ГЛАВА VIII

- Стой здесь, - повторила графиня. Её тон ясно свидетельствовал: она привыкла, чтобы её приказы исполнялись беспрекословно, и не может предположить иного поведения. – Берите же скрипку, мсье Анж. Луна поднимается.

«Как это она знает, что происходит с луной», - подумал я. Впрочем, куда ей деться, луне. Конечно, в это время ещё должна подниматься. Я вынул футляр из притиснутых к груди рук служанки. Она затравлено глядела на меня и не сразу разжала руки. Бедняга, место службы оказалось совсем не таким, что она воображала: руины и подземелья, цыгане вместо обыкновенных слуг, запустение… общая атмосфера подозрительная, что и говорить. Мне не составило труда прочитать эти мысли на её маленьком незначительном личике. Девушка из Тырговиште была среднего роста, бледненькая, у меня мелькнула мысль, что она не вполне здорова или очень уж перепугана.

Оставив за спиной съежившуюся фигурку, жмущуюся в углу – девушка поставила фонарь перед собой на песок, словно стараясь отгородиться им от обступающей темноты, - мы последовали дальше. Ступени вновь повели нас вниз, мы спускались на этот раз в другом порядке – впереди шёл Граф с факелом, за ним графиня Мара, а я замыкал шествие, любовно обнимая скрипичный футляр одной рукой и высоко поднимая фонарь другой. Этот спуск был не менее протяженным, чем предыдущий, и я прикидывал, как же глубоко мы очутимся. Подвалы замка поистине бездонны. Не спускаемся ли мы прямиком в тот дышащий темной глубиной провал, что я видел? В изнанку замка?

Ступени оборвались внезапно перед очередной узкой железной дверью, но Граф открыл её, не прибегая к моей помощи, просто надавив рукой, причем без всяких «сезам, откройся», «абракадабра» или «трах-тибидох». Мы в том же порядке вошли и… В первый момент я не заметил ничего странного. Второй момент заставил меня – с зарождающимся сомнением – оглядеть помещение, в котором мы находились. Конечно, в замке мог обнаружиться ещё один склеп, в таком старом замке в этом не было бы ничего странного. В склепе не исключалось наличие саркофага, утопленного в пол. Где ж саркофагам и быть, как не в склепах.  Я готов был согласиться, что во всех склепах в замке Дракона имеется барельеф с изображением рыцаря, с переменным успехом сражающегося с драконом, в чем выражается стилевое единство в оформлении интерьеров графской резиденции. Но с одним я никак не готов был согласиться.

Мне трудно было спокойно принять тот факт, что графиня была совершенно права в определении местоположения луны на ночном небосводе.

Луна действительно поднялась и мирно заглядывала в стрельчатое окошко, через которое я не так давно проник в графский склеп. В тот самый склеп, что находился чуть ниже уровня земли на замковом дворе. Провалиться мне! Это я уже не понимаю.

Я ещё способен отличить спуск от подъема. Мы без сомнения спускались и спустились на несколько десятков метров. Может это, всё же, не тот склеп?

Я почти с отвращением посмотрел на графские фамильные сокровища (они были тут как тут),  затем на сдвинутую плиту саркофага (напомню – сдвинутую мной), мимо которой мы проходили,  направляясь к торцу вытянутого помещения, к драконо-рыцарскому барельефу. Под барельефом торчали всё те же толстые огарки сгоревших свечей. Это был тот склеп, чтоб мне… Мы приблизились к барельефу – точь-в-точь такому, что я видел, но внезапно я заметил в углу, слева, ещё одну гробницу. В прошлый визит я её почему-то не приметил, странно, хотя она и скрыта за выступом стены и практически не выступает над каменным полом, но обычно я не пропускаю таких деталей. Не тот склеп?

Лунная дорожка лежала на каменных плитах пола, край её почти достиг площадки перед барельефом. В косом лунном луче мелькали парящие голубые пылинки, как тогда у меня в комнате. Чего мы ждём? Я стоял за спиной графини и Графа, неподвижно застывших перед барельефом, и необычное настроение этих мест начинало действовать на меня странным образом. Я поймал себя на том, что мне больше не хочется иронизировать. И мне больше не хочется анализировать происходящее. Я просто смотрел, как размытый белесо-желтый свет подползает к нашим ногам, они погружаются в призрачную лунную муть. Я отчетливо видел, как лунный поток струится, закручиваясь вокруг моих щиколоток. Он выглядел слоистым, неоднородным, как скисающая молочная сыворотка. Вот дорожка доползла до барельефа и потекла по трещинам, рассекающим камень. Потекла вверх, просачиваясь в трещины.

Графиня Мара шагнула к стене и подняла руку. Я не видел, что она делает. Барельеф разошелся по линии трещин и она, а затем Граф, прошли в образовавшийся проем. Я тоже.

Да, в старых, запущенных замках определенно может быть не один склеп и – по определению - с саркофагом. С массивным каменным саркофагом, подернутым какой-то чешуйчатой и жесткой голубоватой плесенью с желтыми крапинками и ушедшим наполовину в землю. Сверху саркофага может покоиться фигура спящего воина, сложившего руки и меч на груди – традиционное декоративно-мемориальное украшение. Может покоиться и действительно покоится.

