ГЛАВА VII

След, ведущий от стены замка, я различал легко на протяжении примерно трехсот метров. Потом он стал теряться, дважды пропадая на каменистых участках обрыва, куда выводил меня, создав у меня впечатление, что те, кто его оставил, искали ещё и  нечто, находящееся за гранью уступа, но я применил свой излюбленный приём – брал ту точку, в которой обрывается след, за центр окружности и описывал концентрические круги. Если знаешь, что искать, обязательно найдешь продолжение следа.

Я не стремился нагнать их сразу, сначала следовало уяснить, с кем я столкнусь. Торопливость могла повредить, как уже случалось со мной, и теперь я пообещал себе быть терпеливее и не спешить. Буду воспитывать в себе сдержанность.

За то время, что я потратил на возвращение в свою комнату и экипировку, а затем на выход со двора через ворота, находящиеся на большом расстоянии от того участка стены, под которым я их засёк, те, кого я увидел со стены замка, должны были удалиться на приличное расстояние. Если, конечно, не задерживались более, высматривая и вынюхивая что-то в окрестностях замка Валашских Драконов.

Если они интересуются моей скромной персоной, то встреча наша состоится - так или иначе, рано или поздно. Я знаю, что они обладают непреклонным фанатичным упорством в достижении своей цели, недаром склонные всё облекать в вычурные по-восточному поэтические сравнения (меня это, признаюсь, всегда смешило) льстивые  личности при султанском дворе называют их «стальными стрелами воли  Султана». Как я понимаю, сравнение не лишено верности, но по мне только потому, что со стрелой их роднит одинаковая прямолинейная ограниченность и безмозглая нацеленность на одну единственную задачу. У меня мелькнула мысль, что, возможно, не стоило оставлять Султану своё «последнее прости» такого рода, как я оставил, но что поделаешь, таков уж я. Не мог удержаться, и правду сказать, он задолжал мне, упорно не выплачивая оговоренной суммы. «Обычное дело с восточными владыками, - думал я философски, - вот и в Персии тоже… сами виноваты». В сущности, это можно трактовать как выходное пособие…

Итак, возвращаясь к тем, кто интересуется замком и его обитателями, в число коих временно включен и я, то пусть они не надеются, что наша, пусть и неизбежная - я  с этим готов смириться  - встреча состоится там и тогда, когда запланируют они.

След увёл меня уже довольно далеко от замка, пожалуй, они направлялись к реке. Но меня начали озадачивать мелкие детали, не согласующиеся с картиной, нарисованной в моём воображении. Турки никогда не затесывают, к примеру, засечки на деревьях в виде креста. Впрочем, это могла быть и просто случайная крестообразная зарубка, без всякого подтекста. Но вот этот значок… и тот, дальше… странно. Неожиданно…

В этом месте след внезапно вильнул в сторону. Я говорю след, но не следует думать (пардон, опять тавтология), что я имею в виду четкие отпечатки ног или сломанные ветви, или же, чего доброго, прицепившиеся к сучьям нитки из одежды, позволяющие ясно, как по книге читать полное портретное описание прошедшего путника. Нет, тут примятая былинка, там согнутая не в ту сторону ветка, здесь медленно восстанавливающая форму пружинистая губка моховой подушки. Те, за кем я шёл, умели передвигаться по лесу осторожно, а не ломились через него, оповещая весь свет о своём присутствии.

Так, как делал тот, кто оставил этот, новый след, пересекающий прежний, по которому шёл я.

Похоже, что он изменил планы «моих» объектов, по крайней мере, они круто сменили направление, а я присел и стал внимательно изучать новые следы. Крайне любопытные следы.

Здесь были и вырванная с корнем жухлая трава, и сломанные так, словно по подлеску тащили тяжелое массивное тело, ветви. Причём не только сухие ломкие сучья, а и свежие гибкие ветки, тонкие, которые вообще трудно сломать, но и они свисали размочаленными палочками, как перебитые фаланги пальцев. Существует общепринятое заблуждение, что на Востоке вору в наказание отрубают руку. Во-первых, не всегда отрубают, иногда перебивают пальцы в суставах. И, во-вторых, не всегда вору. Для некоторых профессий руки – такое же значимое орудие производства, как и для воров. Для художника, к примеру, или музыканта… Есть особый смак в том, чтобы наказать их точно так же… Впрочем, это я отвлекся. Самыми интересными в новом следе оказались несколько капель крови и зацепившиеся в нескольких местах клочки волос. Даже не волос. Скорее грубой жесткой шерсти какого-то буро-пепельного цвета.

Я боролся с собой не слишком долго. Отметив место развилки следов, я повернул и отправился по новому следу. Не туда, куда он вёл, а туда, откуда он пришёл. В конце концов, я представился графине Маре как странствующий собиратель редкостей, и не мог пропустить такую редкость. Что бы она обо мне подумала? Что я стараюсь выставить себя в романтическом свете? Нехорошо дезориентировать благородных дам. Новый след был гораздо более интригующим и сулил нечто необычное. С теми следами я ещё успею разобраться, там всё более менее ясно.

