ГЛАВА IV.

Граф стоял у стола в библиотеке, облокотившись на стопку книг, и увидев меня, улыбнулся весьма любезно.

- Я восхищен вашими способностями, - промолвил он, продолжая улыбаться, - поверьте мне, покинуть мой замок вот так, быстро и решительно, мало кому удавалось вопреки моей воле.

Улыбка исчезла с его лица, оно стало жестким и надменным. Он повторил:

- Вопреки моей воле. Вам, мсье Анж, возможно, покажется, что в моих словах звучит чрезмерная властность, но я, являясь потомком древнего рода, безраздельно властвовавшего в этой стране, привык именно к этому. Я повелеваю, мне подчиняются. Такое положение вещей для меня естественно.

Эту же тему он продолжал развивать и отойдя к камину, где встал, положив руку на каминную доску. Мне он предложил поступать по моему усмотрению. Я сел в кресло. В ногах правды нет.

- Больше всего мне понравилось, что вы вышли через дверь, - Граф опять улыбнулся – коротко, словно оскалился. – Просто и непретенциозно. А я-то подозревал, что вы попробуете другие пути. Например, через окно.

Я промолчал.

- Кстати, мне было бы искренне жаль, если бы вы покинули меня столь поспешно, не осмотрев толком замок. Кроме того, безмерно усугубило бы мои сожаления то, что вы не исполнили обещанного бедному старику, скучающему в одиночестве. Я подразумеваю историю ваших приключений, так и не рассказанную ещё мне. Вы посулили развлечь меня.

Надо признаться, мне почудилась некоторая фальшивая нотка в его словах.

Вся его тирада отдавала форменным кокетством. Графу нравилось прикидываться капризным стариком, в то время как он отнюдь им не был.

Вид его создавал двойственное впечатление – всё время казалось смутно, что внешность его не соответствует его истинному возрасту. Некоторые повороты головы вдруг обнаруживали чуть ли не костяк черепа, выступающий прямо под натянувшейся пергаментной кожей, но неуловимая смена ракурса уничтожала это впечатление, являя мужчину зрелого возраста, но вполне во плоти.

Зыбкость, обманчивость облика – вот как я мог охарактеризовать внешность Графа Трансильванского.

Одет он был всё в те же черные одежды: длинный кафтан, до горла застегнутый на два ряда пуговиц, со стоячим воротником, подпоясанный широким поясом со свободно спадающими длинными концами, завязанными каким-то хитрым узлом.

- Я обещал развлечь вас, Граф, и постараюсь сделать это, приложив все усилия, чтобы выполнить своё обещание с наивозможной и доступной мне полнотой и красноречием.

Граф удовлетворенно кивнул.

- Но подождите, мсье Анж, я не хочу, чтобы вы имели повод упрекнуть меня в недостатке гостеприимства. Я предвкушаю долгую беседу и распорядился.

Вслед за его словами раздался скрип дверей (вряд ли в замке была хотя бы одна пара смазанных дверных петель), и в библиотеку спиной протиснулся Йонац. Когда он повернулся лицом к нам, стало видно, что в руках он держит основательно нагруженный поднос.

Неуверенно ступая и балансируя подносом, Йонац приблизился и водрузил поднос на стол передо мной. Молодой цыган явно не имел навыков лакея и сноровки официанта.

Йонац поклонился мне и Графу, не поднимая глаз. Граф жестом руки отпустил его. Я ожидал, что цыган оглянется на меня, но он вышел, не обернувшись.

- Прошу вас, чувствуйте себя, как дома, - радушно предложил Граф.

Я взял инициативу в свои руки и, прежде всего, разлил по бокалам вино. То самое, доставившее мне мгновения чистой радости. Вернее, не по бокалам – на сей раз ничем иным, кроме как королевскими кубками, эти антикварные емкости назвать было нельзя.

Граф вновь не пил, невзирая на то, что был ещё только вечер, а он не пил вина по ночам, насколько я помнил.

На серебряном подносе, на блюде лежал нарезанный кубиками желтый жирный сыр и зелено-оранжевый сладкий перец, не вполне, по-моему, подходящий к Токайскому, но выбирать не приходилось. Я взял несколько сырных кубиков.

