ГЛАВА X

- Эрик, иногда ты мне напоминаешь знаешь кого? Я имею в виду твою манеру подходить к некоторым вопросам. Твоя хватка напоминает волчью, право слово – если вцепился, то ни за что просто так не отпустит.

- Почему обязательно волчью? - спросил польщенный Эрик. – Подобный вид прикуса с тем же успехом подходит и к доберману.

- Эрик, я не задумывала эти слова как комплимент, чему ты радуешься? Сегодня ты уже раз пять спрашивал меня о Мерцалове, а ещё три раза спрашивал о Рифате Южине и два раза о хормейстере. А я этого хормейстера даже не отличу от любого капельдинера.

- Похвальная память, - одобрил Эрик. – Но всё же ответь мне на заданный вопрос, будь так любезна.

- Ох, Эрик, - но поскольку Эрик невозмутимо ожидал продолжения, то Камилла решила, что проще будет ответить сразу. Потому что потом всё равно придется. – Взрыв газовой горелки произошел вследствие её неисправности и утечки газа, так заключили в Конторе театра после осмотра комнаты; Марта и ещё одна балерина, с которой они делили гримерную комнату, чудом не обгорели, и после этого я сама пригласила Марту в свою костюмерную. Ты что, мой дорогой, и Марту подозреваешь? Подозреваешь, что она сама подстроила взрыв, чтобы перебраться в мою гримерку? Это уже форменная чушь!

Эрик помалкивал.

- Между прочим, эта девушка – моя приятельница, а по-твоему выходит, что она – какой-то Макиавелли в балетной пачке, изобретающий этакие изощренные уловки для достижения своих коварных замыслов! – Камилла потихоньку распалялась. – Эрик, это тебе такие схемы приходят в голову, а не обычным мирным… мирным девушкам.

Она хотела сказать «мирным людям», но в последний момент спохватилась. Намёк получился бы слишком прозрачным и обидным для Эрика.

Эрик продолжал помалкивать. Камилла, естественно, молчать не могла, напротив, ей хотелось говорить ещё больше - за себя и за молчащего собеседника, вызывая того на ответ. (Такое явление, хорошо известное Эрику из жизненной практики, видимо, как-то связано  с законом сохранения вещества и неубывания энтропии, но в описываемое время об этом говорить не приходилось).

- Эрик, я честно старалась припомнить мельчайшие факты из моей театральной жизни на протяжении последних недель, я совершила невозможное, я вспомнила множество чепуховых деталей из жизни театра и людей, что в нём служат, я ухитрилась вспомнить, в каких ботах пришаркивает в театр Христиан Петрович, мужской костюмер балетной труппы!!! Чему ты смеешься? Я чувствую себя просто-таки героиней, заслужившей награды и всевозможные поощрения за отменную память!

- Ты поразительная молодчина, любимая, безусловно заслужившая награды, и ты можешь быть уверена, что я поощрю тебя всеми возможными способами.

- Зачем тебе понадобились боты Христиана Петровича?

- Ну, может быть, его, как ты выражаешься, боты мне не так уж нужны сами по себе, но он сам может пригодиться. В его ведении находится обувь всех членов балетной труппы, а ты, помнится, говорила о подошвах небольшого размера на колосниках, откуда упал занавес. Кстати, у твоего способного молодого человека по фамилии Мерцалов очень маленькие ноги. Впрочем, я не отвергаю возможности, что эти ноги принадлежали женщине…

- Я вижу, ты никак не успокоишься относительно бедняжки Сержа! – засмеялась Камилла. – Если хочешь знать, он… нет, я не могу сказать, это будет нехорошо… я обещала никому… - она подождала немного, но  Эрик вопроса не задал. – Ты идешь по ложному следу, для меня это очевидно! Ты спрашиваешь, почему я так полагаю?

Вопрос прозвучал с нажимом, но Эрик пожал плечами.

- Да нет, - бросил он, роясь в карманах сюртука. -  Не спрашиваю. Субъективное мнение, не основанное на… где же он? Куда я его?..

Это было возмутительно и выходило за все допустимые рамки.

- Субъективное, да? Это не мнение, а логический вывод. Больше того, я просто знаю… Ты сочинил версию, что Мерцалов мог покуситься на меня из ревности, потому что он тайно влюблен, а я его отвергла? Или другую версию: потому, что он хотел нанести травму Рифату Южину и занять его место?

- А, вот он где, завалился, - пробормотал Эрик, извлекая из жилетного кармана маленький брелок,  содержащий впечатляющий набор миниатюрных инструментов: пилок, крючочков, пинцетов, шилец, штопоров и ещё каких-то загогулин, назначение коих затруднительно сразу определить. Впрочем, потратив некоторое время – тоже. Эрик выдвинул из брелка тончайшую отвертку и оценивающе рассматривал её.