Несмотря на свою очевидность, следы, оставленные неизвестным, доставили мне больше хлопот, нежели я мог ожидать. Кое-где они внезапно словно испарялись, и я обязан тем, что всё же не потерял их окончательно, исключительно своему шестому чувству, то бишь интуиции. И то сказать, в лесу она у меня всегда особенно обострялась. 

Вот какая картина постепенно складывалась. Любопытные следы привели меня к месту несомненной схватки. Двое сошлись и поцапались, так можно было коротко передать сущность произошедшего инцидента. Произошедшего, по всей видимости, этой ночью.

Схватка по всему была яростной и короткой, думаю, что вспыхнула она внезапно и, возможно, непреднамеренно, на это указывали некоторые детали. Сначала двое стояли на расстоянии друг от друга и беседовали. У меня сложилось впечатление, что расстояние между беседующими вполне сознательно и неслучайно обозначалось давно  упавшим мертвым стволом могучего дерева. Один из них стоял по одну сторону естественной преграды, другой по другую. Это выглядело как взаимное соблюдение некой границы. Но потом нечто нарушило мирный ход конструктивной беседы и заставило того, что стоял слева от ствола, резко броситься вперед, перемахнув через бревно диаметром в добрый метр, одним прыжком. То место на стволе, где он в прыжке оперся на черный ствол, отмечено было сорванным лоскутом подгнившей коры, а свежую глубокую борозду оставил, видимо, какой-то острый инструмент, чиркнувший по древесине.

Было бы похоже на гарду, такую, как сейчас торчала у меня за поясом, но только бороздок было три, три параллельных. Таким образом, стычка случилась вот здесь, мягкая лесная земля взрыта и мох разорван в клочья, ветки глубоко вдавлены в грунт. Несомненно, я лучше разобрал бы ход сражения, если б не маленькое обстоятельство, полностью оправдывавшее моё всегдашнее любопытство и мою смену цели. Здесь было интересно, а то, что в центре вытоптанного круга жгли костёр, делало место ещё более любопытным. Я ясно определил, что огонь вспыхнул не до битвы, а сразу же после. Отлично. А может не сразу после, а во время? Это было бы ещё интереснее. Почему бы и нет, если я умею проделывать подобные трюки, отчего бы ещё кому-нибудь не применять нечто подобное. Я такими фокусами не только развлекал, порой они успешно отвлекают, хотя серьезного ущерба нанести не могут.

В любом случае, на выжженном участке больше ничего прочесть невозможно, кроме крайне смутных свидетельств того, что на месте происшествия побывали и животные. Очень крупный отпечаток лапы, не то собачьей, не то волчьей, вдавился в серый пепел.

Тот, чей след привёл меня сюда, покинул это место один, его не преследовали, и он был ранен, хотя, думаю, незначительно, судя по редким каплям крови, почти прекратившим капать на блеклую траву к тому времени, когда его след попался мне на глаза. Он ушёл в сторону замка.

Его противник ушёл на запад, направления линий их движения разошлись под прямым углом. Мне удалось проследить его путь на протяжении примерно полулье, и довольно легко, но затем я потратил некоторое время на то, что безрезультатно кружил, руководствуясь своим приёмом концентрических кругов и не находя оборванного следа. Такое со мной случилось чуть ли не первый раз в жизни, и я разозлился. Необходимо было найти потерянный след и тем самым восторжествовать. Я принялся планомерно прочесывать подлесок, забираясь всё дальше вглубь леса.

Всё это, конечно, являлось проявлением мальчишества чистой воды и реакцией моего ущемленного самолюбия. Я это понимал, но понимание сути своих побуждений и мотивов поступков мало что меняет. Посмеиваясь над собой я, тем не менее, продолжил тешить свои амбиции непогрешимого следопыта и надеялся, пожалуй, вновь на свою интуицию - и теперь больше, чем на удачу и внимание.

Явилась ли находка этой хижины успехом моей охотничьей эскапады, или же я просто хотел приписать ей такое значение, не берусь судить. Мне больше хочется считать её таковой, и я так и поступлю. Будем считать, что утерянный было след привёл меня к полуразвалившейся лачуге в самом дремучем уголке, какой только можно было отыскать в здешних лесах, а не что я совершенно случайно наткнулся на неё. Как, скорее всего, и было.

С другой стороны, интуиция… и есть ли на свете что-нибудь несомненно случайное и только случайное?

Так или иначе, я имел все основания порадовать себя, сказав, что взял след. Покосившаяся хижина – бесспорно охотничья заимка – сейчас пустая, носила следы того, что её иногда посещают, и последний раз это посещение состоялось  совсем недавно. Возможно, и нынешней ночью. Я не спеша осмотрел хижину. Сор, сухие листья по углам. Сквозь низкое окошко еле сочится тусклый зеленоватый свет – ещё бы, в такой-то чащобе. В очаге лежат суковатые поленья, но очаг выстывший, выметенный, давно в нём не разжигали огонь. Прямо как камин в моей комнате в замке. На полке из толстой неструганой доски, приделанной у очага, стоят глиняные кринки и оловянный котелок висит на колышке. Одна кринка треснула.  