Черты высеченного из серого камня лица кажутся неуловимо знакомыми. Хотя вытесаны они довольно грубо, как и полагается надгробным изваяниям прошлых времен, но есть в них некоторая остро схваченная характерность: длинные волосы, усы, внушительный лоб – всё это дань семейным чертам древнего рода, но касание таланта неведомого художника превращает их в монументальное произведение. Памятник этому самому древнему роду, утвердившему самое основное в его представителях, суть черт характера. Не удивительно ли, что в потомках они так сильны, если учесть, что тому, кто покоится в этом гробу - и внутри, и в некотором роде сверху, - лет так пятьсот. Любимый пра-пра-пра-и так-до-бесконечности-дедушка?

Ночное поклонение месту упокоения предков вполне в духе Графа и Графини, в духе мистически настроенных представителей родовитой аристократии провинциальной Европы. Вероятно, я всё же буду создавать музыкальный фон, если и не во время дегустации семейных винных запасов, то как соответствующий антураж для семейных воспоминаний и ритуала почитания предков. Что-нибудь возвышенное и в меру героическое. На секунду мне показалось, что былая ирония вновь ко мне вернулась, но она лишь показала уши. Было что-то в самом пространстве этого места, что напрочь глушило легкомыслие и производные его потугов.

Я заметил полустершуюся надпись на щите, что лежал в ногах воина. Буквы едва-едва виднелись, но складывались, скорее всего, в слово, в переводе с румынского означающее «дракон». Однако какие-либо надписи и даты ниже этого слова выглядели не просто стершимися, они были сбиты, причем весьма грубо. Безусловно, Граф заметил мой интерес к саркофагу, потому что сказал со странной усмешкой: «Старые привычки трудно изжить». Усмешку трудно было определенно отнести ко мне, она в равной степени могла относиться и к нему самому. А графиня Мара добавила: «Далеко не все, месье Анж, с почтением относятся к прошлому. Потомки порой бывали так неуважительны к своим корням». Вероятно, она хотела сказать «предки», предки были не уважительны к своим… прародителям.

Впрочем, это было уже неважно, потому что за спиной Графини, точно напротив саркофага с воином был еще один такой же, уходящий в землю, слегка наклонно стоявший. Каменная фигура вытянувшейся на нем женщины в платье средневекового покроя и в странном заостренном головном уборе выглядела не менее величественно, чем ее сосед. Свет фонаря выхватил из темноты каменный длинный нос с горбинкой и плотно сжатые, потрескавшиеся от времени губы. В ногах у дамы лежала каменная лютня с отколотым грифом. Если на саркофаге и были какие-либо надписи, то их сбили таким же манером, что и со щита.

Графиня Мара проследила направление моего взгляда и улыбнулась одними глазами: «Просто и величественно, не правда ли, мсье? Не волнуйтесь, она не умерла, а просто спит». Я решил воздержаться от комментариев, а потому просто уставился в окружающую темноту. Там что-то было, какие-то предметы, но свет фонаря не добирался до них. Необычно, но даже мое ночное зрение не помогало. Странная здесь была тьма, чересчур плотная, она словно не хотела дать рассмотреть то, что скрывала, я почти ощущал некое физическое сопротивление. Тьма в глубине помещения громоздилась глыбами, создавала какие-то конструкции, то массивные, то резные, тонкие, паукообразные, но я только чувствовал их, но не видел.  Я даже не мог определить размер помещения.

Граф спокойно шагнул в темноту и исчез. Лунный свет добрался до склепа, просочился в него, потек на те предметы, что я старался рассмотреть. Он подполз к ним, и то, что ждало во мраке, поймало его и отразило. Все, разом. Белое сияние. Такое, что мне пришлось прикрыть глаза. «В том склепе, первом, - подумал я, - окна пропускают свет, а здесь окон нет, как будто не хотят, чтобы свет сюда проник, как будто не хотят, чтобы кто-то мог подглядеть в окно».  Я почувствовал, что сияние ослабело, и открыл глаза.

Что ж, в любом замке, так или иначе, должна быть замковая капелла. Судя по всему, это она и есть.

Казалось, вся скрытая роскошь, которая должна была украшать замковые покои, собралась в этом месте, да еще таким причудливым образом.  В нескольких шагах от саркофагов  на мрачных стенах асимметрично висели четыре гигантских  зеркала – от пола до потолка - два на одной стене, и два на другой. Лунный свет из далекого окна попадал в напротив висевшее зеркало, которое в свою очередь отражало этот свет в другое, создавая, таким образом, перекрестие лунных лучей, озаряющее весь склеп холодным сиянием. По мере того, как луч, тусклый и неверный, попав в первое зеркало, перескакивал от него к следующему, он разгорался, набирал интенсивность. Думаю, шах персидский оценил бы эффект и декор по достоинству. Вполне в духе восточной пышности.

Рамы зеркал были щедро инкрустированы серебром, слоновой костью и жемчугом. Они представляли собой сплетение каких-то растений и витиеватых рогов неизвестных животных, искусно воплощенное рукой неведомого мастера, жившего, если судить по зеркалам, еще во времена Трех Царств. Наверху и внизу зеркал красовались овалы «лунного камня» в обрамлении ляпис-лазури и кусочков берилла. Да и сама поверхность зеркал поражала – это был отполированный до безукоризненного совершенства дымчатый обсидиан.

Итак, их сиятельства вдобавок еще и увлекаются гаданием на зеркалах. Как это называется, я что-то такое слышал? В памяти всплыло странное слово из английского - catoptrics. Да, что-то вроде того… Интересно, право, интересно, если вспомнить, что во всем замке до этого я не видел ни одного зеркала. Но это было не все.