- Так вот, характерный танцовщик ни при каких обстоятельствах не сможет стать классическим премьером, фактура и фигура не та. Так что если завтра перемрут все, абсолютно все балетные премьеры, Сержу это ничем не поможет. И к тому же это не самое главное, но я, право, не знаю, стоит ли… - Камилла замолчала и сердито смотрела на Эрика.

Эрик, положив на раскрытую ладонь свои золотые часы, аккуратно копался в них тонкой как волос отверткой.

- А то, что он часто оказывался вблизи меня, - пошла со второго козыря раздосадованная Камилла, которую буквально распирало от невысказанных намёков, - то это оттого, что мой постоянный партнер – Рифат Южин, понятно? Твой брегет сломался?

- Отстаёт что-то. Вот-вот, я и говорю – ревность.

- Всё сложней, Эрик, всё не так просто, - значительно сказала Камилла, двигая бровью. Это у неё вышло мастерски: великая вещь – тренировка. – Хотя отчасти ты прав. Но наоборот.

- Наоборот?

- Наоборот. Эрик, я и так сказала слишком много. Постарайся сам догадаться. Я не могу объяснить прямо, поскольку дала слово никому не рассказывать о том, что мне было доверено конфиденциально. Это нехорошо, и я буду чувствовать себя отвратительно, что разболтала чужой секрет, в то время как мне доверились как другу.

Настала очередь Эрика взглянуть на неё внимательно.

- Что ты хочешь сказать?.. И кто доверился?

Камилла подмигнула. Эрик вопросительно поднял бровь. Камилла прыснула, поскольку, когда Эрик проделывал подобное мимическое действие, то с точки зрения Камиллы его бровь очень забавно появлялась над верхним краем маски. Как в кукольном театре. Она кивнула, сделала большие глаза и подмигнула другим глазом.

- И что это означает?

- О Господи, - не выдержала Камилла. – Серж Мерцалов и правда очень влюблен, но только не в меня, и он всерьез страдает. Вот, так уж получилось.

- А, вот о ком мы говорим, значит. Хорошо. Не в тебя? Он так прямо тебе и признался: я, мол, не вас влюблен, милейшая донна? А почему он захотел с тобой поделиться этим своим чувством, которое не имеет отношения к тебе?

- Я же уже тебе намекнула. Потому что он мой партнер.

- А-а… О-о, - протянул Эрик. – Мне и в голову не пришло такое объяснение.

Он ответно подмигнул Камилле, черная прорезь маски на мгновение мигнула золотистым светом.

- Да, - закивала Камилла. – Догадался, наконец?

- С трудом. Мне такие схемы в голову не приходят, однако они запросто приходят в голову мирным девушкам, не так ли? Ох уж эти мирные девушки! Ну что ж, тогда конечно. Тоже подходит. А что же он, в таком раскладе, хочет от тебя?

- Руки друга. Извелся, бедняжка, от ревности, потому что ему казалось, что мсье Южин… ну, как бы это сказать… тяготеет ко мне. Ему вообще кажется, что Рифат тяготеет ко всем, кроме него, бедного. Он пришел ко мне и искренне, даже как-то трогательно поделился со мной своими проблемами. Сказал, что просто голову теряет, совсем дошел видно, бедолага. Я уверила его, что с моей стороны опасности ему никакой не грозит.

- А что, этот Южин тоже?..

- Да нет, - Камилла скорчила очаровательную гримаску. – Рифат – он какой-то сдержанный, холодноватый. Но я-то, грешным делом, предполагаю, что Марта к нему неравнодушна. А он, по-моему, неравнодушен в основном к себе, любимому. Такой южный целеустремленный Нарцисс. С большими амбициями.

Она задумалась и добавила:

- Впрочем, это не так уж плохо. Не он один. У меня тоже амбиции.

- Ох, - искренне сказал Эрик. – Скучать тут с вами не приходится.

- Театр, театр, друг мой, - покровительственно произнесла Камилла. – Богема. С чем только не столкнешься. Ничего, привыкнете. Ещё и понравится. Надеюсь, я тебя не шокировала?

- Дорогая моя, я некоторое время обретался в Турции при дворе турецкого султана. Вряд ли что-то может меня шокировать, и сомневаюсь, что я вообще смогу узнать в театре что-нибудь новое на сию тему.

- А что? – заинтересовалась Камилла. – Уклад жизни при дворе султана турецкого похож на театральный? Чему ты смеешься?

- Особенно на уклад в турецкой тюрьме, как я всё более убеждаюсь, - Эрик расхохотался не на шутку. Его смех удивительно красиво звучал, Камилла не уставала удивляться. – Но мы вернемся к этой волнующей теме позже, а сейчас расскажи мне подробнее, о чем своем, девичьем, вы беседовали с этим господином Мерцаловым.