Я пошарил рукой, нащупал что-то уколовшее меня, похожее на грубую конскую щётку, и снял с полки отрубленную волчью лапу, старую, с потраченным волосом, черными жесткими подушками на нижней стороне, шершавыми как рашпиль, и когтями с желтыми узкими полосками посредине каждого загнутого длинного когтя. Один коготь выпал. Я положил лапу обратно на полку. На плотно утрамбованном земляном полу я поворошил носком сапога разорванный кожаный ремень,  напоминающий сброшенную змеиную кожу, и глухо звякнувшие железные прутья с окалиной на одном конце, подвинув их к очагу.

В самом темном углу на полу притулилось нечто, что могло сойти за ложе – какое-то тряпье вперемешку со звериными шкурами. Вид всё это барахло имело такой, будто его периодически приходили драть зубами и когтями стаи диких зверей со всей Трансильвании. По расписанию и не пропуская своей очереди. Вокруг лежбища на полу валялись мелкие изжеванные клочки и обрывки кожи, и слой выпавшей шерсти устилал землю серым ковром.

Я постоял, задумчиво щекоча ладонь кисточкой из волосков, тех самых, снятых мной с ветки в самом начале следа. Собственно, с них всё началось, они возбудили моё воображение. Щекочущее прикосновение волосяной кисточки, перетянутой ниткой из моей куртки, отвлекало меня, но было приятно. Я вышел за порог – одно название, он врос в землю по верхнюю кромку – и внимательно осмотрелся. За углом хибары лежала на боку в спутанных зарослях сухой травы деревянная рассохшаяся кадка со сбитыми обручами и разъехавшимися планками, похожими на редкие гнилые зубы, и чуть поодаль тускло блеснул запутавшийся в переплетении корней металлический погнутый ствол ружья.

Я осмотрел его. Ствол весь изъеден раковинами, приклад отсутствует. Какая-то древняя фузея, с расширяющимся воронкой стволом, чуть ли не кремневая. Обойти лачугу мне удалось с трудом, да и то, пожалуй, только обладающий моим ночным зрением нашёл бы низкий и узкий лаз в буреломе, вплотную подступающем к хижине со всех сторон; вся эта баррикада тонула в сумраке, который, видно, царил здесь, под тесными кронами высоких вековых деревьев практически постоянно. Мне так и не удалось обойти хижину полностью вокруг, чащоба позади неё становилась вовсе уж непролазной, и я вернулся обратно тем же путем, отряхивая с куртки и колен сухие сосновые иглы, выскребая их же из-за шиворота рубашки и недоумевая, зачем я туда полез. Кроме крошечной вытоптанной полянки, вплотную примыкающей к задней глухой стене утлого строения, с двумя могучими, наполовину выкорчеванными пнями и очередной порцией бытового мусора, я ничего не обнаружил. Кто бы ни использовал охотничью хижину в сердце трансильванской глухомани, я не многое о нём узнал. Впрочем, охотники везде одинаковы – вряд ли они сильно отличаются в Трансильвании от своих собратьев в Германии, скажем. В Восточной Пруссии, к примеру, куда, кстати, я собирался продолжить путь и куда, ещё более кстати, мне уже пора двигаться, охотники все как один прибивают над дверью своих охотничьих домиков медвежьи лапы, а за ленты шляп втыкают фазаньи перья. Всё в мире держится на разнице во вкусах.

По всему, это типичный  лесной домик местного охотника, что-то не похоже это на  лесное бунгало сиятельного Графа Валашского. Скорее всего, это лачуга деревенского охотника из ближней деревни, очевидно из той, что за рекой. Эта деревня постоянно занимает определенное место в упоминаниях многих, с кем я разговаривал в замке и окрестностях. Похоже, оттуда пришли те, кто крутился под стенами замка. Видно, не избежать мне туда наведаться в ближайшее время.

Вскоре я  выбрался в ту часть леса, что была мне уже знакома по предыдущей прогулке. По сравнению с мрачной глухоманью, в которой скрывалась охотничья хижина, эта часть леса вызывала ощущение простора и даже в пасмурный день казалась - по контрасту, видимо, - пронизанной солнечным светом. «Где-то здесь недалеко овраг, и на его краю находится хутор, - подумал я. - Грушевый взвар. Зайчики».

Трава тихо шуршала под моими ногами, и пахло лесной травой. Птицы неуверенно распевались – весна диктовала им свои правила, скоро они зальются – не остановишь.

Неожиданно я замер. Тот же самый след. Я не мог проглядеть его раньше, он просто возник, как из пустоты. След, оставленный ломящимся через кусты большим телом. Двумя пальцами я осторожно снял клок волос – как седая дымка, застрявшая в развилке сучка. Поломанный куст, в котором словно ворочалось нечто крупное и не слишком поворотливое. Куст Дафны, иначе Волчьего лыка или ещё Волчьей ягоды, с несколькими сморщенными высохшими ягодками на пока голых ветках. Как капельки побуревшей запекшейся крови. Птицы её не клюют, ягода ядовита.

Я скатал в пальцах волосяной шарик, потом разжал щепоть,  шарик, медленно покачиваясь в воздухе, легко спланировал на траву,  я проследил за траекторией его движения глазами и пошёл в направлении оврага, забирая вправо, чтобы выйти прямо к хутору, и надвигая на ходу маску.

На хутор я не собирался заходить, но хотел проверить одну свою догадку, возникшую неожиданно.