Там, под этим средокрестием холодных лучей виднелось еще что-то, похожее на грубую копию какого-то алтаря, а над ним висел предмет, формой напоминавший настенные зеркала, только абсолютно черное, непроницаемо черное, из стекла. И там, за этим ничего не отражающим стеклом, как в  грязной чернильно-мутной воде трясины или как в илистой расселине морской впадины, что-то  копошилось и извивалось, колыхалось, как спутанные скользкие водоросли…Трудно было определить, что. Размытые, грязные тени, вода, которую морщит ветер – что угодно. Чувство было такое, как будто смотришь с большой высоты в бездну, чувство, похожее на то, что охватывало меня в предрассветные часы. «Кладезь Бездны – это, верно, о том», - подумал я.  За стенами замка раздался волчий вой – глухой и низкий. Короткий.  Граф презрительно поморщился, а графиня Мара обернулась и молча посмотрела на меня.

Я, не размышляя, сделал шаг  к ней. Она указала мне место сбоку от себя, я встал туда, куда она указывала и, следуя ещё одному её жесту, затушил фонарь. Действительно, нужда в нём отпала, лунное перекрестье ярко освещало центр склепа, образовав световой круг, края которого выглядели словно обкромсанными не слишком острым ножом, граница света и тени была зазубренной, рваной. А в центре этого необычного «лунного круга» пол  слабо мерцал золотистым блеском, более теплым, с легким отливом янтаря. В отличие от «лунного» этот круг был четко очерчен, словно  на пол положили цельнолитой металлический лист. Я всмотрелся в янтарный диск – да, так оно и есть. Тонкий лист из меди лежал на полу как золотая луна. Очень тонкий, но не гладкий, а с множеством линий - по краям, в центре. Какой-то орнамент, должно быть. 

Удивительно – здесь, на полу, на стенах, в зеркалах, луна, лунные лучи, золотые, серебряные,  струятся, плывут, а на стене - чернота в раме зеркала и в ней тени, тени. Говорят, если долго смотреться в зеркало, можно потерять себя. Говорят, что лунный свет рождает безумие. Что ж, буду смотреть на круг из лунных лучей, безумие лучше, чем то, что покажет мне зеркало. Что-то говорило мне, что я в любом случае не сумею потеряться.  А общий, большой круг… его словно вырезали из черной тени тупым инструментом, даже надорвав в некоторых местах полотно тени, и туда, в темноту, змеились голубые светящиеся ниточки разрывов.

Направо эти разрывы протянулись немного дальше, чем слева, я проследил их взглядом и смог различить, что они доходят до низкого каменного же парапета, кажется окружающего что-то вроде крошечного бассейна. В данном случае, думаю, помогло мне, всё же, моё ночное зрение, поскольку обычными человеческими глазами разобрать что-либо было вовсе нереально. Однако преимущество моего зрения позволило мне лишь уловить некое слабое свечение, исходящее из-за парапета, который на этом химерическом фоне оказалось для моих глаз чуть плотнее окружающей тьмы. А ещё мне почудилось, что в склепе в воздухе присутствует еле уловимая примесь – не  запах, нет, запах для этого неощутимого нечто было бы слишком сильно выраженное понятие, а что-то ещё, какая-то эманация.   Я непроизвольно сделал шаг в ту сторону, желая рассмотреть получше, что там, но Граф резко взмахнул рукой, прошипев что-то вроде: «Не двигайтесь». Я остановился.

Граф вновь спрятал руку в широкий рукав, свисающий едва не до пола, и отвернулся, пройдя вперед, но я успел заметить, что рука его перевязана. Ладонь правой руки белела бинтом, туго спеленавшим графскую длань.

Всё же капелла невелика, если судить по её акустике.

Мои спутники стояли перед – ладно, назовем это для удобства алтарем, хотя некая кощунственность этого определения налицо, – скрывая теперь его поверхность от моих глаз своими спинами. Я прищурился. Складывалось такое впечатление, что Граф что-то раскладывает, распределяет по  алтарю. Причем по движению его рук и положению плеч я видел, что то, с чем он сейчас возится, находится несколько ниже уровня поверхности алтаря. Вернее, того уровня, где она должна была бы находиться, если бы алтарь имел ровную поверхность. Напрашивалось естественное объяснение, что в каменной плите алтаря также существует углубление. Что-то вроде каменного корыта. Или ещё одного саркофага, но помельче обычного.

В черной поверхности над алтарем ничего не отражалось, только смутные клубящиеся тени продолжали свой непонятный танец в его глубине. В этом кружении было что-то завораживающее и одновременно неприятное, по крайней мере, что-то меня предостерегало не смотреть на них слишком долго. Я увидел, как одна из неясных форм начала валиться вниз из глубины, обретая большую материальность и конкретность, будто желая приникнуть с той стороны к стеклу и рассмотреть то, что делается на алтаре. Или стремясь выдавить прозрачную преграду и очутиться среди нас.

Возможно, несколько секунд отделяло меня от возможности увидеть, что это; извивающиеся контуры обретали четкость, но графиня Мара повернулась и обратилась ко мне. Первые же её слова, которые она произнесла спокойно и небрежно, даже чуть скучливо, словно мы уже тысячу раз обговаривали всё это, и она собиралась бегло напомнить мне предмет беседы, так вот - первые же её слова подкрутили те самые колки моей души, что задавали тон наиболее сокровенной моей музыке.

