено, что после того, как Марта переоденется после спектакля, все поедут в ресторан. Ура!

Глядя вслед отъезжающей карете, куда погрузились радушно распрощавшиеся с ней новые знакомые – причем мсье Жермен ещё раз задержал ручки Марты, стоя у подножки, - Марта Андерсон взволнованно улыбалась. Всё сложилось на редкость удачно, а удача в жизни так много значит!

Но почему мадам Нильсон сказала, что она первый раз в Москве? Ведь она раньше уже приезжала на гастроли и в Санкт-Петербург, и в Москву! Непонятно.

- Вы ещё здесь, мадмуазель Андерсон? А, вы, видимо, прощались с мадам де Шаньи, - голос пастора вывел девушку из состояния мечтательности. - Достойная молодая дама, и я благодарен вам, мадмуазель Марта, что вы приняли участие в ознакомлении нашей гостьи с достопримечательностями Москвы. Я полагаю, что первое впечатление – а оно особенно неизгладимо, ибо задает эмоциональный фон всему пребыванию, - у только что посетившего город во многом складывается в зависимости от того, как относятся к нему те, кого он повстречает на своем пути и от того, насколько радушные разъяснения и участие он получает от них, в связи с чем…

- Я не понимаю, - прервала его Марта, недоумевая. – Но ведь мадам Нильсон не первый раз в Москве, её гастроли уже раньше проходили здесь? При чем же тут первое впечатление?

- Мадам Нильсон? Мадам Кристина Нильсон не смогла сегодня прибыть с визитом в нашу скромную общину, и визит её был перенесен на другой день.

- Я ничего не понимаю, - простонала Марта. – Но мадам Кристина…

- Мадам Кристина де Шаньи, как я и имел удовольствие представить её вам, мадмуазель Марта, приехала в Москву с мужем своим, графом де Шаньи, представителем одной из достойнейших аристократических фамилий Франции, в первый раз. Они прибыли из Гельсингфорса через Санкт-Петербург, где, впрочем, не задержались долго по некоторым причинам, мне хотя и известным, но которые я не нахожу возможным и нужным разглашать, - мягко принялся втолковывать Марте пастор. Ему хотелось попенять Марте на то, что она, видимо, как всегда плохо его слушала и витала в облаках, что почтенный пастор неоднократно замечал, как он многое замечал за своей паствой, но, не желая впадать в грех суесловной назидательности, он сдержался.

- Но почему же тогда мадам Кристина говорила, что она дебютировала в парижской Гранд Опера? – продолжала недоумевать Марта.

Пастор покачал головой.

- Вероятно, мадмуазель Андерсон, вы что-то перепутали по своей обычной рассеянности, - не удержался пастор, за что потом себя укорил.

***

По дороге домой Марта посмеивалась про себя. Забавно вышло, такая путаница. Федот да не тот. Она разговаривала с графиней де Шаньи, имея в виду другую особу, но это не слишком повредило конечному результату. Несмотря на легкое смущение от своей ошибки, мадмуазель Андерсон полагала, что всё обернулось к лучшему. Марта всё же что-то получила, что-то, что может помочь ей в дальнейшем, сыграть положительную роль в её жизни. Она пока не знает, каким образом, но какой-то тайный голос из глубины её души нашептывает ей, что её встреча с мадам Кристиной – это не случайно. Возможно, это перст судьбы… Недаром ведь на протяжении их беседы ей не раз приходило в голову, что у них с мадам Кристиной много сходного в судьбе. 

Пусть Кристина другая, но судьба-то осталась.

А как мсье Жермен пожимал её трепетную руку… Когда он увидит её на сцене… О, она постарается произвести на него наилучшее впечатление. Он заинтересовался ею, это видно, а уж она постарается очаровать его по-настоящему. Пусть он не импресарио знаменитости, но ведь он друг французских графа и графини, и очень мил. Немножечко жуир. И видно, что человек не бедный. Конечно, Рифат… Но Рифат – это совсем другое, и они оба это знают, и знают, что для Рифатика самое главное – его успех на сцене, а всё остальное… это только остальное…

(С сожалением вынуждены заметить, что о подающем надежды молодом борзописце Сигме-Сыромятникове прекрасная девица, думая о мужчинах, не вспомнила).

И мадам де Шаньи очень любезна, действительно, она так мила и совсем не заносчива, а напротив, проста в обращении, хотя и настоящая европейская  аристократка!

И одевается с большим вкусом, этот паучок…

Ой, а как же отец, скрипка, дороги и пение в деревнях? Выходит, мадам де Шаньи не благородного происхождения? Как романтично!

Постойте-ка, а если она всё же выступала в Парижской Гранд Опера, ведь она это рассказала, а зачем ей такое выдумывать?.. Ой, тогда ещё романтичнее! Театральный роман с аристократом, который женился на ней! Если романы с аристократами дело в театре обычное, то о романах с аристократами, завершившихся законным браком, не слишком часто слышишь.