- Если вы изъявляете желание послушать записки путешественника, - я помедлил, дождался подтверждающего кивка и продолжил, - то я должен заметить, что даже малая толика того, что я счел бы достойным вашего интереса, заняла бы много времени. Поэтому я начну с того, к чему вы проявили прямой интерес, а именно – тому, что касается моего отъезда из Турции.

- Вашего бегства, - уточнил Граф, и ехидство, прозвучавшее в его голосе, приятно дополнило его психологический портрет, который вырисовывался в моем воображении. – Не беспокойтесь, у вас нет нужды спешить. У нас впереди много времени.

Не могу сказать, что мне понравился многозначительный намек Графа.

«Я всегда могу сократить время рассказа, сбив его слушательский пыл занудной скучливостью изложения», - подумал я.

Но против моего намерения и неожиданно для себя я увлекся сам.

Всё происходящее так напоминало готический роман, декорации, окружавшие меня, провоцировали и против моей воли действовали и подталкивали меня, что я, начав несколько деловито, суховато и повествовательно, предполагая лишь проинформировать хозяина, расширял повествование.

Начал я рассказ, вскользь упомянув, что прибыл в Турцию из Персии, пересекая Прикаспийские пустыни и Переднюю Азию, но не коснувшись причин, побудивших меня покинуть Персию.

Граф, было, потребовал от меня рассказа и об этом периоде моей жизни, но я отговорился тем, что тогда повествование займет много времени и уведет нас в сторону, а я желаю сразу ответить на вопрос о турках, явно задевавший Графа больше всего, больше прочих, и приступил:

- Я прибыл в Стамбул, опережаемый моей репутацией, катящейся впереди меня, как то бывает на Востоке, на один день караванного пути. Я планировал поступить на службу к султану и мне это удалось, меня уже ждали. Мы с вами, Граф, цивилизованные люди, и оставим в стороне приписываемые мне способности к черной магии, астрологии и алхимии…

Граф, как я и ожидал, саркастически засмеялся. Я тоже. Мы почувствовали себя союзниками, пусть на краткий миг.

- Но некоторые мои скромные изобретения в области искусства иллюзий, мои архитектурные таланты, а также… да, вы правы, Граф, музыкальные таланты ценились несколько меньше, но всё же и им находилось применение… так вот, я продолжаю – всё это зарекомендовало меня ещё до моего прибытия и привлекло внимание Великого визиря. Как следствие этого, сразу после того, как я появился на горизонте, мне нашлось место при дворе султана. Пройдя через сложные шестерни и валики турецкой бюрократической машины, я предстал перед самим султаном, который выразил мне свои пожелания. Затем я имел продолжительную беседу с Великим визирем, и мы договорились с ним о границах отведенной мне деятельности. Мы отлично поняли друг друга. На восточных базарах болтают многое, восточные базары аккумулируют слухи, и согласно этим слухам я числился европейским архитектором, создавшим для персидского шаха, молодого Назр-эд-Дина, волшебный дворец по проектам, взятым из «Тысячи и одной ночи», со всеми чудесами и заманчивыми удовольствиями, происходящими в них. Султан пожелал такой же, и даже лучше. Вы знаете, Граф, восточные властители не выносят, когда один из них превосходит других в чем бы то ни было. Когда дело касается их царственных амбиций в данном вопросе, они готовы на многое…

Мой голос, когда я произносил эту фразу, непроизвольно изменился, и мне пришлось сделать усилие, чтобы потушить в себе полыхнувшую жаркой вспышкой, хотя и глубоко запрятанную ярость  – я слишком живо вспомнил санкции персидского шаха, которые он счел за лучшее применить для того, чтоб пресечь всякую возможность для другого владыки построить подобное чудо и для себя.

Шах первоначально отдал приказ бросить архитектора в застенок и выколоть ему глаза, но потом мудро решил не ограничиваться полумерами и с истинно восточным радикализмом повелел убить его и всех рабочих-строителей, участвовавших в постройке чудесного дворца.

Не исключено, что я отнесся бы с большим пониманием к его царственному решению, если бы не являлся тем самым архитектором.

Что-то подсказывало мне, что Граф, если я расскажу ему об этом инциденте, одобрит подход шаха персидского, а не мою позицию в данном вопросе, и я не стал вдаваться в подробности.