- Нет, Эрик, я не могу, это нехорошо, это чужой секрет. Достаточно того, что ты теперь видишь – бедняжка Серж совсем ни при чем, он отягощен своими проблемами и ему ни до кого дела нет. Так что давай больше не станем обсуждать этот вопрос.

«Как это по-женски, - думал Эрик. – Ей будто невдомёк, что она только что уже, в сущности, разболтала этот самый секрет. Но уточнять, конкретизировать, когда основное сказано, это, на её взгляд, совсем другое, это бОльший грех. Женщинам кажется, что недосказанность – меньшее зло. Они предпочитают недомолвки, неопределенность. Возможно, потому, что с точки зрения Камиллы недосказано – это словно бы не сказано вовсе».

Однако следующая фраза Камиллы только усугубила ощущение растерянности, которое часто посещало Эрика – растерянности и даже, пожалуй, беспомощности, которую он испытывал перед лицом женской психологии. Вернее, перед её загадочными и непостижимыми для него особенностями.

Только что твердо высказавшаяся за полное и безоговорочное прекращение обсуждения темы Камилла, серьезно глядя на Эрика, задумчиво произнесла:

- Знаешь, я даже утешала его, как могла – как друг друга…

- Скорее, подружка подружку, - хмыкнул Эрик как бы про себя, но Камилла легкомыслия не одобрила, посерьезнела ещё больше.

- И мне, знаешь ли, показалось, что есть что-то ещё, чего он… опасается, что ли. Он несколько раз за время нашего разговора порывался что-то сказать, но обрывал себя. Как будто рот себе зажимал рукой. Что ты думаешь по этому поводу, Эрик? Любопытно, правда?

- Н-да-а, - протянул Эрик,  любовно-восхищенно глядя на Её Непоследовательность.

Размышления Эрика по поводу тайн женской психологии были прерваны появлением Александры, пришедшей  к барыне с привычным вопросом о меню на три грядущих дня.

Это было чистой воды проформой и лукавством, практикуемым Александрой неукоснительно, несмотря на то, что ответ ей был известен.

- АлександрУшка, спросите у барьинА, – как всегда ответила Камилла. Александре было безусловно известно, что во все хозяйственные вопросы вникает Эрик, но она ни разу себе не изменила. Никакие вразумления со стороны Камиллы не действовали. Камиллу это смешило, Эрика скорее раздражало, но не слишком. Упрямое нежелание Александры признавать факты добавлялось к длинному ряду примеров, иллюстрирующих непознаваемость психологии женщин.

Впрочем, в отличие от всех предыдущих лет его жизни, с некоторого времени размышления на эту тему доставляли Эрику неподдельное удовольствие.

Пока Эрик давал служанке указания – как всегда четкие и подробные, - Камилла ускользнула в свой танцкласс, и Эрик, покончив с бытовыми вопросами, отправился за ней туда. Войдя в зеркальную комнату, он приостановился. В углу комнаты, неуклюже наполовину съехав с кресла, лежала кукла. Свесившаяся между негнущихся, неуклюже поставленных ног голова, руки болтаются в положении, неестественном для живого человека, шелковые золотистые волосы метут пол, распустившийся большой бант съехал и запутался в перемешавшихся прядях, белые юбки жеваным клоком тумана окружают переломленный в талии стан.

Эрик подошел и опустился на колени, заглядывая в опущенное лицо сломанного манекена. Сердце его неприятно сжималось.

- Камилла, девочка моя? - он смог выдавить из себя только эти слова. Ему всё было ясно, нужно было бы поддержать её артистическую шутку, но шутка странно подействовала на него – иррациональным мгновенным страхом, сковавшим его.

Он поднял, было, руку – коснуться поникшего лица, но заставить себя у него не получилось. Вопреки всему – словно он действительно боялся дотронуться до холодной восковой маски.

Кукла задергалась механическими движениями, распрямилась рывками, поднимая не в лад согнутые в локтях руки (ладошки - лопатками), и смеющееся лицо Камиллы установилось перед его глазами. Камиллин чуть приподнятый носик смешно и победно морщился.

- Хорошо, правда? Не отличишь! Признайся честно, ты сначала обманулся, да? Полная имитация!

Она обвила его шею руками, теперь живыми и гибкими, сломанная кукла исчезла, превратилась в полную жизни и огня живую девушку.

Темные небеса, это же её роль, роль Сванильды в новом балете. Он знает, видел репетиции, и всё же… Она необычайно пластична, необычайно артистична, надо отдать ей должное. Автоматические движения отработала так, что буквально слышишь поворот винтиков в механических сочленениях, веришь, что внутри крутятся колесики и шестерни. Кому, как не ему оценить её мастерское перевоплощение в искусственную куклу, неживой манекен.

Он – сколько он их изготовил, этих манекенов.

А Камилла жаждала признания.