- Вы никогда не будете таким же, как все, - произнесла Мара. – То, о чем вы мечтаете, невозможно по самой простой причине – вы другой. Не обманывайте себя и не надейтесь. Вы не сможете жить как они.

Она не ждала от меня ответа, это было очевидно, но я и не смог бы ответить ничего вразумительного. Что тут скажешь. Натянувшаяся струна ответила болезненным звуком и лопнула.

Приговор, сформулированный чужими устами, почему-то действовал безнадежнее, чем собственные догадки, что я старался гнать от себя. Как будто я добрался до последней инстанции, и мне огласили постановление, завизированное и скрепленное всеми печатями, что положены. Обжалованию не подлежит, двусмысленные толкования исключены, ничего личного, и чиновник, лениво обронивший могильный камень на ваши надежды, уже забыл о вас.

- Вам лучше присоединиться к нам, - меж тем продолжила Мара. – Полностью, а не отчасти. Не тратьте время попусту, это наилучший вариант, прежде всего потому, что он самый разумный. Вы не потеряете ничего, а приобретете всё, что вас может интересовать. Самое глупое – не использовать все возможности, если они открыты вам.

И вновь ответа от меня не ждали. Я чисто машинально глянул на нависающее за её спиной черное зеркало и убедился, что движение грязного комковатого студня в глубине ускорилось, сплетающиеся тени вращались с бешеной скоростью, пронзая друг друга, молниеносно свиваясь в клубки и ещё стремительнее распадаясь. Мне стало душно, я вздохнул глубже… Нет, что-то здесь точно было в воздухе, привкус, металлический…медный…. нет, не совсем… И ещё мне показалось, что я слышу звук. Практически на грани восприятия, я подразумеваю моё восприятие, кроме меня такие никто не слышит, насколько я мог убедиться… Он был даже немного за гранью, большая его часть была в том диапазоне, что я не воспринимал, но я поймал тень звука.

- Сейчас вы всё увидите, - графиня сделала движение, мной не схваченное. – Смерти нет для того, кто знает. Прошу… - она указала мне на центр медного круга. Я послушно шагнул в него. Линии, сотни линий, покрывавшие кромку круга – не линии, а буквы, надписи на неизвестном мне языке, словно какие-то древние руны. А в самом круге рисунок, что-то похожее на пентаграмму,  и я стою в центре ее. В центре круга. Темные студенистые волны колышутся у самого стекла. Граф и графиня молча смотрят на меня. Они ждут – все вместе.

Я вынул скрипку. Темные Небеса, я почти знал, что последует.

- Все ошибаются, - её голос тихо шелестел, монотонно, на единой ноте. – Главное не вернуть жизнь, а отнять смерть.

Я знал, что я буду играть сейчас, Темные Небеса, я не знаю откуда, но я знал это так же точно, как если бы мне сказали. Но мне не говорили… Впрочем, меня это ни к чему не обязывает.

Далекая луна за моей спиной переместилась, лунное перекрестье разгоралось, в центре его, на пересечении лунных потоков возникла белая слепящая точка. Мне казалось, что она дымится. Я был готов – ко многому, всё воспринималось мной одновременно, начиная вращаться вокруг меня, я одновременно замечал отдельные фрагменты окружающей меня реальности - с одинаково отчетливой интенсивностью.

Граф Владен Дракон поднимал жезл с острой иглой на конце; его сестра Мара отбросила черный покров с алтаря, и он медленно падал на каменные плиты, как подгнивший клочок тьмы, отслоившийся от умирающего лунного дерева, соскальзывал с белой восковой руки с мертвыми фиолетовыми ногтями; матовая чернота обсидианового зеркала – зеркала в черной раме, - наливалась по центру пурпурным оттенком, как если бы с той стороны на его поверхность из мутных темных глубин просачивалась красная жидкость и растекалась неровно; призрачное свечение за низким парапетом усиливалось, пульсировало, закипало призрачными фонтанами мертвенно зеленых брызг.

Я видел всё ясно, всё по отдельности и всё в целом. Смычок коснулся струн… не мелодия, не мотив, просто звук, тонкий, возможно чересчур резкий для окружающего меня медлительного великолепия, прорвал тьму. Звук, протяжный как стон, на грани реальности, вонзающийся в мозг и в сердце… То, что я называю сверхзвуком. Белое пенящееся марево лунного света заволокло потолок и стены туманом,  но в середине капеллы – вне его, остались неприкасаемыми старик с иглой-жалом и восковой белизны ведьма, склонившаяся над древним алтарем, и  я, Я, отнимающий Смерть Азраил. Струны скрипки вибрируют, наливаясь янтарным огнем, медный лист подо мной дрожит и поет, а в зеркале над алтарем извивающееся Нечто, как пиявка присасывается к стеклу, оставляя красно-мутный овальный след, след смертельного поцелуя, и сквозь звон медного диска и голоса струн слышится шепот: «…и в этом воля, не ведающая смерти». Я слышу и вижу все, все ясно, все по отдельности и все в целом. Все.

И летящую в меня из темноты стрелу тоже вижу.

Короткую, толстую, со сверкнувшей лунной искрой на острие звонкого жала.

Я упал на пол раньше, чем мозг принял решение, упал, закрывая собой скрипку. Очарование момента кончилось.