Когда с нависшей над опушкой леса толстой ветви необъятного дуба спрыгнул этот молодец, я уже был готов. Поведение птиц и упавшие в полном безветрии листья могут о многом поведать. Расстояние между нами позволяло не слишком напрягаться. Он не то не рассчитал и спрыгнул слишком рано, не то и не хотел оказаться слишком близко ко мне.

Рослый широкоплечий парень. Примерно моего возраста.  Некоторую звероподобность его лицу придавало не только свирепое выражение и явная агрессивность в его взгляде, но и низкий лоб, и густые, можно сказать, буйные волосы на котором начинались почти от бровей и торчали козырьком над глазами. Тем не менее, ему нельзя было отказать в определенной грубой привлекательности того сорта, что почему-то нравится женщинам. Её ещё называют животной привлекательностью. В противовес человеческой, надо полагать.

Я спокойно ждал, не делая движений, чтобы не спровоцировать его. Видно было, что у парня руки чесались, он сжимал и разжимал кулаки, но к решительным демаршам не переходил, со злобой глядя на меня. Я решил не облегчать ему задачу и не задавать встречных вопросов типа: «Что вам благоугодно, мсье?»

- Тебе нечего там делать, - прошипел он, наконец собравшись с мыслями. – Нечего.

- Где? – удивленно спросил я.

Парень оскалился и подался ко мне, ловким движением стряхивая с плеча ружьё. Неплохое охотничье ружьецо, довольно современное. Кажется, ему нужен был лишь предлог, и он настроен был найти его во что бы то ни стало.

Я счел своевременным как бы невзначай отогнуть полу куртки, и он приостановился, прищурился, всматриваясь. Смотри, смотри, дружок, правильно я сделал, что гарды прихватил, так оно наглядней будет.  Лично мне удавки вполне хватает, но она такого впечатления не производит, как знакомое всем оружие, её-то замечают в последний момент… самый последний… если вообще успевают сообразить, что это такое.

Да ещё в лесу сейчас разжился, тоже какое никакое, а оружие…

- И близко таким болтаться не следует, -  проинформировал он меня уже тоном ниже. На его лице блестели испарина, в глазах читалась сложная смесь угрозы, неуверенности и ещё, пожалуй, замешательства, но в целом он держался молодцом. Видно было, что он способен до последнего защищать свои идеалы, какими бы они ни были. – В случае чего тебе и в замке не помогут.

Решительно все встреченные мною впервые в этом краю знали, что я квартирую в замке, и мне жгуче захотелось выяснить, откуда берется у них такая уверенность.

И в этот момент он вскинул ружьё.

 Я бросил перчатку вправо и прыгнул влево и в сторону, и сразу к нему.

Немудреный приём, на который все неизменно ловятся, потому что взгляд невольно следует за летящим предметом, хотя бы на долю секунды, но её бывает достаточно.

У меня в запасе всегда есть ещё более действенное средство, оно срабатывает с оглушительным успехом – как тяжелая артиллерия – я могу отбросить в сторону маску. По ряду причин я не злоупотребляю этим способом, и  уж в данном случае это всё равно, что стрелять из пушки по воробьям.

Расстояние между нами я покрыл одним махом и, приземлившись, сделал обманное движение левой и ударил его ребром правой ладони пониже уха, но его отличная мгновенная реакция удивила меня, он отклонился, и ладонь пришлась ниже, чем надо. На долю секунды глаза молодца остекленели, но он оказался крепче, чем я думал. Следствие постоянного пребывания на чистом горном воздухе, надо полагать.  Ружье мешало ему, в то же время мы слишком близко сошлись, чтобы применить его по назначению, но отшвырнуть его он также не решался.

Парень развернулся, удар его правой был хорош, я еле уклонился от прямого в лицо, и его литой кулачище обрушился на мою ключицу. Я действовал только руками, удавку же я, как правило, не использую без крайней нужды или пока меня по настоящему не разозлили.  Конечно, случались и исключения из правил. Сейчас мне переходить к исключениям не хотелось – не к чему. Однако для деревенского охотника парень проявлял необычный стиль, иногда его движения трудно было уловить, особенно ему удавались резкие, почти по-звериному молниеносные выпады. И щерился он иногда совершенно по-волчьи. Пора было заканчивать, хватит, поразмялись.

Я отскочил назад,  одновременно разворачиваясь в воздухе и занося ногу для удара. Он среагировал как я и рассчитывал, воспользовавшись возможностью вскинуть ружьё, но отличный приём, который я перенял в Индии у одного странствующего монаха из Сиама, явно пока не вошёл в приёмы борьбы в трансильванских деревнях, и я, одновременно ударив двинувшийся за мной ствол ногой снизу, перехватил его рукой и сразу второй ногой отбил в корпус.  Здесь главное придать ноге от бедра напряжение взведенной пружины и ударить коротко и пяткой. Парень был силен, но за мной оставалось преимущество неожиданности, я отступил на необходимое расстояние, и пока он разгибался, сипя и перхая, миролюбиво спросил, прямо глядя ему в искаженное ненавистью лицо:

- Почему ты решил, что я пришёл из замка?

