ГЛАВА XIII

Для женщин бойких, остроумных,

Но не блестящих красотой,

Есть прелесть в маскарадах шумных

И в их веселости живой.

Там тайным жгучим раздраженьем

Воспламеняется мечта,

Там для людей с воображеньем

Под каждой маской – КР-Р-Р-РАСОТА!!!

Молодой человек, остановившийся в «поэтической» позе – одна рука заложена за борт сюртука, другая подъята ввысь, нога отставлена, голова с напомаженным коком волос мятежно откинута – и с преувеличенной аффектацией продекламировавший сии вирши, захохотал и убрал ногу в более устойчивую позицию после того, как стайка дам, окружавшая его, начала со смехом и восклицаниями хлопать его своими веерами.

Камилле показалось, что хлопки дам были не столь легки, как того требовала реакция на шутку. Дамы в масках явно вкладывали в маскарадную экзекуцию больше усердия и подлинного чувства, чем то ожидалось.

- К вам, Психея, это уж ни Боже ж мой не относится, - доносился до её рассеянного слуха жаркий шепот. – Ни в коей мере! Напротив того! С того самого момента, как я в первый раз имел счастье вас увидеть, я понял, что весь смысл существования моего заключается единственно только в том, чтобы…

«Ой-ой-ой, - косилась Камилла. – Когда же он уйдет-то?!»

Малиновый господин с ромашкой в петлице фрака продолжал взволнованно мяться около неё. За последние несколько минут он стал даже ещё более малиновым: лоб и нос господина приобрели тот же экзотический оттенок, что и его фрак, и платок, которым господин промокал испарину со лба, являл аналогичный колер, усиливая насыщенность цвета лица бросаемой им горячей пурпурной тенью.

- Намерения мои, поверьте, самые что ни на есть те самые, - продолжал Малиновый господин горячо, - как я выразил их в своём послании…

«Каком ещё послании? - спросила у себя Камилла. – О чем это он…»

Он ей отчаянно мешал. Мешал вглядываться.

Камилла напряженно следила глазами за черной фигурой высокого Венецианца, чья голова в черной треуголке с черным пышным пером возвышалась над морем посторонних голов, не имевших для Камиллы ни малейшего значения. Сквозь промежутки, возникавшие в толпе, Камилла видела черный плащ Эрика и голубое платье Марты Андерсон и недоумевала, о чём они разговаривают.

Поскольку Марта раньше поинтересовалась, в каком костюме будет на маскараде «месье Эрик» и намекала на обязательную для «амантирующих пар» соответственность маскарадных костюмов, Камилла только что, быстренько проинформировав подошедшую к её палатке Марту-Маргариту о том, что господин журналист Сигма Газетный Плащ её разыскивает, но взял неверное направление,  не удержалась и упомянула о парности своего костюма Венецианской Коломбины с костюмом Эрика.  Готовясь к балу, Камилла и правда старалась упрямо не думать о том, какой будет его маска на маскараде, и на сердце у неё радостно потеплело, когда она увидела Эрика-Венецианца: «марьяжную маску», как обязательно сказала бы приснопамятная Мэг Жири.

«Интересно, - мысли в голову иногда приходят совершенно не ко времени и месту. – Как-то там, в Париже, Мэг? Удалось ей барона окрутить или нет? Может, письмо ей написать… Черт, о чем это я, нашла время вспоминать старых приятельниц, тут с новыми не разберешься…»

Зачем это Марта подошла к Эрику? Или это он о чем-то расспрашивает Марту?

«Ой, конечно… Это он к ней обратился – всё-таки продолжает расспросы о несчастных случаях…»

- …куда вы только пожелаете, на всё я готов, а средства мои не ограничены, - донеслись до неё слова Малинового господина, и Камилла досадливо передернула плечами – настолько господин сейчас был лишним.

Она с силой крутанула ручку барабана, цветные бумажки взметнулись и закружились в прозрачной банке.

В пестрой людской стене образовалась очередная брешь, и Камилла успела увидеть на выходе из зала мелькнувший плащ Черного Венецианца и голубое платье и блондинистые косы Маргариты рядом. Ага, значит Марта всё  таки надела светлый парик. Она вытянула шею, привстала на носки, желая разглядеть, куда они направятся из зала – направо повернут – к лестницам, или налево, к фойе, но успела отметить только какую-то мелкую рыже-розовую фигурку, вплоть семенящую позади тех, за кем Камилла наблюдала, и толпа заслонила всю группу от её глаз.