- Ну, Эрик, скажи же слова одобрения!

- Адекватно, - Эрик пересилил себя. Неприятное чувство не ушло, оно спряталось, уползло куда-то в глубину. – Я и правда в первый момент не сообразил, что к чему. Молодец! Очень убедительно и сценично.

- Ещё бы! – в её голосе – неподражаемая гордость. – Ведь это ты давал мне советы, ты инструктировал.

Действительно, он репетировал с ней эту сцену, отрабатывая мельчайшие движения влюбленной девушки, которая притворяется куклой. Или куклы, притворившейся влюбленной девушкой… Он же знаток кукол. Можно сказать - мастер.

Под легкой туалью – её горячее упругое тело, он крепко держит её – свою любимую женщину, отчаянно держит - своими чуть дрожащими руками.

Что же это с ним, почему этот укол тоскливого предчувствия?

Было уже однажды… Мертвая кукла, правда, тогда это был он сам…  снова эта мрачная игра… но теперь это, и правда, только игра… конечно, лишь игра. Ничего особенного.

Его болезненное наваждение: механика человеческая, движущие пружины человеческих чувств. Восковые механические люди, бронзовые механические скорпионы…

Горка разрозненных деталей, и он не помнит, чем они были…

Механическая балерина…

Автоматическая певица…

Что ими движет? Что тикает в механическом сердце?

Понимает ли он?

- На сцене всё выглядит ещё лучше, честное слово.

- Конечно, любовь моя. А как же иначе?

Как же иначе? Театр – место, где имитируется жизнь, театр - дворец иллюзий, театр - это узаконенный обман.

***

За кулисами как всегда пахло специфическим, таким знакомым театральным запахом: сложная смесь запахов клеевой краски, пропыленных тканей, свежего дерева, лака, клейстера, талька и канифоли. В коридорах, где располагались артистические уборные, к ним добавлялись облака смешанных ароматов дешевого грима и дорогих духов, плывущие из приоткрывающихся дверей.

Прима-балерина Большого театра Камилла Фонтейн, как всегда приехавшая в театр намного загодя, спокойно заканчивала процедуру гримирования, искоса с понимающей улыбкой поглядывая на свою соседку по гримерке.

Марта Андерсон запоздала с приходом и теперь торопилась вовремя наложить грим к первому звонку – в Большом с этим было строго. Молодая балерина пребывала в чрезвычайно оживленном состоянии духа. На вопрос Камиллы, что задержало  обычно пунктуальную Марту, та ответила, что встречала знакомого, чтобы передать билеты в ложу. Сегодня несколько её знакомых посетят театр, Марта обеспечила им в Дирекции литерную.

Девушка говорила об этом с таким удовольствием, что Камилла не могла не заинтересоваться, что это за знакомые такие, что привлекли усиленное внимание и вызвали преувеличенные хлопоты Марты (раньше что-то Камилла не замечала за осторожной и сдержанной Мартой такой активности), и выслушала в ответ намёки на некий прелестный сюрприз. Прозвучавшие в намёках упоминания Гранд Опера, Парижа и «возможно знакомых персон» задели любопытство Камиллы, но сказать, что они вызвали у неё ажитацию, сравнимую с Мартиной, было бы явным преувеличением.

Откровенно говоря, Камилла прекрасно обходилась без воспоминаний о покинутом парижском театре. Всё, что ей было дорого в нём, она увезла с собой, вот так уж получилось. И девиз у неё взят на вооружение, девиз, гласящий: уходя – уходи…

А уж что касаемо парижских «знакомых персон», то Камилла и вовсе могла жить без оных. Мало ли у неё завелось в период её триумфального парижского взлёта светских знакомых, которые не представляли для самостоятельной и самоуверенной звезды никакого личного интереса. Но разочаровывать приятельницу Камилла не хотела; Марта явно гордилась этими новыми знакомыми, и умная Камилла сразу сообразила, что Марта – милая девочка, но не лишенная того забавного налета провинциальности, что и многие здесь в России – рассчитывает блеснуть перед ними ею, своею приятельницей-звездой, приятельницей-примой.

Что ж, это лестно, пусть себе девочка тешится, - снисходительность Камиллы нынче была на подъеме, в снисходительной роли мадмуазель Фонтейн нравилась себе не меньше, чем в сегодняшней роли Сванильды. Она приберегла для грядущего спектакля одну штуку, гениальный штрих, тайком придуманный и подготовленный  трюк (надо заметить – первый со времен Вознесения и Низвержения, отдающий должное кипучей творческой натуре м-м Фонтейн), предназначенный, чтобы окончательно восхитить Эрика, который, конечно, должен был находиться где-то тут в театре.