- Откуда же ещё, - хмыкнул парень, злоба в его голосе мешалась с интонациями «не на дурака напал», жестко сощуренные глаза перебегали с черного отверстия, смотрящего ему в лоб, на моё лицо. То есть на маску. - Все вы оттуда. Отдай ружье, господин, я больше ничего не скажу, и так понятно всё объяснил. Твоя удача, что сегодня день не тот, - добавил он неожиданно, - а не то я бы с тобой по-другому разговаривал.

Я опустил ружье, и на том наше противостояние закончилось. Я пошёл дальше, оставив его стоять, мрачно глядя мне вслед. Я был уверен, что он не выстрелит мне в спину, ведь я в превентивных целях немного погнул затвор, но он и не пытался.

Углубляясь в лес, я отряхнул с рукавов приставшие серо-бурые волосы, доставшиеся мне как трофей от свирепого местного охотника. Его меховой жилет, надетый поверх куртки из тонкой кожи, нещадно линял, а я, кажется, уже упоминал, что ненавижу небрежность в одежде. Конечно, он мог подумать, что я внял его предупреждениям и потому не пошёл на хутор, но я и не собирался туда заходить. Ещё не хватало заботиться о том, что подумает о тебе деревенский детина. Действительно, я уж и забыл, что там хотел проверить на хуторе.

Донесшийся с опушки крик добавил ещё кое-что к разъяснению ситуации относительно моих взаимоотношений с замком. Хотя не слишком много.

- Зачем человеку маску носить! – прокричал агрессивный туземец.

Золотые слова, действительно, зачем? Я споткнулся о корень, но не стал оборачиваться. Пусть последнее слово остаётся за ним. Главное не оставлять в тылу вооруженных недоброжелателей, а вообще недоброжелатели даже привносят в жизнь разнообразие и остроту.

Я не прошёл и нескольких десятков метров, как наткнулся на неё. Дети ухитряются обнаруживаться в самых неожиданных местах, причём с таким видом, словно нет ничего более естественного сидеть в кусте Волчьих ягод и, кажется, собираться отправить пригоршню их в рот.

- Брось немедленно! - рявкнул я, беря с места. – Выплюнь, а то выдеру!

Я добавил последнее по вдохновению и на всякий случай. Пусть испугается и заревет, но я успею отобрать бяку.

Девчушка спокойно смотрела на меня, безмятежным выражением напоминая свою старшую сестру. Она и не думала пугаться – ни рыканья невесть откуда взявшегося длинного черного дядьки, ни его самого.

В два прыжка я очутился рядом с ней, но и тогда она не заплакала.

- Эти ягодки нельзя есть, - снисходительно объяснила она мне. – Это волчьи ягодки. Только волки едят, когда болеют. А если человек съест, он превратится в волка, потому что хозяин рассердится.

- Но ты собиралась съесть, - ничего лучшего я не нашелся ответить.

- Я для Серко собрала.

- Понятно, - я прикинул, что вопрос исчерпан, и мне, пожалуй, можно продолжать путь.

- Это Вук, - девчушка вылезла из куста и смотрела на меня снизу, как ёж на колокольню. По крайней мере, её темные маленькие глазки и сопящий нос, похожий на крупную горошину, напомнили мне ежа. Степного, ушастого.

- М-м, - промычал я. Что тут скажешь. Дети и я жили в разных жизненных измерениях.

- Он на меня тоже кричал однажды, а на бабушку нет. На бабушку нельзя кричать, - она заложила руки за спину и, не смущаясь,  разглядывала меня. Отвести её на хутор, что ли?

- Кто такой Вук? – всё-таки спросил я. Тут я припомнил, что вук по-сербски значит волк.

- Они всё умирали, умирали, а потом они назвали, и он вон какой здоровущий, - она вытерла нос. – Бабушка сказала, потому что наконец послушались, и это по любому меньшее зло, а то люди никогда не слушаются, от этого всё и плохо. Я тоже бабушку слушаюсь, а Жданка нет. Вот он и кричал. А на тебя он почему кричал?

Тут у меня забрезжила смутная догадка.

- Вуком зовут волосатого дядьку в меховой кацавейке, правильно? Охотника? Ты слышала его голос с опушки, как он крикнул мне вслед?

Девочка важно кивнула.

- Ага, это Вук. Только он не охотник, а наоборот.

«Наоборот - хорошо сказано, - подумал я. – Дичь, значит?» Однако для дичи парень по имени Волк дрался совсем недурно.

- Тебе нужно идти домой, - она сунула косу в рот. - Бабушка тебя зовёт.

- Да, - кивнула девчушка, не трогаясь с места. – Зовёт. Ты тоже слышишь?

И тут я действительно услышал. Правда, зовёт.

Пока мы шли к опушке, она говорила без умолку, но её монолог нуждался в дешифровке. Впрочем, что-то полезное можно было извлечь из её детского лепета, всегда можно извлечь что-то полезное из любого лепета, даже если это лживый лепет. Ложь тоже говорит о многом. Но поскольку дитя, судя по всему, пересказывало мне то, что она слышала вокруг себя от взрослых – то есть от бабушки, которая считает, что все беды людские от непослушания, и от сестры, которая иногда также пренебрегает добрыми советами, - то я как бы получал какие-то истории от них.