- …можете не отвечать ничего сейчас, мадмуазель Фонтейн, - расслышала она сквозь гул в ушах. – Я подожду… но нижайше попрошу вас помнить, что я испытываю серьезное потрясение, так что не надо смеяться надо мною; чувства мои искренни и волнение глубоко, они причиняют мне настоящую боль, верьте мне…

Камилла повернулась в сторону говорившего, и его вид сейчас не показался ей нелепым или раздражающим, так же как и слова больше не казались смешными, хотя и оттенки цвета на челе господина с ромашкой остались те же, и всё так же переминался он с ноги на ногу.

- Я очень вас понимаю, хотите -  верьте, хотите - нет, - серьезно произнесла Камилла.

***

Горячий песок жжёт глаза, сжимает горло, так что ни слова не выдавишь из пересохшей глотки.

Всё вокруг дрожит в зыбком мареве,  смещается, пестрые миражи колеблются вокруг, вместе с текущим расплавленным песком он медленно сползает в воронку, на дне которой его ждёт черный скорпион, и пылающий песок бросает нестерпимо яркие блики на его литое бронзовое тельце.

Если не затормозить скольжение, песок поглотит его…

***

- Да, это верно, – согласился Эрик. – Что привело вас сюда? Хотя это вопрос излишний, я понимаю…

Он смотрел, как Маргарита перебирает пальчиками светлую косу.

- …путешествуете, вероятно… на самом деле случайности происходят в жизни чаще, чем в театральных либретто, хотя принято считать, что всё наоборот…

Он заметил краем глаза, что Маргарита улыбнулась, но в основном смотрел на её пальцы, продолжавшие крутить кончик косы.

- Я могла бы произнести банальности, порадоваться неожиданной встрече, я даже готовилась, отрепетировала фразы о… да, о случайной встрече, и неподдельное изумление отрепетировала, но теперь я честно признаюсь вам, Эрик, что это не было случайностью…

Пальчики, теребящие косу, нервно вздрагивали.

- …это не было случайностью. Я надеялась, что найду вас здесь, Эрик, и нашла…

- Зачем? – спросил Эрик.

Кристина запнулась. Ей представлялось, что Эрик скажет какие-то другие слова. Она не знала точно, какие именно, не сочиняла его реакции на её появление заранее, но всё же… но она хорошо, оказывается, помнила его манеру удивлять её непредсказуемостью реплик, она, оказывается, ничего не забыла о нём, и её не собьешь. Теперь она другая…

Но смотрит он на неё… нет, она не может понять пока, как он на неё смотрит, но то, что Эрик старается не глядеть на её лицо, это хорошо… и нужно говорить с ним  легко, непринужденно, патетика всё испортит…

- Я думала, Эрик, что вы спросите меня, каким образом я поняла, что вы здесь, что вы…

- Что я жив, а не умер, как обещал? – продолжил Эрик.

Его голос звучал как прежде – такой же красивый, завораживающий даже в коротких репликах, интонации сдержанные, чуть саркастичные. Ах да, он это умел, она помнит его умение сохранять тон… до того момента, когда он не выдерживал, срывался,  и всё срывалось, неслось в бездну его неистовых эмоций… ах эти эмоции, насколько лучше было бы, если б их было поменьше!

- Боже мой, Боже мой, как хорошо, что вы живы! – вырвалось у Кристины.

Искренность, звучавшая в её восклицании, не подлежала сомнению.

Эрик чуть пожал плечами.

Он всё ещё избегает смотреть ей в лицо. Правда, ей всегда невозможно было угадать его взгляд, разве из-за маски поймешь.

- Я узнала бы вас, Эрик, под любой маской, - тихо произнесла Кристина, но это не было правдой.

Теперь ей хотелось думать, что у неё было предчувствие, сразу, как только она вошла в этот театр первый раз, но на самом деле догадка, сначала неуверенная, только робкая надежда - зыбкая, слабо вспыхнувшая, - толкнула её в сердце, когда она услыхала из настырных уст знакомого Марте Андерсон московского журналиста упоминание о «некоем загадочном джентльмене-апаше» – о человеке с необыкновенным голосом, с персидской  удавкой и в маске! Господи, это было слишком… слишком узнаваемо! Это поразило Кристину, Боже, как она разволновалась!

И сразу всплыли в памяти, сложились в одно все мелочи, что уже, как оказалось, звучали в рассказах Марты Андерсон о французской  прима-балерине, прибывшей в Москву из Парижской Гранд Опера с таинственным спутником (почему-то Кристине не хотелось  употреблять про себя слово «супруг»), которого никто не видал, от вопросов о котором прима уклонялась и который был, к тому же, композитором!.. О, мой Бог!

А когда журналист сказал, что этот таинственный некто в маске сам обронил журналисту, что «постоянно бывает в театре» из-за «личных интересов», сердце Кристины де Шаньи забилось так сильно, что ей пришлось прижать его рукой. Дополнительные, умело проведенные расспросы Марты добавили деталей и превратили её надежду в уверенность… почти в уверенность.