Не спуская с неё глаз…

То, какое впечатление произвело на Эрика её умение притвориться куклой  в собственном доме, Камиллу стимулировало на дальнейшие старания в той же области и в театре. Она, конечно, не могла не заметить, как Эрик взволновался, а то, что она, к сожалению, ошибочно истолковала его реакцию исключительно в смысле восхищения ею, не заметив, что есть ещё в его реакции какой-то оттенок, Камилле в голову не приходило. С какой стати?

- После спектакля я пригласила их зайти в нашу гримерку, - с горящими глазами продолжала делиться своими планами Марта и – осеклась, спохватилась. – Ой, простите, мадмуазель Камилла (девушки, хоть и перешли давно на обращение по именам, но оставались на «Вы» - как известно, у французов местоимение «Ты» не всегда  употребляется даже между супругами, не в пример демократически «тыкающим» русским). Я сказала «в нашу» гримерку, а конечно это не так, простите…

Камилла благодушно махнула рукой – да ладно уж.

- Конечно, Марта, о чем речь, сейчас это и ваша гримерка. Распоряжайтесь ею как своей, приглашайте, кого сочтете нужным. Я вам не помешаю, надеюсь.

- Ох, ну что вы, мадмуазель Камилла. Как вы-то можете мешать! Это я…

Состоялось небольшое взаимное топтание на месте под девизом «Кто любезнее». Это как в двери друг друга пропускать: «Только после Вас» - «Нет, будьте так любезны, после Вас». Взаимная неловкость и задержка в движении для окружающих.

Камилла, предпочитавшая проходить во все двери первой, положила конец издержкам воспитания, поднявшись и направившись к выходу из гримерки.

Марта, на ходу разглаживая опрятный белый передничек Подружки главной героини - Сванильды, - запорхала за ней. Забавно, когда театральные роли совпадают с нашими жизненными.

- Марта, ну что вы как кордебалетчица, право!

Марта, оторвавшись от щелки в занавесе, виновато оглянулась на Камиллу. Та смотрела на балерину осуждающе. В зрительный зал перед началом спектакля таращатся только девочки из кордебалета и самые что ни на есть начинающие балеринки-выпускницы.

Уверенным в себе деятелям балета подобное поведение ни к чему и даже зазорно.

- Пришли, - прошептала Марта, оживленно блестя яркими серыми глазами. – Я вижу, что в ложе рассаживаются.

Камилла внимательно вгляделась в Марту. Влюбилась она, что ли? Вон как глаза сияют. А как же Рифат Южин? Камилла-то была уверена, что у Марты и Рифата театральный роман. Недаром Серж Мерцалов ревновал и к Марте тоже. Бедняжка Серж, впрочем, ко всем ревновал.

«Вот он обрадуется, когда обнаружится роман Марты с другим мужчиной!  Везет Сержу. Ещё одна соперница долой», - мелькнула у Камиллы шаловливая мысль, и она еле удержалась, чтобы не засмеяться вслух.

Дирижер в оркестровой яме постучал по пюпитру и воздел палочку вверх. Сейчас махнет волшебной палочкой, и начнется сказка. Камилла машинально проверила свой талисман, ловко упрятанный за подпоротый галун корсажа, положила руки на талию и подтянулась.

- Вы не подумайте, что я всегда так делаю, - услыхала она шепот Марты возле своего уха. – Я только сегодня… знаете, мне всё время кажется, что тут есть что-то неслучайное, что-то от знаков судьбы, понимаете?

На сцене в картонном окошке одного из картонных домиков, окружающих площадь маленького немецкого городка, нарисованного на картоне, виднеется девушка, сидящая с книгой. Предмет привязанности мастера кукол. И сама она кукла, сделанная им. Мастер мечтает, чтобы она ожила.

Камилла сосредоточенно кивнула, не слыша слов Марты: она вся уже перенеслась в музыку звука и в музыку движения, в тот мир, что подчас казался ей более реальным, чем окружавший сцену мир. Она глубоко вздохнула и, почему-то подумав: «Бедная Марта», - выбежала на сцену, в ослепительный свет, и остановилась в центре сияющего круга, посреди чистенькой площади провинциального немецкого городка, напротив стрельчатого окошка, за которым восковая кукла, которую принимают за живую девушку, читает интересную книжку, под  сотнями глаз, сквозь пелену волшебного сияния ловя плеск аплодисментов и испытывая радость – радость полной, настоящей жизни.

***

- О Боже, да она похожа на чистой воды бриллиант! Поразительно! – граф Рауль, уставив перламутровый бинокль жены на сцену, с искренним восторгом следил за Сванильдой, нанизывающей стремительные туры вальса по диагонали от одной кулисы к другой. – Просто-таки грани сверкают!

- Мне даже кажется, что от её движений рассыпаются искры, и брызги отраженного света скользят по бархату занавеса! Вы совершенно правы, Рауль, вращение безукоризненно ограненного бриллианта, да и только! – поддакнул мсье Андрэ Жермен и незаметно покосился на графиню Кристину, пряча усмешку в подвитые усы. – Впрочем, мне нравится и наша новая знакомица, малышка Андерсон. Она очень, право, очень мила! Не правда ли, графиня?