Так я узнал, что Жданка смеялась над Вуком, когда он сердился; что Вук восьмой, но теперь больше у них никого нет, и не надо; что чеснок в этом году лез из грядки как заговорённый; что  бабушка сегодня пекла хлеб из муки, а Серко сегодня не пришёл; что в улье, наверное, завелись две царицы, и потому пчелы злые, а она тоже хочет быть царицей, и Жданка хочет…

«Хорошо, что опушка недалеко», - думал я с облегчением.

На опушке я остановился и смотрел, как она семенит к хутору. Беглый осмотр местности показал, что Вука с его бесполезным ружьем нет в поле зрения, а калитка хутора приоткрыта.

Девочка скрылась за жердяным забором, а я продолжил путь.

На этот раз я спустился по склону оврага – довольно глубокого, сырого и местами топкого на дне - пересек его и направился дальше, держа хутор позади, прямо за спиной, как объясняла мне бабушка непослушной Красной Шапочки,  чтобы выйти к деревне.

Так оно и получилось, местность постепенно понижалась, и версты через три я вышел к реке, за которой увидел деревню. Река в этом месте была неширокой, она разделялась на протоки, но моста не было, а без моста пересечь её можно было лишь на лодке. На противоположной стороне лодки виднелись, а на этой – нет. Значит, если с хутора отправлялись в деревню, за ними приплывали перевозчики.

Деревня издалека не представляла собой ничего замечательного.

Обычная стандартная деревенька с торчащей посредине маленькой церковью под шатровой кровлей из потемневшей дранки и большим восьмиконечным крестом. Дома прячутся в палисадниках, одни крыши видно. Я для порядка осмотрел берег. Да, сегодня к нему причаливала лодка, причем, не исключено, что не одна, но точно сказать я не мог, потому что лодки здесь на берег не вытаскивали, а по местному обычаю привязывали к лежащим на берегу тяжелым бревнам. Каменный берег исключал возможность вколотить сваю, русло вода прорыла в отрогах горы, по этой причине я не мог также определить, сколько человек высаживалось на берег.

С такими неопределенными результатами я воротился в замок и был уже при входе перехвачен Йонацем, вручившем мне очередную записку, но на этот раз не от Графа, а от графини.

Графиня Мара не придавала такого значения внешней форме посланий, записка написана была обычными фиолетовыми чернилами, а почерк её не изобиловал выкрутасами, хотя и выглядел изящно, с длинными небрежными росчерками на концах фраз. Формально вежливый тон письма тем не менее не оставлял сомнений – мне предписывалось прибыть в библиотеку сегодня к двенадцати часам пополуночи.

Надежды на то, что про меня позабыли, равно как и на то, что планы сиятельной парочки изменились, и они выкинули из головы идею привлечь меня к своим «опытам», разлетелись в пух.

«Опыты» - именно такое слово употребила графиня, описывая мне вчера занятия Графа. Туманный и загадочный характер этих опытов она не объяснила сполна, сказав, что я «сам увижу». Небольшая речь её, обращенная ко мне – впрочем, минутами мне начинало казаться, что она обращается не ко мне, а просто слушает звук собственного голоса, не придавая большого значения словам, которые произносит, - изобиловала темными местами и недосказанностями, и особенно важное значение в ней имели интонации. Из её речи я вынес впечатление некоего странного сплава мистики и науки. Что ж, это модно в наше время, и всегда аристократия просто баловалась от скуки тем, что для нас, людей простых, зачастую является хлебом насущным, суровой необходимостью и склонностью натуры. Имелся там и какой-то сакральный оттенок, но  мне показалось, что в нём сквозит малость извращенный полутон.

А впрочем… куда мне спешить? По чести говоря, я даже ещё не представляю, что стану делать в Париже. Я знаю, что там сейчас развернуто грандиозное строительство, может быть, потому я и решил ехать туда, но не факт, что я смогу отказаться от образа жизни свободного искателя приключений. Для этого я пока не созрел, гонит меня в дорогу что-то, может быть надежда, может быть ощущение, что точка пока не поставлена, приговор не подписан. Моя страсть ко всему авантюрному и магическому, и ощущение, что есть что-то за поверхностью зеркала? Надежда оказаться по ту сторону зеркального стекла, в перевернутом мире, где всё меняется местами и выглядит не таким, как  снаружи, в лживом дневном свете? И обнаружить способ?

«Ты же никуда отсюда не уйдёшь, не сыграв в ту игру, что тебе предлагают. Хватит хитрить с самим собой, - сказал я себе, усмехнувшись. – Ты с самого первого мгновения не собирался покидать это колоритное место. Пусть ты видишь и понимаешь, что карты, скорее всего, крапленые, но ты и сам шулер со стажем. А в процессе игры ты надеешься не только развлечься, зачем так ограничиваться, ты надеешься, что все эти разговоры о жизни и смерти, об изменениях и прочем, если и не выложат рецепт, то хоть подскажут тебе, где искать. Ты всегда на это надеешься, всё ещё надеешься. Когда перестанешь надеяться, тогда и поедешь в Париж и заделаешься буржуа,  примешь правила тех, кто обычный от рождения; когда устанешь, и на поиски у тебя не останется сил и ты поверишь, что всё такое, каким оно кажется и искать нечего. Вот так-то, малик аль-маут, не забывай, кто ты, вот и объяснились, полезно расставить все точки».