Сказать ли? Это глупо, но я в первую очередь подумал что-то вроде: «Ну нет, шалишь, этого я вам больше не позволю». Обычно рождаешься на свет либо сильным, либо умным. Если случилось так, что в тебе сочетались оба этих свойства, то главное - уметь отличать, когда какой дар применять. В данный момент стоило сделать упор на мудрости, подсказывавшей забиться в укромный уголок и сидеть тихо. Но была одна деталь,  мешавшая поступать мудро…

Всё время помня о бесценном инструменте, я откатился в сторону, в темноту. Я не знал, насколько хорошо видит в темноте тот, кто пустил арбалетную стрелу, но в любом случае в круге света оставаться было глупо. Одновременно я слышал звон осколков, падающих на камень, и вскрик графини Мары: «Влад!» Потом шум, напоминающий звук, какой получается, если сильно встряхивать плащ, одновременно тупой короткий шорох ударившей стрелы, и всё стихло.

В капелле теперь стало темно, пылающее лунное перекрестье погасло. Я осторожно вытянул из-под себя скрипку, думая при этом, что если с ней что-нибудь случится, я себе не прощу. Хватит, больше я её не потеряю, не дам. Никому. Я чувствовал не просто раздражение – ярость. Я готов был убивать за неё, и это не было гиперболой. В подобные мгновения я соображаю достаточно быстро, хотя и не просчитывая действий, а полностью полагаясь на интуицию. На то, чтобы спрятать инструмент за гробницу ушла пара секунд, только руку вытянуть, так как я откатился прямо к ногам каменной дамы.

Следующим моим действием было бесшумно проползти вперед, забирая прочь и левее того места, что я определил как центр, из которого была выпущена стрела. Вернее, стрелы. Их было несколько, ещё одна разбила одно из дымчатых зеркал. Попали ли ещё в кого-то, я не видел и падения тел не слыхал. Скорее всего, не попали, хотя я слышал удар, он не был таким, с каким стрела вонзается в живую плоть, но ручаться я не мог, в тот момент я целиком отдался тому ощущению, что породил во мне звук моей скрипки, лунный свет, танец студенистых волн в зеркале,  и, разъярившись, не обращал внимания ни на что. Тот, кто стрелял, находился ещё здесь, теперь я слышал его дыхание. Хорошо, по крайней мере, это живое существо, а то я  уж подумал…

Все эти игры в магию часто неважно кончаются.

Я начал по-змеиному передвигаться по направлению к стрелку, стараясь всё время перемещаться по кругу, постепенно сужая круг по спирали. Тьма оставалась такой же непроницаемой, я видел только слабые контуры, и то не все. Вот хорошо бы, если б стрелок мелькнул перед светящимся бассейном. Я был почти уверен, что стрелок один. Это не согласовалось с тем, что я мог ожидать, но я слышал дыхание только одного человека, или кто он там был. Дышал он как человек. Только как-то редко.

Моя рука попала в трещину, достаточно широкую и глубокую; рука, на которую я как раз перенес вес тела, провалилась по плечо. Из трещины тёк еле ощутимый запах металла или чего-то похожего. Что за черт! Стрелок видимо услыхал шорох, задержал дыхание. Плохо, теперь он знает, что я крадусь к нему. Я ускорил движение и в этот миг тот, к кому я так стремился, резко бросился в глубину склепа, на долю секунды мелькнув перед светящимся маревом бассейна. Я этого хотел, но мне это мало помогло. Он убегал. Раз он смог прийти сюда, минуя тот вход, которым пришли мы, значит, сейчас стремится тем же путем покинуть нас. Я вскочил на ноги и ринулся за ним. К черту осторожность, скорее всего он спешит удрать, засад делать не станет, а я должен принять превентивные меры против того, кто чуть не разбил мою скрипку. Следует признать, я сильно разозлился. Сколько можно.

Внезапно под ногами у меня кончились каменные плиты. Нога попала в песок, смешанный с осколками камня и гравием. Я метнулся вбок и прижался к стене. Вытянул руку и конечно нащупал то, что и ожидал. Лаз. В стене капеллы (или склепа, один черт) был пробит ход, моя рука сорвалась в пустоту. Как ни был я раздражен, кидаться в темный проход очертя голову я не стал, убегающий мог задержаться за углом ровно настолько, чтобы проломить голову тому, кто легкомысленно сунется за ним. Однако и медлить не следовало, на раздумья времени не оставалось, потому что с тихим шорохом ход начал закрываться, и без того низко нависавший камень, образовывающий верхнюю часть портала, полз вниз. Кусок камня, брошенный в низкий коридор, частично решил проблему, не вызвав никакой ответной реакции, и я, пригнувшись, побежал по низкому проходу, понимая, что теперь отстал от беглеца. Он бежал впереди, уже довольно далеко и довольно прытко, выиграв свою фору, песок скрипел у него под ногами. Озираться мне было недосуг, но то, что этот коридор был пробит в скале давным-давно, было мне очевидно. Мох на стенах, густая паутина в трещинах, побелевшие рассыпающиеся скелетики летучих мышей.

Как и всё на свете, тайный тоннель закончился.

В лицо мне пахнуло ночной прохладой. Макушки деревьев шевелились внизу, под моими ногами. Я стоял на небольшом карнизе. Все было ясно: ход был выведен на обрыв, над верхней кромкой которого нависал тяжкой громадой замок Драконов, отверстие располагалось примерно на середине высоты.