Графиня Кристина, к которой адресовался вопрос, сидя в красном кресле чрезвычайно прямо, сдержанно подтвердила, что ей также нравится, она оценивает уровень балета, который показывают на московской сцене, весьма высоко, хотя и видела пока только первый акт балета, и отобрала свой бинокль у мужа.

- Посмотрите, посмотрите, - продолжал всё с той же хорошо скрытой усмешкой мсье Жермен, - малышка Марта великолепно танцует венгерский чардаш, просто великолепно! Боже, как зажигательно! Браво! Браво!!

- Вы не одиноки в своей оценке, мсье Жермен, мадмуазель Андерсон сорвала аплодисменты публики, - графиня Кристина благосклонно взирала на оживленную сияющую  Марту, которая, раскланявшись после своего сольного номера, убегала теперь за кулису, бросая взгляды на Литерную ложу.

- А, старина Жермен, а? – и граф Рауль  подтолкнул друга локтем в бок. – Цветы, шоколад, шампанское? Рад за тебя, старина.

- Шампанское – после спектакля, а сейчас я уже послал букет в гримерную, всё как полагается. Люблю эти театральные ритуалы, сколько в них игры, блеска, легкости, пикантности. Ты согласен со мной, дружище? А не навестить ли нам мадмуазель Марту в её уборной уже в антракте? Выразить своё восхищение и всё такое… Я, положительно, не в силах ждать до окончания спектакля….

- Конечно, а ты, дорогая, ты помнишь?..

Графиня Кристина с сухим треском закрыла веер и смутилась. Она не хотела так… резко.

- Я всё отлично помню, дорогой. В антракте навещать артистов в гримерной не стоит, это мешает. Антракт, проводите меня в фойе, господа, я хочу прогуляться. 

«Интересно, - размышляла Камилла, откинувшись на креслах и шевеля пальчиками на вытянутых под трюмо усталых ногах. – Эрик уже в театре или ещё нет? Как неудобно, что никогда нельзя с уверенностью сказать, где он. Сидел бы себе в ложе, как все, я была бы уверена, что он тут и увидит гениальный штрих, который я подготовила, а так… даже обидно будет, что я зря стараюсь».

Она опахнула разгоряченное лицо краем пышной юбки, смочила виски с влажными завившимися прядями туалетной водой и опять откинулась на спинку кресла, стараясь полностью расслабиться. Посмотрела на Марту. Вот уж кто явно не зря старается.

Марта Андерсон со счастливым, лучащимся пленительным оживлением личиком,  нюхала огромную лохматую розу, венчавшую роскошный букет, только что доставленный в их уборную капельдинером. На её столике перед зеркалом – удачно втиснутом между нишей с платьями и дополнительным кронштейном с платьями же – стояла, прислоненная к коробочке с гримом, визитная карточка с золотым обрезом. На плотном лоснящемся прямоугольничке вилась затейливая золотая надпись, сплошь из росчерков и вензелей, призванная осчастливить весь белый свет оповещением о том, что эта карточка принадлежит господину Андрэ Жермену, банкиру. И пониже, чуть мельче: Banque “CREDIT LYONNAIS”, Boulevard des Italiens, Paris, France.

«Ха», - сказала себе Камилла и закрыла глаза.

С закрытыми глазами расслабляться было сподручнее, этой методике быстрого, но полноценного отдыха её научил Эрик. Нужно было представить себе картину какого-нибудь приятного места, где тебе случалось наиболее комфортно находиться, и не просто представить, а почувствовать на самом деле дуновение теплого ветерка на своей коже, услышать шум волн, пение птичек и прочее, - если, конечно, вы наиболее приятно чувствовали себя на каком-то пляже.

Камилла, перепробовав припомнить несколько мест, показавших со всею ясностью, что в по-настоящему комфортных местах она ещё не побывала, с одобрения Эрика стала выдумывать себе фантастические места, приятность и комфортность коих находилась в прямой зависимости от Камиллиного воображения и только от него. О, это были дивные места, но описать их Эрику Камилла не смогла бы, и Эрик, конечно, как всегда оказался прав, предупредив, что подобного рода тайные сады – дело сугубо личное, индивидуальное, и цветут они своим дурманом только для одного человека. У другого человека – другие сады.

Камилла часто думала о том, что же такое представлял себе Эрик, когда скитался один одинешенек по белу свету и пытался расслабиться.

К сожалению, долго пребывать в  фантастически комфортном состояния души и тела Камилле не удалось, её из этого состояния вывел отчетливый запах гари и дыма, распространяемый щипцами для завивки.  Горничная-костюмерша, разогревавшая эти щипцы на спиртовке, видимо, также отвлеклась в лучшие места и прожгла дыру в старой шали, подложенной под щипцы на туалетном столике.