До полуночи оставалось достаточно времени, и я, усевшись по-турецки на кушетке, развернул на коленях арабский трактат, взятый в графской библиотеке. Подготовимся. Впрочем, я стараюсь для себя, я ведь уже себе признался. Между делом я упражнял свободную руку: пропустив удавку между пальцами, не глядя плел на них сетки. Очень полезно, и я регулярно этим занимаюсь. Особенно это занятие удачно аккомпанирует чтению арабского письма – в них полно внешнего сходства.

В хитросплетении арабской вязи непросто разобраться непосвященному. Дело не только в том, что все старинные  арабские тексты попросту дьявольски трудно читать, а и в том, что трактаты о магии арабских авторов ещё более зашифрованы и завуалированы, чем европейские тексты о магии. Таково свойство восточного менталитета в целом.

По крайней мере, по три толкования одного словосочетания, в котором с нарочитым умыслом неясно проставлена крошечная точка над последним слогом, оставляющая сомнения, не дефект ли это пергамента, или, всё же, это всего лишь высох калям писца? Казалось бы – безделица, однако безделица, меняющая смысл фразы на прямо противоположный.

А если это не просто описание битвы или стих о лунноликой красавице, где ошибка не столь важна – хотя как сказать, - а способ создания аль-гуля? Ошибка может дорого обойтись.

Но скажу честно, я упивался текучими завораживающими фразами, как упивался музыкой и красотой. В них было всё, что привлекает меня – тайна, ребус, гармония и совершенство формы. И разумная жестокость в сочетании с силой превосходства.  

Я так увлекся, что опомнился, только когда мои часы мелодично звякнули, отбив получас до середины ночи. Я скатал трактат и заспешил, наскоро перераспределив оружие. Оставил только кинжал в ремнях подмышкой, и удавку. Совершенно без оружия я чувствую себя голым, почти как без маски. Снимая с себя холодное оружие, я первый раз рассмотрел нож, который подобрал – почти машинально – в лесу, среди хлама на полянке за охотничьей хижиной. То, что я принял за ржавчину, теперь я оценил скорее как давно засохшую побуревшую кровь. Старый разделочный охотничий нож для свежевания шкур. Моя склонность подбирать всякое оружие часто заставляет меня хвататься за сущий мусор. Я бросил нож в камин.

Выходя, я покосился на гобелен и перебросил плащ через плечо.

Кажется, я соответствую своей роли.

***

По лестнице, ведущей к библиотеке, я взбежал, перешагивая  через одну ступеньку, и это ясно показало мне самому степень моего интереса, возгорающегося во мне холодным пламенем. Отбросим ужимки, о Темные Небеса, мне интересно, и этого достаточно. Авантюризм и пристрастие к таинственному у меня в крови.

Они зовут меня, они руководят мной и заставляют ввязываться в сомнительные мероприятия. Так было везде: в Италии, в России, в Персии, Индии и Турции, так будет, наверное, везде.

Тяжелые дубовые двери библиотеки разверзлись, как врата ада, и сразу за ними меня ждал Граф.

- Вы опоздали, - пророкотал он.

Я не стал возражать, просто поприветствовал его. Я не опоздал, мои часы подтвердили мою пунктуальность, ехидно и отчетливо пробив полночь. Не мелочась, я оставил при себе фразу: «Вот видите», а Граф и бровью не повёл. Графини Мары я не заметил. Граф выглядел ещё более величественно, нежели всегда. Он облачился в длинную мантию кроваво-красного цвета, с длиннейшим шлейфом плаща, ниспадающим с графских плеч и волочащимся за ним по полу, и с широкими рукавами, закрепленными у локтей серебряными застежками в виде оскаленных звериных морд. На груди его лежала тяжелая золотая цепь с массивным орденом. Отлично! Я чуть пальцами не прищёлкнул в знак одобрения.

- В записке не содержалось ничего, указывающего на характер моего… - начал я, но Граф остановил меня движением руки, колыхнувшим огонь пятисвечника за его спиной.  Широченный рукав едва не подмел пол.

- Ни слова, - да, мне не показалось, его голос стал ниже, и металлических нот прибавилось.

Шорох шелка за спиной заставил меня обернуться, чтобы поприветствовать графиню Мару. Она, в свою очередь, также предстала в ином облике. Черное, без отделки платье облегало её фигуру как тонкая перчатка руку, затягивая её тело с чуть удлиненными пропорциями до самых мочек ушей, только оставляя впереди  узкий кинжальный разрез почти до талии. В вырезе мерцала киноварью всё та же рубиновая подвеска на ошейничке. Кинабр, Кровь Дракона. Почему-то когда дело касалось графини, мне в голову упорно лезли для сравнения исключительно восточные ассоциации. Но графиня происходит из рода Валашских Драконов, следовательно, восточное название этого оттенка цвета более чем уместно.

На миг мне почудилось, что бумажно-белое неподвижное лицо графини слегка подсвечено красным снизу, как если бы камень светился, но потом я понял, что моё художественное воображение меня обманывает. За её спиной смутно маячила маленькая тень – я не разобрал, кто это или что это такое.