Осыпающийся грунт далеко внизу и слева давал понять, что Стрелок вот-вот скроется в кустарнике, окружающем подошву обрыва. У меня сложилось впечатление, что он хорошо знал пути отступления, хотя последнюю часть спуска, возможно, проделал, кувыркаясь по склону.

Если бы можно было вернуться назад тем же путем, что я попал сюда, я воспользовался бы этой возможностью. Но теперь ход должен быть закрыт, а открыть его будет проблематично. Я последовал за Стрелком, не питая надежды его догнать – он уже достиг подножия обрыва, но мне всё равно нужно было вернуться к воротам замка.

Земля, забившая трещины, под моими ногами ползла и осыпалась, я с трудом находил точки опоры на скальных выступах, но двигался достаточно быстро. Этому способствовали корни кустарника, росшего на склонах обрыва, на диво прочно цепляющиеся за скалу. На некоторых участках спуска мне приходилось передвигаться практически на руках. Правда, я шел по следу, проложенному моим беглецом.

Это и учел тот, кого я преследовал. Корень под тяжестью моего веса подался, я не смог перехватить следующий и полетел вниз с выдранным  корнем в руках, выдранным с корнем – да простят мне неуклюжую речевую конструкцию. До земли оставалось немного, и я приземлился сгруппировавшись, по-кошачьи, перекатился, погасив удар, но забив массу песка себе в рукава и в сапоги. Осмотр оставшегося у меня в руках корня удостоверил меня, что падение не было случайным – корень не сломался, он был рассечен. Человек, у которого хватило сноровки и быстроты во время стремительного бегства не позабыть о ловушке и успеть её организовать, заслуживал уважения. Причем рассечь корень нужно было не до конца, оставив часть волокон и коры, чтобы они не выдержали моего веса. Точная дозировка силы удара. И видимо не один этот корень он подверг подобной манипуляции, ведь он не был уверен, что я схвачусь именно за этот единственный корень.

Я прижался ухом  к земле и услышал. Он бежал в сторону реки, бежал неровно, возможно повредил ногу при падении, и я последовал за ним, но он ушел слишком далеко. Когда я достиг берега, его лодка причаливала к противоположному. Итак, он пришел из деревни на том берегу.

Мне оставалось только вытряхнуть песок из сапог, чем я и занялся. Ненавижу неаккуратность в одежде.

***

Войдя во двор замка, я понял, что мои планы требуют корректировки. Мне необходимо было попасть в склеп, чтобы посмотреть, что там, но более всего мне хотелось забрать скрипку. Я не собирался идти длинным путем с остановками по пунктам: библиотека – лестница – винный погреб – лестница - склеп – склеп. Мне эти ритуалы ни к чему. Просто влезу в окно, как в первый раз. Но горящий костер и сидящие вокруг него цыгане не вписывались в диспозицию. Скачущие блики огня выхватывали из темноты знакомые всё лица – Йонац, Гудул, старый цыган… нет, не все знакомые. У костра сидели два  цыганенка, маленький мальчишка и малец постарше. В руках старика-цыгана я с удивлением разглядел скрипку. Он что-то с ней делал, кажется, настраивал.

Я обогнул двор, держась в тени полуразрушенной стены, и подошел к ним со стороны дверей замка - примерно. Не могу сказать, что заметил на их лицах радость в связи с моим появлением, но они не возражали, когда я сел к огню. Вопросов мне никто не задавал. Такая тактичность мне по душе.

О чем бы цыгане не беседовали до моего появления, теперь они сочли за лучшее молчать. Цыганята смотрели на меня с любопытством и  боязнью. Маленький подвинулся ближе к старику, и он строго отстранил его, чтоб не мешал. Мелькнувшее у меня бредовое предположение, что старик держит в руках мою скрипку, испарилось после первого же близкого взгляда на инструмент. Старый цыган подтягивал струны, но у скрипки была проблема с колками, я сразу это увидел. Так у него ничего не выйдет.

Минут десять я наблюдал за попытками старого цыгана исправить положение, затем предложил помощь, намеренно используя сложные цыганские слова. Маленький цыганенок отодвинулся ещё дальше, а старик, после переглядываний с Йонацем (тот сразу кивнул) и квадратно-бородатым Гудулом, передал мне скрипку. Пока я возился с инструментом, все наблюдали за моими руками, не спуская глаз.

Как ни странно, скрипка оказалась весьма неплохой. Впрочем, что тут странного, цыгане отменные скрипачи, многие примечательно одарены музыкально, скрипка стала в Европе их национальным инструментом, и они умеют ценить его, а позаимствовать хорошую скрипку для них не представляет сложности.

Закончив, я опробовал скрипку. Под сурдинку. Мальчишка-цыган полез посмотреть, что я с ней сделал, Йонац улыбался, старик качал головой. Вид у всех был таинственно-понимающий. Я ещё раз подтвердил их догадки относительно меня.

- Сыграй нам, руа, скрипка в твоих руках просит, - обратился ко мне Йонац. – Я как раз рассказывал им (он мотнул головой на цыганят) о том, откуда у цыган скрипка.

Я согласился, почему бы и нет, пока они не уйдут, мне не с руки лезть в склеп. А без меня они ещё неизвестно, сколько здесь проторчат.

- Я тоже послушаю потом, откуда у цыган скрипка, - уточнил я. Я слышал эту историю в Испании, от тамошних цыган. Именно с испанскими представителями этого таинственного племени я первый раз покинул Францию. Мне захотелось сравнить.