Хорошо, что не парик, который во втором акте наденет Сванильда, изображая куклу Коппелию. Вот был бы номер. Пожалуй, вид прима-балерины в горелом лысом парике на голове затмил бы эффект гениального штриха. Лысая балерина – да это же фурор.

Возня с горелой шалью, в которой зияла большая, с коричневыми неровными краями дыра, и перегревшимися до белого каления щипцами заняла весь остаток антракта, и Марта Андерсон, собиравшаяся в перерыве как раз порадовать Камиллу рассказом о графе и графине де Шаньи, чья романтическая история должна была приятно напомнить мадмуазель Фонтейн о её юных годах в Гранд Опера, не успела этого сделать.

Поэтому Камилла танцевала во втором акте со спокойной душой и сосредоточившись только на танце.

Потом, позже, она вспоминала этот свой танец. Вернуть бы время вспять…

Гениальный штрих поразил публику, чуть не привел к обмороку нескольких особенно впечатлительных дам в первых рядах партера и вызвал шквал оваций.

Господин, чьи соседи по креслам в первом ряду партера вынуждены были зажимать себе уши и отклоняться в стороны, дабы не оглохнуть от его орудийных хлопков в ладони, понял, что этак больше невозможно, что он, мальчишка, что ли, ромашки, понимаешь… и решил, что всё, вот прям сейчас…

Эрик, для которого в первую очередь предназначался этот штрих, его не увидел.

***

- Я счастлива, господа, представить вам мою подругу, прима-балерину Большого театра мадмуазель Камиллу Фонтейн, - с трепетом проговорила Марта Андерсон, просительно глядя в глаза Камилле, и - повернувшись, ещё больше сияя. – Графиня и граф де Шаньи, их друг мсье Жермен. Как я рада, господа, что вам понравился наш балет!

Всё шло именно так, как представляла себе Марта.

Мужчины выражали ожидаемое подобающее восхищение, мадам Кристина была сама любезность. Она вошла, рассыпалась в комплиментах Камилле и теперь, улыбаясь и подняв изящные бровки, осматривала их уборную, цветочное изобилие на туалетном столе и вокруг стола Камиллы.

Конечно, Марта не ошиблась. Мадам графиня смотрела узнавающе. Она наверняка не была в театре чужой, такое невозможно спутать; в том, кто приобщен к театру, есть что-то такое, особенное, что чувствуется всегда, что обязательно проявляется, когда он попадает в театральный мир, даже если человек покинул его и думает, что навсегда.

Граф Рауль целовал приме ручки, и его веселая французская речь журчала с аристократической непринужденностью. Мадмуазель Камилла что-то негромко щебетала в ответ, Марта не видела её из-за спины графа Рауля, но не сомневалась, что Камилла рада встретить соотечественников. Как славно. И у мадам Кристины – необыкновенно славный муж, честное слово!

Но особенно радовал мсье Андрэ, расточавший Марте комплименты – тонкие, изысканные и, что уж там греха таить, чуть дерзкие. У него это получалось неподражаемо, Марте их небольшая вкрадчивая вольность казалась вполне уместной и… и волнующей.

Для полного счастья не хватает лишь, чтобы мадам Кристина и мадмуазель Камилла… а, ну вот! Теперь всё хорошо!

- Ах, как вы нас поразили, мадмуазель Фонтейн, - обратилась мадам Кристина к Камилле. – Я наслаждалась вашей бесподобной техникой в первом акте, но то, как вы играли во втором… О, как вы изображали манекен… а когда отвалилась эта рука!..

Мадам Кристина содрогнулась.

- Меня дрожь пробрала, просто озноб!

Мадам Кристина зябко поёжилась.

- Признаюсь, и меня тоже, - подхватил граф Рауль. – Представляете, мы сидим, смотрим балет, и все отлично понимаем, что вы, мадмуазель, великолепно изображаете куклу. Это сценическое искусство, а не настоящая кукла. И вдруг вы, мадмуазель, опровергаете все законы реальности! Мы смотрим, и что же мы видим!? У вас, то есть у куклы, которую вы играете, отваливается рука! Рука!!!

Граф Рауль засмеялся, и необыкновенно заразительно, так, что невозможно было также хотя бы не улыбнуться. Марта тоже серебряно засмеялась и посмотрела на Камиллу. Удивительно, но Камилла не смеялась. Даже не улыбалась! Неужели она…

- Что нам оставалось подумать? – продолжал граф Рауль. – Что это несчастье происходит с вами, с живой красавицей! Какой кошмар! С деревянным стуком!

- Как можно быть столь жестокой с публикой, - это свой вклад вносит мсье Андрэ. – Мы замерли от ужаса! Положительно замерли!