Кристина Дааэ ни минуты не колебалась. Как она могла колебаться после всех этих скучных, бессмысленно тянущихся бесплодных лет её жизни, так кардинально и обидно разнящихся с короткими, но ослепительно яркими, живыми в полном смысле этого слова последними месяцами её триумфа в роли дивы Гранд Опера!

Самыми яркими и живыми днями её жизни. Незабываемыми… и уж теперь-то у неё, повзрослевшей, изменившейся Кристины нет сомнений, кто превращал её житейские будни в настоящую жизнь! Теперь она всё понимает и оценивает правильно, и ради того, чтобы вернуть этот смысл и свет в свою жизнь, она…

Она не рассуждала, не обдумывала своих планов, нечто нерассуждающее – где-то там, в глубинах её существа – неумолимо и властно влекло её, диктуя поступать лишь так, а не иначе.

Ах, она летела на свет как мотылёк!

Всё это не случайно! Неслучайно то, что дорога привела её в этот город, в этот театр, и пути её пересеклись именно с теми людьми, с какими нужно было, чтобы вновь встретить его, своего Учителя…  без которого она, Кристина Дааэ – нуль без палочки… нуль, который можно приписать к какой угодно единице, и не более того…

Да, может быть, она и не сразу угадала бы, под какой маскарадной маской скрывается на этом карнавале Эрик, но в том, как всё сложилось, она видит всё ту же неслучайность.

Марта Андерсон, как и было договорено, встретила графиню Кристину у входа в театр, и Кристина сразу поняла, в какой костюм ей следовало нарядиться для маскарада. И как это она сразу не сообразила! Марта премило выглядела в костюме Маргариты из «Фауста», и этот костюм поразительно напоминал тот сценический костюм Маргариты, в котором Кристина Дааэ пела в тот свой последний вечер в Гранд Опера, после коего жизнь её так изменилась…

Марта посетовала на излишнее внимание того самого журналиста, что ухлестывал за ней и осложнял тем масштабные планы Марты на сегодняшний бал. Конечно, Кристина не упустила момента и предложила выручить милую Марту, поменявшись с ней костюмами, и они быстренько претворили эту затею в жизнь, забежав в гримерную Марты.

Костюм Маргариты пришелся идеально в пору графине Кристине, и она, торопливо переплетая волосы в две длинные светлые косы, старалась не смотреть на туалетный столик мадмуазель Фонтейн и её раздражающе элегантное платье с изумительными кружевами, по осиному неестественно обуженное в талии («как это вульгарно - так затягиваться!»), накинутое на стоящий сбоку от зеркала портновский манекен.

Марта с восторгом любовалась в зеркало на свой роскошный туалет a la comtesse Almauvivre, по случаю взятый на прокат графиней Кристиной в дорогой модной лавке на Kuzneckiy Most, когда она узнала от Марты, что на бал-маскарад в Большом театре м-м Фонтейн собирается пожаловать с мужем.

Но вся удача смены костюмов предстала перед Кристиной во всей полноте, когда она, рассудив, что так у неё больше шансов повстречать того, с кем она надеялась «случайно столкнуться», остановилась за полосатой палаткой, в которой мадмуазель Фонтейн беззастенчиво флиртовала с кавалером.

Рано или поздно он должен был подойти сюда… если она не ошиблась…

Из-за костюма эта манерная прима-балерина ошибочно приняла её, Кристину, скрытую за углом палатки и декоративным кустом, за Марту, и обращаясь к ней, как к Марте через тонкую ткань палатки, похвасталась своими с мужем парными костюмами. Наверное, придавала этому, по существу ничего не значащему факту, особое значение…   

Кристина посмотрела в указанном направлении и увидала...

- Я узнала бы вас, - повторила Кристина. – Если бы вы знали, Эрик, что я…

Она не успела закончить свою фразу, кто-то налетел на неё сзади, чувствительно толкнув, и Кристина покачнулась. 

Взметнулся черный шелк, рука в пене черных с золотом венецианских кружев одним движением отсекла движущуюся толпу, словно непроницаемый барьер поставила у всех на пути, другой рукой Эрик поддержал Маргариту, одновременно поворачиваясь спиной к залу и отгораживая её от суетливой людской круговерти, и его черный плащ окутал Кристину Дааэ.

Кристина затаила дыхание, глядя на близкую белую маску Эрика. О Боже, какая спокойная уверенная властность была в этом его молниеносном, но элегантном движении, которым он отгородил её от толпы. Ничего подобного она уже давно…

Эрик отодвинулся от неё.

- Эрик, - поспешно сказала Кристина. – Может быть, мы могли бы найти какое-нибудь более спокойное место, чтобы можно было поговорить? Какой-то более уединенный уголок, где нет толчеи?

И она робко улыбнулась, неуверенно заглядывая в прорези белой маски.