Цыгане восприимчивы к музыке, и моя игра оказала на них обычное своё действие. Есть мнение, что скрипка - инструмент опасный, ибо звуки её повторяют человеческий голос и могут проникать в душу человеческую, а значит, она может быть использована в дурных целях. Цыгане верят, что опасность скрипки предопределена самой историей её появления. Скрипка по их поверьям – инструмент, подаренный людям самим дьяволом и им лично изготовленный.

Йонац поворошил палкой угли в костре, и искры взметнулись вверх, порхая огненными мотыльками на фоне бархатно-черного неба. Бледный лик луны с синяком на правой скуле выглядывал из-за разрушенной башни замка. В Йонаце обнаружился талант незаурядного рассказчика и артистизм. Цыганята слушали его, тараща большие черносливины, что служили им в качестве глаз.

- Было это давно, - начал Йонац торжественно, - и жила на свете одна венгерская девушка, скромная с виду как заря, но не всё было ладно в сердце этой девушки, имя которой было Марика. Жила она с семьей в бедном домике, но взгляд её забирался выше. Мимо домика их каждый день проезжал красивый, богатый и знатный охотник, направлявшийся в лес на охоту, и Марика влюбилась в него. Однако знатный и богатый охотник не обращал на девушку никакого внимания, и она обратилась за помощью к дьяволу, так сильно было в ней желание влюбить в себя знатного красавца. Дьявол явился к позвавшей его девушке в ту же ночь. Он готов был выполнить любое её пожелание, но, конечно, только если она заплатит ему цену, им назначенную. Любовь знатного красавца дьявол оценил так: он хотел получить взамен четверых братьев девушки. Без колебаний она согласилась. Прошлась она мимо своих спящих братьев, показывая на них дьяволу, его глаза засверкали, когда смотрел он на мальчиков, но взгляд девушки оставался рассеянным, она видела не своих братьев, а красавца-охотника. Она кивнула дьяволу и одними губами прошептала: «Отдаю». И дьявол вытянул из них струны, четыре струны. Потом исполнитель желаний потребовал отца Марики, она отдала старика-отца, и из него получился в лапах дьявола корпус, похожий на ящик, который дьявол мял, жал и гнул, пока не получились плавные изгибы. Четыре струны были прикреплены к корпусу, но когти дьявола цеплялись за  струны и рвали их, когда он попробовал извлечь из них звуки. Свою мать девушка отдала дьяволу, уже чувствуя себя в объятиях красавца-молодца, и дьявол сделал из неё тонкую деревянную палочку и прикрепил к ней волосяной жгут, сплетенный из её волос. Дьявол коснулся смычком струн скрипки, и она запела и заговорила. В её человеческом голосе слились голоса родных девушки, они плакали, жаловались и укоряли её за то, что она с ними сделала. Марика, было, расстроилась, но дьявол заиграл веселую песню, и она забыла обо всем. Дьявол сказал девушке, что музыка скрипки обольстит сердце красавца, и когда на следующий день девушка заиграла перед проезжающим охотником, всё случилось так, как она желала. Голос скрипки говорил охотнику обо всем, что он любил, она выпевала ему его мечты; охотник галопом подскакал к Марике, подхватил её на коня и умчал к себе в дом. Но через несколько дней в дом пришел дьявол, напомнил, что теперь она принадлежит ему и будет слушать его музыку. И он забрал их с собою в ад. В тот момент, когда Марика проваливалась в адский сумрак, она обронила скрипку, и та осталась лежать в лесу на траве.

Я чуть тронул струны скрипки – для усиления эффекта от повествования. Все вздрогнули.

- Скрипка лежала молча, - продолжил Йонац ещё более торжественно. – Струны её ждали, и смычок лежал поперек её стройного тела. И её нашел цыганский мальчик. Он, пораженный её красотой, поднял скрипку и провел смычком по струнам, рождая музыку, которую с тех пор играют цыгане, заставляя людей смеяться, плакать и восхищаться. А в руках некоторых могущественных заклинателей скрипка – это сила, способная успокаивать ночное зло и заставлять оборотней принимать свой истинный облик, - закончил он.

Я подумал, что легенда мало отличалась от той, что я слыхал от испанских цыган, только в некоторых деталях.

- Ты хорошо рассказал, - моя похвала явно польстила Йонацу. – Значит, говоришь, она заставляет оборотней показывать своё истинное лицо? Так не проверить ли нам, не затесались ли среди нас оборотни?

Не стану настаивать, что моя шутка была особо удачна или изысканного вкуса, просто мне надо было отправить их по кибиткам, они что-то засиделись, а мне не терпелось вернуться в склеп и забрать скрипку. Я уже твердо решил, что без неё замок не покину. Поэтому следовало поскорее сгустить атмосферу до чувства неуютности, чтобы навести их на мысль завершить ночные посиделки.

Лица присутствующих вытянулись, мальчишки опять сбились в кучку под рукой старого цыгана, который нарочито медленно выбил свою трубку и обратился ко мне:

- Не стоит шутить, господин. Иногда трудно бывает распознать зло, а скрываться оно может где угодно. Оборотень часто таится под маской там, где не ждешь его найти.