- И лишь потом, не сразу, мы сообразили, что отвалившаяся рука – это потрясающий трюк, фокус! Но как смотрится! Какое впечатление!  Великолепная режиссерская находка! Это подлинное новаторство!

«Неужели она обиделась на меня, на то, что я представила её как свою подругу? – недоумевала Марта, тревожно переводя взгляд с веселых лиц гостей на лицо Камиллы, озадачивавшее её своим странным выражением. У Камиллы было выражение лица человека, напряженно размышляющего над какой-то сложной задачкой.  – Ну пускай я увлеклась, наверное, это действительно было слишком… слишком бесцеремонно, но Камилла не такая, чтобы вредничать, она всегда понимает…»

- Ну-у, не переживайте та-а-к, милейший гра-а-аф… А это я сама придумала с рукой, я сама-а-а, ведь вам понравилось, ска-а-ажите, о-о-очень понравилось? – игриво протянула Камилла Фонтейн, манерно, как кошка лапкой, слегка трогая графа Рауля за белую манишку и волнообразно покачиваясь станом.

Марта оторопела. Что это с ней?

Камилла томно подкатила глаза и своими длинными ресницами так делала... Вообще-то у неё это получилось довольно… довольно-таки эффектно и соблазнительно, но подобное поведение настолько отличалось от обычного поведения мадмуазель Фонтейн, что Марта отказывалась поверить в происходящее.

- Вы и правда та-а-ак за меня испугались, мой дорогой гра-а-аф? Ах, как мне это прия-а-атно, гра-а-аф, вы не представляете, как мне прия-а-атно… - на последних словах Камилла Фонтейн понизила голос до интимного шепота и вперила в графа Рауля томный взор, не переставая при этом тихо колыхаться. Очень чувственно и притягательно порочно.

Или порочно-притягательно.

Граф Рауль и мсье Жермен смотрели на неё во все восторженные глаза, только что слюнки не сглатывали. Марта хлопала глазами, не веря им. Ей начинало казаться, что ушами она тоже, возможно, хлопает, не доверяя также и тому, что они слышат.

Что это Камилле взбрело в голову дурачиться? Похоже, будто она передразнивает кого-то.

(Поскольку Марта Андерсон не бывала в Гранд Опера и не видела прима-балерину этого прославленного театра мадмуазель Ла Сорелли, то она, естественно, не могла понять, кого копирует Камилла.  И копирует весьма похоже).

Конечно, тому, кто не знает Камиллу, невозможно догадаться, что ей вовсе не свойственны подобные глупые манеры, что это какая-то пародия, шутка. Господи, как на мужчин, значит, действует этакая чувственная манерность!

На женщин тоже, но в обратном смысле.

Не мудрено, что мадам Кристина заторопилась увести своего графа. Мадмуазель Фонтейн напутствовала графа Рауля убийственно многообещающим взглядом и ещё какой-то ересью про «соприкосновение сердец», произнесенной чувственным с хрипотцой шепотом, и Марте стало ясно, что мадам Кристина де Шаньи больше никогда не посетит этот театр – пока в нём сохраняется опасность повстречать мадмуазель Камиллу Фонтейн.

Покидая гримерную под руку с мсье Жерменом, - тоже что-то слишком часто оглядывающимся назад, - Марта оборотилась и растерянно и немного обиженно посмотрела на Камиллу. И ей довелось увидеть то, что в романах называют «мгновенным преображением лица».

По лицу мадмуазель Фонтейн будто прошлась влажная губка для снятия грима, томно-чувственное выражение исчезло в один миг и заменилось сосредоточенно-упорным выражением. Глаза прищурены и смотрят прямо перед собой.

И ни следа слабоумной сексуальности.

Больше походит на кошку, таскающую своих котят в дровяной сарай.

У Марты недавно кошка Дымка – серенькая как тучка, с белым пятном на пушистой грудке - так всех своих трех котят перепрятала, что неделю никто не мог догадаться, где они. Случайно только Марта услыхала слабенький мяв из-под штабеля поленьев в дровнике.

Отец очень кошек любит, возится с ними.

Пока вся их милейшая компания продвигалась к выходу из театра, обсуждая, в какой ресторан они сейчас поедут, Марта с досадой размышляла о странном поведении Камиллы Фонтейн, но когда они вышли под сень театральных колонн, произошла неожиданная встреча, немного их задержавшая и отвлекшая внимание Марты, и потом, сидя в ярко освещенном зале ресторана «У Тестова», в обществе графа и графини де Шаньи и обаятельного мсье Жермена, Марта Андерсон скоро перестала обижаться на Камиллу и простила ей, по доброте душевной, неуместную шалость с её новыми знакомыми и даже по мере сил постаралась исправить превратное впечатление, которое могло сложиться у любезной мадам Кристины о Камилле Фонтейн.