Эрик вновь пожал плечами. Руки он скрестил на груди таким знакомым Кристине жестом, и его длинные пальцы матово белели сквозь черное кружево длинных манжет.

- Это, пожалуй, единственный недостаток этого зала. В нём практически нет уединенных уголков, сплошное открытое большое пространство…

- Пожалуйста, - всё также робко промолвила Кристина. – Хотя если вы не захотите… возобновлять знакомство… - она смутилась и тут же улыбнулась с прелестно извиняющимся выражением, показывая, что поняла, как неловко, фальшиво прозвучали выбранные ею слова. - Ах, не так, но всё равно… если не захотите, я пойму…

- Отчего же, - медленно проговорил Эрик. – Конечно. Можно подняться выше, там что-то такое имеется… подходящее. Прошу вас.

Он подал ей руку – спокойно, уверенно - и повёл к выходу из зала, искусно лавируя в толпе, так что она избегала всех обязательных в такой сумятице толчков.

Кристина не сразу сообразила, что его рука, которую она приняла, опершись на неё, тёплая, даже горячая, совсем не такая безжизненно холодная, как она помнила, а сообразив, исподтишка взглянула на лицо Эрика снизу. Нет, в маске ничего не понять.

Они начали подниматься по лестнице, ведущей наверх.

Вдоль лестницы на ступеньках и, особенно, на площадках стояли группами дамы и кавалеры. Кокетливо и возбуждающе обмахивались по очереди веерами, поднимали бокалы с шампанским, одновременно пригубливая их, в адрес проходящих мимо летели дразнящие, а иногда и прямо провоцирующие замечания. Атмосфера бала, проникнутая эротизмом, как это всегда водится на маскарадных балах – а иначе зачем устраивать маскарады? – в кулуарах сгустилась до почти осязаемого состояния.

Эрик не обращал на всё это внимания, а Кристина с удивлением заметила, что дамы с гораздо большим интересом смотрят на её спутника, чем их кавалеры на неё, Кристину.

На балюстраде бельэтажа, где на широких мраморных перилах стояло особенно много пустых бокалов, путь им неожиданно преградила дама в несколько сбитой на сторону полумаске и костюме какой-то Шахерезады.

- О-бо-жа-ю Венецию! – дама кокетливо прикрылась веером, а затем потыкала им в кружева на груди Эрика. – И венецианцев тоже о-бо-жа-ю-ю! Особенно таких… таких чёрных и р-р-роковых!!!

Эрик ловко уклонился от дамы, вслед им полетело игривое:

- Маска, а я вас знаю, знаю! Куда же вы?

- Мы поднимемся ещё выше? – спросила Кристина, чтобы сказать что-нибудь.

- На крыше этого театра также есть Аполлон, но рандеву устраивать здесь на крыше не принято. Форма кровли не позволяет, - и Кристина опять не поняла, с каким оттенком Эрик это сказал.

В коридоре, полукругом изгибающимся по внутренней дуге лож, Эрик пошёл впереди, словно к чему-то присматриваясь, и Кристина уже не задала ему вопроса. Она поймала себя на том, что идёт за ним, всё меньше обращая внимание на окружающее, просто следует за ним, не размышляя… удивительно, как его присутствие воздействует на неё… буквально впору почувствовать себя вновь оказавшейся в Парижской Гранд Опера, и бал-маскарад, который устраивается ежегодно в конце масленицы накануне Великого Поста представителями парижской богемы, снова наводняет Оперу шумом и пестротой красок, суетой и разгулом, атмосферой бесшабашной вседозволенности и влекущей опасности…

…И скользит по малиновому ковру алый шлейф мантии Красной Смерти, за которой она следует, как привязанная… или завороженная…

- Прошу, - произнёс Эрик, останавливаясь и нажимая на ручку двери ложи где-то посередине коридора.

Кристина поморгала длинными ресницами. Это не Гранд Опера,  плащ Эрика черный и всё теперь по-другому.

- Заперто.

Эрик усмехнулся краем рта.

- Это не главная проблема. Я ведь говорил вам когда-то, что открываю всё, что захочу, - он вытащил из кармашка черного атласного жилета золотую часовую цепочку с висящим на ней стальным брелком. – Основная проблема в том, чтобы точно определить, что действительно необходимо открыть, а что лучше оставить закрытым.

***

«Кажется, он пошёл по третьему кругу», - отметила про себя Камилла Фонтейн, провожая глазами месье Вольдемара Syromjatnikova, которому только что в третий раз объяснила, что мадмуазель Марта здесь не появлялась.

Вид у месье Syromjatnikova был взъерепененный, что в немалой степени усугублялось тем, что газетный плащ изорвался от частых столкновений его с окружающими. Вот и сейчас, только отпрянув от стола, чтобы очевидно продолжить поиски, он налетел на даму в пышном атласном, с нашитыми розами и гирляндами платье цвета шампанского.