Я подумал, что сегодня мы с графиней составили словно специально подобранную пару – оба тонкие, с головы до пяток в черном, с черными, рассыпанными по плечам волосам и белыми неживыми масками на лицах.  

Я удостоился кивка, и мы торжественно прошествовали в библиотеку, полную теней, лишь для того, чтобы пройти её насквозь. В конце зала Граф попросил меня зажечь фонарь, стоящий на кресле у стены, подождал, пока я это сделаю, открыл низкую металлическую дверь, совершенно незаметную за гигантскими книжными шкафами, и мы начали спускаться по узкой винтовой  лестнице, по тесаным из цельного камням ступеням, ведущим всё вниз и вниз, колдовской спиралью. Мой фонарь освещал ступени у меня под ногами и довольно мало света проливал на будущее – его явно не хватало, чтобы указывать дорогу, он только отбрасывал пляшущие на стенах тени, однако брат и сестра уверенно спускались, не замедляя шага. По крайней мере, я слышал, что ритм их шагов звучал равномерно, не сбиваясь в неуверенности. А вот тот, кто шёл позади нашей маленькой процессии, спотыкался и иногда приостанавливался, чтобы неуверенно нашарить ногой следующую ступеньку.

Из-за выступа очередного витка спирали дунуло сквозняком, и спуск закончился. Мы стояли на горизонтальном полу, под ногами скрипел песок, а фонарь из последних сил освещал круглые бока темных лоснящихся туш. Огромных, как левиафаны, выплывшие из моря погреться на бережок.

Вот он где, графский винный погреб.

Графиня щелкнула пальцами, и сзади на неё накинули шаль. Похоже, горничная её милости приступила к выполнению своих служебных обязанностей. Я с интересом посмотрел, но она держалась позади своей госпожи, я заметил только край накидки. Графиня запахнула плотнее шаль, хотя воздух был сухой и не слишком холодный, не такой холодный, по крайней мере, как можно было ожидать.

- Здесь всё так, как я помню, - графиня оглядывалась с явным удовольствием. – Я рада, что ты не забросил ходить сюда, братец.

Она повернулась ко мне.

- Погреба графов Валашских прославлены по всей стране, и не только в ней. Я скучала по ним в чужой стране, хотя и там у меня есть всё, что полагается.

Из утробной глубины погреба, откуда-то из-за бочек донесся отдаленный слабый звук – отчасти похожий на подвывание, отчасти на всхлипывающее бульканье камня, упавшего в болото, но сильно искаженный расстоянием, с тихим эхом. Я насторожился и заметил, что мои спутники переглянулись.

Неужели все эти многозначительные намёки на нечто великое и таинственное, мистическое и магическое, сакральное и монументальное подразумевали всего лишь хорошую выпивку в винном погребе? И для сего мероприятия они и переоделись в ордена и декольте до пупа? Может, таковы традиции графов Валашских, конечно, не спорю.

А я что же, должен буду играть на скрипке, винтуя вокруг их столика, как венгерский цыган в ресторане?

Я не чураюсь хорошего вина, я уже говорил, я ценитель, и токайское здешнее превыше всех похвал, но я почувствовал себя разочарованным и обманутым как дитя, у которого отняли посуленную конфетку. Или Волчьи ягоды.

- Выпустите фитиль подлиннее, мсье Анж, - обратился ко мне Граф. – Дальше будет темней.

Я без комментариев исполнил указание. Итак, мы двигаемся дальше. В конце погреба, видимо, хранятся особо лакомые напитки.

Узкий черный проход между исполинскими бочками, по которому двинулась наша процессия, неожиданно быстро уперся в стену. Никаких столиков, плетеных кресел и полосатых тентов, вместо этого арка в стене, холодный сквозняк по ногам и каменные ступени, уводящие в темноту. На стенах по бокам от арки укреплены в металлических кольцах факелы – такие же, как я опускал в дышащую глубину в дальнем подземелье. Граф Владен снял факел со стены и поднял над головой. Провалиться мне… Факел вспыхнул, осветив его профиль. Пожалуй, такое запоминается: чеканный как на античной монете профиль Графа, по которому мечутся отсветы факела, создавая впечатление того, что лицо его искажают причудливые гримасы.

Позади за нашими спинами раздался подавленный писк. Не на одного меня фокус с факелом произвёл впечатление. Хотя, может, это профиль Графа так понравился.

- Подойди, передай скрипку мсье Анжу и оставайся здесь. Если ты понадобишься, тебя позовут, - приказала графиня Мара, оборотившись назад. – И не вздумай покидать это место.

Я повернулся вслед за ней, и свет моего фонаря высветил расширенные глаза, полные панического ужаса, и притиснутые к груди руки, судорожно сжимающие футляр моей скрипки.

- Сиятельная госпожа, я умру от страха в темноте, - срывающимся голосом еле слышно пролепетала новая служанка графини Мары. – Прошу вас, позвольте мне пойти с вами.

- Не говори глупостей. Здесь с тобой ничего не случится, - раздраженно заметила графиня.

Я с любопытством поднял фонарь выше, чтобы разглядеть лицо служанки, и обступившие нас черные тени шарахнулись в стороны.

<<< Глава 6          Глава 8 >>>