Оп! Кажется, этот камешек полетел в мой огород? Однако в смелости старику-цыгану не откажешь. Его слова требовали ответных действий, и я был готов их выдать, но всё дальнейшее произошло спонтанно и без моего участия. Я бы не смог удачней спланировать, даже если бы это было в моих возможностях.

За замковой стеной вновь раздался короткий вой, близкий, полный тоскливой злобы, и я тут же подыграл: поднял скрипку и извлек из инструмента самый гнетущий душу звук, какой только был возможен. Один аккорд, другой… И целую фразу… Все глядели на меня настороженно, лица начали искажаться страхом… Из темноты, из-за ворот послышалась какая-то возня, затем донеслись звуки, похожие на звуки ударов и болезненный визг, и после некоторой паузы в воротах появилась… темная фигура. Закутанная в какой-то балахон, немного скособоченная, опирающаяся на суковатую палку. Со стоящими торчком острыми ушами.

Цыганята дружно завизжали и бросились к кибиткам.

Признаюсь, я такого не ожидал и с любопытством смотрел, наблюдая за развитием событий. Моя рука чисто рефлекторно легла на рукоять кинжала под левой рукой. Цыгане, окаменев, глядели на новое действующее лицо. Отсветы огня плясали на их застывших физиономиях, словно вырезанных из темного дерева.

Темная фигура помялась в воротах и двинулась к костру. Пришелец заметно прихрамывал. Краем глаза я заметил, как Йонац потянул с земли ружье, лежавшее, как оказалось, за колодой, на которой сидели цыгане. Гудул наполовину вытащил из-за широкого пояса цыганский нож с широким кривым лезвием.

Драматизм ситуации нарастал с каждой секундой.

Я встряхнулся, достал из кисета пригоршню зеленого порошка и бросил в костер. Ярко вспыхнувший язык огня взметнулся высоко и осветил зеленоватым светом половину двора и темную фигуру.

Массивную голову пришельца покрывала шапка с заткнутыми за шнур на тулье двумя птичьими крыльями, из-под шапки спадали на плечи спутанные волосы,  широкий коричневый плащ с обтрепанным подолом, висящим клочьями, окутывал всё тело, а его большая узловатая рука сжимала суковатую увесистую палку. Словно корнями оплела. Не молодой мужчина, но и не старик. Он остановился и, помедлив, слегка поклонился. Вторая его рука оставалась под плащом, поэтому я не расслаблялся.

Я услышал вздох Йонаца. Как ни странно, в нем слышалось что-то вроде облегчения. Старый цыган кивнул. Все выжидательно молчали. Из-за полога кибитки таращились цыганята.

- Много злых собак бегает нынче по окрестностям, - негромко проговорил пришелец, голос у него был низкий, с оттяжкой в хрипотцу. – Не дают проходу мирным путникам. Еле отбился.

- Нам нет дела до бродячих собак, - ответил Гудул. – Это не наши собаки. Управляйся, как знаешь.

Пришелец обежал взглядом всех, и глаза его остановились на мне. Он всматривался. Зеленое пламя костра ослабевало, обесцвечивалось, переходя в обычный красно-желтый оттенок, и глаза прихрамывающего мужчины в коричневом плаще тоже меняли цвет – зеленые точки в них наливались красным цветом.

Он шагнул вперед, и я вытащил кинжал. Просто вытащил, не делая резких движений. Огонь костра ярко блеснул на рукояти из азема и стек по светлому лезвию. Он сразу остановился, внимательно рассматривая кинжал, потом качнул большой головой. У него были нависающие надбровные дуги, и глаза смотрели, словно два зверька из двух нор.

- Уходи, - сказал старик-цыган. – Хозяин велит держаться подальше от замка.

Пришелец медленно перевел глаза с моего лица на старого цыгана и усмехнулся.

- Хозяин? Он хозяин только у себя, - он мельком посмотрел на меня. – До встречи, господин.

С этими словами он повернулся и, не оглядываясь, исчез в темноте за воротами замка.

- Сделай то, что забыл, - укоризненно обратился старик к Йонацу. – Рассказываешь ты хорошо, но то, что должен был сделать, не сделал.

Молодой цыган крякнул, вынул из-за пояса кнут  и пошел к воротам. Я видел, как он возится там, в отдалении, наклоняясь к земле и двигая кнутовищем. Я убрал кинжал в рукав. В лесу, далеко, откуда-то от реки, донесся еле слышный вой.

- Кто это был? – спросил я. – Вы его знаете?

- Однако пора спать, - после этих слов старика все как по команде разошлись по кибиткам, вернувшийся от ворот Йонац поспешно затаптывал костер, но я остановил его и повторил свой вопрос.

- По лесам много живет разного народу, - не глядя на меня, ответил Йонац.

В склепе царили мир и покой. Я проник в него тем же путем, что и в первый раз, поднявшись по стене. Но мне не удалось обнаружить прохода во второй склеп, как я ни искал. Мало сказать, что я разозлился. Я уже считал чудесную скрипку своей.

Можно обвинить меня в равнодушии к судьбе моих гостеприимных хозяев, но я действительно не слишком о них волновался. Был почему-то уверен, что с  ними всё в порядке. Однако без скрипки я замок не покину, это решено.

В моей комнате всё было по-старому, засыпая, я вспомнил о маленькой служанке графини. Может быть, она так и торчит в подземелье с фонарем? Но я слишком устал, чтобы долго раздумывать на эту тему. На завтра мне предстояло много дел.

<<< Глава 7          Глава 9 >>>