Камилла прыснула – уж очень нелеп был вид господина журналиста, поспешно с извинениями расшаркивающегося перед пострадавшей дамой, причём он одновременно ловил по полу свой цилиндр, который поддавали ногами танцующие. Дама молча кивнула на извинения, её лицо было скрыто маской из белых перьев цапли и, вдобавок к тому, она прикрывала лицо концом кружевной мантильи, ниспадающей с высокого гребня.

Журналист унесся, оставив на паркете газетные клочки, а дама подошла к палатке Камиллы.

- Мадам, у меня остались лишь счастливые билеты, - Камилла на успех не надеялась, так как к её счастливому колесу обращались в основном мужчины, но она действовала из чувства долга и, кроме того, действительно с большим сочувствием относилась к инвалидам.

- Это я, - прошипела дама, сдвигая маску. – Я, Марта. Ой, чуть не попалась!

Она облокотилась о прилавок и, наклоняясь к Камилле и обмахивая веером разгоряченное румяное лицо, начала рассказывать ей о своих успехах на сегодняшнем бале, о двух завязанных интригах, могущих иметь развитие, о трёх интригах, развития которых, скорее всего, не дождешься,  и о бесчисленных турах вальса и польках, протанцованных ею, в том числе с необыкновенно галантным кавалергардом, в котором она подозревала князя В***.

А некто, кого она надеялась увидеть на балу, увы, не пожаловал…

Примерно три минуты оторопевшая Камилла слушала Марту, не прерывая, затем опомнилась и оборвала восторги самым бесцеремонным образом, требуя объяснить, когда та успела переодеться. И зачем, собственно?

- О, ну я же просила вас не говорить месье Сыромятникову, если он станет меня искать, где я? Но потом подвернулся один необыкновенно удачный случай, и я решила, что лучше я и вовсе сменю свой костюм на такой, о котором он и знать то не будет, что я в нём. Он ведь думает, что я в костюме Маргариты, как он меня застал вначале. Какие у вас на шляпе часики необыкновенные! Парижские?

- Подарок мужа. Марта, я тоже думала, что вы в этом костюме.

- Ой, ну в костюме Маргариты я бы, конечно, такого успеха не имела, как в этом. Он славный, но театральный и довольно старый, а вы только посмотрите, какой этот великолепный! Вы на отделку, на отделку посмотрите! Ведь это же шанжан, а гипюровые вставочки чего стоят! Меня все кавалеры мои положительно принимают за аристократку. Мне просто повезло, необыкновенно повезло! Я ещё ни на одном маскараде не выглядела так шикарно, ни на одном!..

- Да, правда, замечательно красиво, и вам, Марта, необычайно идёт, - Камилла положила конец восторженным излияниям приятельницы. -  И этот костюм придал вам просто таки молниеносное проворство: вы со столькими кавалерами пообщались и натанцевались вволю, а всего-то недавно  сменили свой Маргаритин.

Марта удивленно подняла брови.

- Какое там недавно! Я поменялась почти сразу, как мы с вами поговорили о моей конспирации.

- Но ведь это было в самом начале вечера, а я с вами, Марта, разговаривала не так давно и потом ещё видела, как вы подошли к… - Камилла резко замолчала, потом внезапно перегнулась через прилавок и схватила Марту за руку. – С кем вы поменялись костюмами, отвечайте немедленно! Ну!

Мадмуазель Андерсон даже попятилась немного. В голосе мадмуазель Фонтейн звучали такие ноты, что здравый смысл подсказывал за лучшее находиться от неё подальше.

- С моей знакомой, вы её тоже знаете – графиней де Шаньи. Помните, я вас знакомила с ней и графом в нашей… вашей гримерной.

Камилла выпустила Мартину руку и, выпрямившись, стояла неподвижно, глядя прямо перед собой.

Марта отступила ещё на шаг. У мадмуазель Фонтейн был такой вид, словно она… словно…

- А у вас, милочка, дела идут, я вижу, неплохо, но до финиша ещё далеко, - пропел томный голосок, и мадам Выходцова, томно опираясь на руку кавалера, сановитость которого не могли скрыть даже необъятных размеров халат турецкого паши и тюрбан размером с диванную подушку, остановилась у палатки. – Я свою благородную миссию уже выполнила. Все мои билеты разлетелись в один миг, и благотворительный сбор превысил все ожидаемые размеры, представьте! О, наши несчастные ветераны будут так счастливы!

Мадам Полин томно подняла свои большие глаза к потолку.