Кто знает, если у них так много общего в судьбе, то может и у неё, Марты, в жизни также случится нечто столь же романтически-благополучное.

О, надо обязательно рассказать о графе и графине де Шаньи Камилле Фонтейн. Она наверняка должна была слышать о сем романе, театр везде есть  театр, хоть в Москве, хоть в Париже, хоть в… в Африке, например. 
Театр это сплетни, сплетни и ещё много раз сплетни.

Однако африканский театр мадмуазель Марта так себе и не смогла представить, хотя старалась сделать это всю дорогу до дома, весело хихикая. Попавшиеся на пути мужчины, заглянув в оживленное красивое личико и искрящиеся смехом большие глаза девушки, долго оглядывались, провожая взглядом её легкую фигурку.

Оставив в стороне Мясницкие меблирашки, мадмуазель Андерсон миновала слепую стену стариннейшего трехэтажного дома, который также называли слепым - потому, видно, как стены его являли толщину столь невероятную, что свет из глубоких окон, прорубленных в них, на улицу не достигал, а также и с улицы внутрь не доходил, терялся по дороге, - и скрылась в подъезде соседнего двухэтажного особнячка, а господин в надвинутом картузе, выходивший из парадного слепого дома, и с которым она чуть не столкнулась, некоторое время ещё смотрел ей вслед.

***

- Я дома. Как ты, папа? – спросила Марта, мотая головой, чтобы скорее снять шляпку, зацепившуюся за волосы.

Это всегда было первым вопросом, который задавала Марта, возвратившись домой. Обычно не успев даже переодеться, она бежала в комнату, где лежал больной отец.

- Лучше, лучше, - как всегда ответил отец, с видимым трудом поворачивая голову на высокой подушке в сторону двери. – Я уже скоро встану, Марта.

- Конечно, папочка, - Марта наклонилась и чмокнула бледную запавшую щеку отца. Под резко очертившимися его скулами лежали угольные тени.

- Я сяду, девочка. Сегодня тебе придется мне помочь.

Марта привычными быстрыми движениями взбила и подложила ещё одну подушку, и отец сел, опираясь на спинку кровати. Улыбка отца не могла её обмануть. Были периоды в его болезни, когда каждое движение причиняло ему боль, и он лежал пластом, вот и сейчас он не смог удержать мгновенной гримасы, исказившей его некогда красивое, а теперь разительно изменившееся лицо.

- Тебе больно? Может быть, уже поздно, не стоит тебе сегодня утомляться?

- Ерунда, Марта, - строго сказал отец. – Просто голова немного болит как всегда. Я уже привык к этому. Ты расскажешь мне, что сегодня было в театре? – это тоже был обязательный вопрос, словно некий священный, раз и навсегда заведенный ритуал.

- Обязательно, папочка, только переоденусь сначала, - и Марта убежала, чтобы, вернувшись и устроившись в кресле подле больного, приступить к «вечерней сказке». Так меж ними назывались их вечерние разговоры.

Да, вечерние сказки бывают разные, не всегда про фей и эльфов.

 Если ко времени возвращения её домой отец ещё бодрствовал, Марта никогда не старалась уклониться от «сказки», как бы ни была она утомлена, ведь та безраздельная любовь к сцене и к балету была унаследована ею от отца, и каждодневный рассказ дочери о театре позволял ему некоторым образом сохранять связь с жизнью, продлевать её. И ещё одно понятно было Марте. Пристальное, можно сказать фанатичное  внимание отца к её успехам на сцене. Она, его плоть и кровь, словно продолжала его театральную карьеру, она должна была осуществить все те надежды, которые возлагал на неё отец, она должна была быть лучшей и достойной славы их семьи, его славы, продлить её. Уже почти позабытую равнодушным миром славу.

Потому-то он и ждет с болезненным, всепоглощающим нетерпением её возвращения домой из театра, борясь с отчаянием и усталостью, прислушиваясь к шагам на лестнице, глядя в окно.

Ничего, она заработает много денег, и у них появится возможность отправить отца заграницу, в лучшую клинику в Германии, на воды. Там буквально чудеса делают, ставят больных с заболеваниями опорно-двигательного аппарата на ноги. Тем или иным способом, но она заработает.

- Ну вот, папа, слушай. Всё очень славно идет, никаких особенных происшествий. Сегодня я попробовала на репетиции работать в па де баск соте так, как ты мне советовал, более скользящим манером, с подчеркнутым акцентом на пятку, и все остались просто в восторге…

То, что Марта находила нужным извлекать из своей жизни и рассказывать угасающему отцу, вполне соответствовало жанру «сказки».