Прима-балерина мадам Выходцова предпочитала в основном поражать глазами – как наиболее выигрышной деталью своей бесспорной красоты. По какой-то трудно объяснимой игре природы улыбка, столь украшающая подавляющее большинство женщин, не только не шла мадам Выходцовой, но безнадежно портила её, придавая красавице балерине жутковатое, решительно волчье выражение, которое способно было даже напугать застигнутого врасплох очевидца. Когда доброжелатели, наконец, объяснили мадам Полин ситуацию, она перестала улыбаться вовсе и правильно сделала – дама она была безусловно практическая и быстро схватывала.

«Как же, счастливы, - печально подумала Марта, глядя на бриллианты, висящие на приме, как смородина на кусте. – Будто до них что-то приличное дойдет! Всё по дороге осядет в фондах этих благотворительных, как вот с папой…»

На вздох Марты прима-балерина не обратила внимания – она обычно не замечала всякую балетную мелочевку, - но с мадмуазель Фонтейн она была не прочь поделиться ещё чем-нибудь, подчеркивающим её превосходство. А то эта маленькая француженка слишком задрала нос, и статьи о ней в прессе появляются возмутительно тенденциозные, с подковырками в адрес «почивших на лаврах…». Театр полон интриганов, все только и ждут, чтобы подставить ножку истинному таланту!

- Нынешний маскарад удался великолепно, не так ли? Размах и организация поражают воображение. И представляете ли, мне только что доложили, что весьма высокие особы почтили своим присутствием  бал.

Что, съела, выскочка? По сим словам сразу становится ясно, кто ключевая фигура в закулисном мире Большого театра, а кто так, преходящая, большого влияния не имеющая.

«Руки» у дам, занимающих такое ключевое положение, как мадам Выходцова, были сразу во всех административных и властных структурах – фигурально выражаясь, конечно, - и она считала полезным напоминать об этом всяким зарвавшимся.

- Мне доложили, что  Царская ложа в настоящий момент не пустует… - мадам Полин выразительно повела глазами в сторону центральной ложи бельэтажа. Камилла посмотрела на грандиозные тяжелые драпировки высотой в три яруса, наглухо закрывающие большую ложу, над которой распростёр свои крылья двуглавый орёл, и не проявила должного интереса. Похоже было, что она не сделала для себя подобающего вывода о возможностях и связях мадам Выходцовой. Возмутительно!

- Пойдемте, дорогая, - потянул свою даму кавалер-паша, судя по всему, не слишком довольный обнародованием сплетни.

«Сам, небось, и разболтал «государственную тайну», эдакий турецкий диван старый, давно в перетяжку пора. А интересно, кто там, в ложе-то уединяется?» - прокомментировала про себя Марта и обернулась к Камилле.

Камилла была ничего, улыбалась.

Угу, она не может справиться с охватившим её волнением, но притвориться, что может, она вполне способна.

Ничего особенного, в конце-то концов. Если она настолько по-мещански примитивна и неуверенна в своём любимом мужчине, что впадает в дьявольски ревнивые переживания всякий раз, как возникает возможность его встречи… или даже когда он встречается с предметом своей прежней отчаянной любви… да, отчаянной… что ж тут такого страшного… прежней ведь… так вот, в таком случае чего же стоят их с Эриком отношения?!

- Так я пойду, - неуверенно проговорила Марта. – Я обещала мазурку…

- Конечно, конечно, - кивнула Камилла и осталась наедине с толпой, несущейся вокруг неё в безудержном веселье.

Если бы Марта не влила яд в её уши… в мозгу Камиллы прочно засела отравленная заноза Мартиного рассказа о жуирующем маскарадном супруге и, особенно, помнились слова его: «отчего же, мол, было отказываться, раз любимая недоступна, вот он и женился от безразличного отчаяния к жизни на той, что сама его добивалась».

Да, а любил всегда только ту, свою прежнюю любовь…

«Ну что ж, - объясняла себе Камилла, машинально улыбаясь, машинально поворачивая барабан, машинально вручая последние  счастливые билетики. Чёрт, и когда они только закончатся!.. – Не мог же Эрик отвернуться и уйти, если она к нему сама подошла. Она всё же его ученица. Ну, поговорят и распрощаются. Это прошлое, у всех оно есть. А у нас с Эриком настоящее. И не только настоящее, я уверена, но и…»

- Разгадай шараду, красотка Коломбина. Другим предлагаешь счастье нашарить, сама попробуй своё вытянуть, - вторгся в мысли писклявый голосок, и на столе перед Камиллой появилась привядшая и растоптанная маргаритка, белый нежный цветок, явно подобранный с пола, куда он выпал из букетика какой-нибудь дамы. Мохнатая розовая лапка щелчком подтолкнула цветок к ней. – Угадаешь – своё будущее выиграешь. Не угадаешь – сама виновата. А загадка вот она: к чему бы это венецианскому фокуснику в Царской ложе быть? Нешто на маргаритке погадать хочет?

Из-за кромки стола выглянула обезьянья сморщенная мордочка, маленький глаз, сверкнув злобной искрой из отверстия маски, подмигнул Камилле, кособокая согнутая рыже-розовая фигурка повернулась и скрылась в толпе, напоследок оборотившись на миг и дзенькнув блестящими тарелками, висящими на кушаке.

Камилла посмотрела на центральную ложу. Бархатные тяжелые драпировки всё так же скрывали её тайные глубины.

***

- Вот и всё, что я хотела вам сказать, Эрик, - Кристина Дааэ отвернулась, и Эрик увидел, как задрожал её маленький белый подбородок.

В огромной ложе царил полумрак. Свет, заливающий зал, проникая сквозь плотные малиновые занавесы, превращал пространство внутри ложи в подобие некоего мрачного бассейна, наполненного жидкостью цвета корицы. Кристина сидела в одном из глубоких кресел с высокой спинкой, украшенной массивной золоченой лепниной в виде геральдических орлов и перевитых лент. Её белое личико казалось очень маленьким в таком тяжеловесном окружении, а сама она трогательно  беззащитной.

- Я хочу лишь добавить, - при этих поспешно и немедленно после объявления конца речи последовавших словах губы Эрика дрогнули в невольной ухмылке – женская непоследовательность продолжала проявляться у всех женщин, и как же они все похожи в этом. – Я хотела добавить, что главное то, что я чувствовала необходимость извиниться, я чувствую, что виновата перед вами больше всего тем, что нарушила данное обещание и не пришла, когда в газете появилось то сообщение… та заметка о вашей… о вашей… - голос её опять предательски задрожал, и она сглотнула. По белому горлу прокатился клубочек.

- …некролог по Эрику, - докончил за неё Эрик. – Это не имеет значения, я…

- …ах нет, именно это меня мучило больше всего, поверьте мне, Эрик, пожалуйста, поверьте, - отчаянно прервала его Кристина, стискивая ручки на груди. Клубочек опять прокатился под тонкой кожей. – Скажите, что вы прощаете меня, прощаете моё малодушное предательство, и я буду жить спокойно!

Кристина вглядывалась в полумрак, но видела только темный нечеткий силуэт Эрика. Он стоял, прислонившись спиной к стене ложи, в глубине, в своей характерной позе со скрещенными на груди руками. Его маска смутно белела.

Когда она впервые его увидела, его маска была черной. Потом он сказал ей, что сделал такую маску, которую не отличишь от обычного лица, не оглянешься на неё на улице. Он сказал, что в этой маске он будет такой же, как все, ничем не будет выделяться. Наверное, так оно и было, он изготовил такую маску, потому что мог изобрести всё что угодно, но она не видала его в ней. Не успела увидеть.

Наверное, теперь он носит как раз такую, и никто не обращает на него внимания на улице.

- И правильно сделали, что не пришли, - медленно проговорил Эрик. – С моей стороны было нелепо требовать от вас такое. Жестоко подвергать женщину подобному тяжелому и отвратительному испытанию – своими руками  хоронить в подвальной земле покойника. Слишком мелодраматично. Да и грязно тоже.

- Вы простили мне? – прошептала Кристина.

- Вы ни в чём не виноваты, мадмуазель Дааэ… простите, госпожа графиня, я оговорился…

Кристина вскочила.

- Нет, нет, называйте меня так! Для вас я навсегда останусь Кристиной Дааэ. Как хорошо, что мы повидались! Теперь мне станет легче. Спасибо!

- Это я благодарен вам.

Кристина отошла к задернутым занавесям и чуть раздвинула их, сделав малюсенькую щелку – не более чем для одного глаза.

- Какая большая сцена в этом театре. И я заметила, что в зале прекрасная акустика. Правда?

- Да, акустика превосходная.

- Знаете, Эрик, я так давно не была на сцене, - еле слышно проговорила Кристина, глядя в щелку меж драпировками. И ещё тише, практически беззвучно. – Иногда мне кажется, что я немая… - Кристина была уверена, что он услышит её шепот, и он, конечно, услышал.

- Вы больше не поёте, - Эрик произнёс это как утверждение, не как вопрос.

- Нет, не пою. Я не пою даже для себя, Эрик.

Кристина повернулась к Эрику. Тот пожал плечами.

- Я предоставил вам право сделать выбор самой.

Кристина быстро прошла мимо Эрика к дверям ложи и остановилась, взявшись за ручку.

- Просто поверните, - сказал Эрик.

Кристина сделала шаг к нему.

- Я помню, что вы освободили  меня от моего обещания и дали мне право выбора, Эрик. И в этом была ваша самая большая ошибка. И не только ошибка: это ваша вина передо мной. Да, вина. Как вы могли так со мной поступить, Эрик? Как вы могли?! Вы – мой учитель!

Не дожидаясь ответа на поставленный вопрос, Кристина выскочила за двери, пробежала по коридору и ещё быстрее вниз  по лестнице, не глядя на амурничающих вокруг участников маскарада, через фойе, под колоннами и, остановив первый попавшийся экипаж, поехала в отель.

Глаза её блестели в темноте, а маленький рот улыбался.

Ах, Эрик. Он изменился, да, но… Как это в его стиле – она имеет в виду выбор ложи. Дерзость, гонор и пренебрежение ко всем условностям рода человеческого. Конечно, только Царская ложа может быть достойна  Призрака Оперы.

Она, Кристина Дааэ, лучше других знает его, ведь он её… в смысле её Учитель…

Эрик не успел ей ответить – чудесно, это очень хорошо, что не успел.

Это очень хорошо.

***

- Что с вами? – похоже было, что вопрос задавали не в первый раз. – Вам нехорошо, мадмуазель Фонтейн? Ответьте мне, прошу вас. Позвольте предложить вам Сельтерской, я сей же миг принесу! Духота!

А, опять её настойчивый поклонник. Вроде ушёл, а вот опять тут.

- Нет, мне отлично, - в подтверждение своих слов Камилла лихо сбила на бок черную треуголку. – Потанцевать бы.

- Так позвольте вас… пермете муа… то есть ву… - взволновался господин в малиновом фраке. – Позвольте ангаже…

- Нет, билеты ещё остались… не-рас-про-стра-ненные, - с досадой ответила Камилла. – Всё никак не закончатся, и всё исключительно счастливые, - и она засмеялась своим словам.

Господин в малиновом фраке поспешно засунул руку за борт фрака и вытащил толстую пачку банкнот.

- Вот, всё оптом откупаю! Опцион мой, эх, и как я раньше-то не додумался! Вы свободны, мадмуазель Фонтейн, и теперь танец за вами.

Пестрая толпа закружила, завертела их.

- Свободна, свободна, - напевала Камилла, и вились, колыхались вокруг её ног в красных чулочках пышные юбки в черных, красных и зеленых ромбиках. – Все свободны, все свободны…

Её малиновый партнер смотрел на неё с обожанием.

Когда танцуешь балет, то ты должна дотанцевать его до конца, не взирая ни на какие приключившиеся с тобой травмы. Кроме смертельных, понятное дело. Но если ты ещё жива, то представление должно продолжаться, это – закон всех зрелищ. 

Их затянуло в самую середину толпы, в самый центр танцующего зала, пары расступались, образовав вокруг них пустое пространство пола, по которому летели, пристукивая, красные выгнутые каблучки Коломбины, танцевавшей со своим партнером так, что другие танцоры приостанавливались, глядя на них, и скоро образовалось плотное кольцо из зрителей, а в центре кольца бушевал малиново-черно-красно-зеленый вихрь.

Маски, маски… на всех маски… они окружают её, глядят на неё, их выражение меняется, они гримасничают, деформируются. Текучие такие…

Словно миражи в пустыне. Горячие зыбкие миражи.

Эрик говорил, что миражи всегда обманывают, им нельзя верить никогда, и надеяться на них нельзя, хотя они создают иллюзию, порой неотличимую от настоящего…

Разноцветные лукавые миражи – это дамы в масках, а кавалеры в черных фраках с раздвоенными хвостами  – как какие-то гротескные насекомые…

…Она неожиданно откидывается на руки партнера, будто падает навзничь, это сложное па, когда партнер удерживает даму в горизонтальном положении, параллельно полу, но её партнер справляется.

Прямо над ней сияет тысячью тысяч огней хрустальная люстра, она тоже вращается, огни плывут…

Карусель, веселая карнавальная карусель... она в детстве каталась на такой - на ярмарке - и чуть не вылетела из седла раскрашенной деревянной лошадки...

Люстра может не вовремя упасть, но когда нужно, не падает…

Когда танец закончился, все зрители зааплодировали.

- А вы, оказывается, недурно танцуете, - отметила Камилла, поправляя сбившуюся черную маску и обращаясь к своему партнеру.

- Вы, оказывается, тоже, - ответил с улыбкой партнер.

Камилла посмотрела на него с удивлением, потом улыбнулась, и они разом засмеялись.

- Я потеряла шляпу, - Камилла провела по волосам: точно, черной треуголки не было.

- Шляпку потеряли, мадмуазель, - прогнусил голос из-под локтя господина в малиновом фраке. – Извольте получить, пока не измялась.

И рыжая мохнатая  ручка протянула Камилле треугольную шляпу Коломбины с наполовину оторванной кокардой и растрепанным красным петушиным пером.