Я продолжал:

- Особое значение султан придавал внутренней машинерии своего нового дворца – строительство нового дворца в Юлдуз-Киоске как раз завершалось, и от меня ожидали, пользуясь профессиональной терминологией, «окончательной отделки». Под ней подразумевалось сооружение потайных сейфов, выбрасывающих, если дерзкий грабитель покусится их открыть, облако ядовитого газа; скрытых устройств, ловящих сказанное шепотом слово и передающее его в другую, тайную комнату, прямо в нужные настороженные уши; поворачивающиеся на шарнирах стенные панели, зная секрет которых можно мгновенно исчезнуть…

Граф слушал меня очень внимательно, вглядывался, не отрываясь, в мою маску. Он больше не задал мне ни одного вопроса по её поводу.

- Но самой интересной для меня стала некая задача, поставленная передо мной султаном. Султан приказал мне изготовить живых кукол.

- О! – произнес Граф. – Любопытно.

- Мне тоже, Граф, было очень любопытно. Увлекательная задача, достойная амбициозного изобретателя. Лишить жизни гораздо легче. Вдохнуть жизнь в мертвую материю – что может быть интересней и сложней.

- Ну-у, - протянул Граф, - как сказать… Но неужели вам удалось…

- В известном смысле. Хорошая имитация жизни. Воск. Человеческие волосы. Почти человеческие глаза. Ну, и немного моего особого искусства.

- Ах, вот что! – казалось, Граф испытал одновременно и разочарование, и облегчение. – Искусственные автоматы. Я читал о таких в английских журналах. А для чего они, собственно, понадобились султану, позвольте спросить?

- Отвлекающий маневр, все думают, что он в одном месте, а он в это время совершенно в другом. Шутник! – легкомысленно пояснил я, не беря на себя труд разубеждать Графа. Ему приятней было считать моих кукол автоматами - пожалуйста.

Граф остро глянул на меня, опять обнажились его клыки в усмешке-оскале.

- Не думаю, что всё так невинно, - заметил он. – Мне это нравится – такой фокус мог прекрасно служить для провокации! И отвлекающий маневр не помешает правителю. Если бы вы знали, сколько гнусных предателей скрывается подле тронов! Только и ждут, чтобы вцепится в глотку своему господину, если представится удобный случай… мерзавцы, подлые холопы, я бросал их потроха собакам…

Да, эта тема оказалась на редкость близка Графу, что называется, задела его за живое. Глаза его налились красным, руки сомкнулись в кулаки так, что когти впились в ладони, рот ощерился в пренеприятнейшей гримасе. Я наблюдал за ним с любопытством.

Граф овладел собой так же быстро, как и поддался гневу. Клыки исчезли, кулаки разжались. На ладонях не осталось ни малейшей отметины от когтей, впивавшихся в кожу с такой силой, что у любого обычного человека непременно брызнула бы из-под них кровь.

- Вы правы, Граф, ваша проницательность поражает. Вы верно угадали цели, в которых использовались эрзац-султаны, - подтвердил я.

- Моя проницательность не при чем, - холодно промолвил быстро остывший Граф. – Всем Владыкам присущ одинаковый образ мышления.

С этим я не мог не согласиться.

- Что, всё-таки, вынудило вас бежать из Турции, если вы столь успешно справлялись со своей работой? Такие специалисты необходимы при дворе, - его устами говорил «Одинаковый Образ Мышления».

- Обычное столкновение интересов. Дворцовые интриги, - я пожал плечами. Стоит ли детализировать.

Но Граф хотел знать детали.

- Создание кукол было личным и конфиденциальным заказом султана, - пояснил я и увидел, что Граф высоко поднял густые, почти сросшиеся брови. Приходилось продолжить разъяснение. – Я подозревал, что некоторые дорого заплатили бы за то, чтобы точно знать, как безошибочно отличить имитацию султана от настоящего султана. Как вы понимаете, конечно, здесь не оставалось возможностей для повторной попытки выяснить это на практике. Ещё я полностью одобрил позицию султана: я сделал вывод – и в последствии он подтвердился, - что султан не доверял никому, и Великому визирю тоже.

Граф хмыкнул.

- И что?..

- Мне действительно готовы были дорого заплатить за подробную информацию об отличиях живого от искусственного. Дорого заплатить в данном случае – не фигуральный оборот.

- И вы?..

- Меня это не заинтересовало.

- Вы честный и неподкупный? – иронически спросил Граф.

- Нет. Особенности ремесла. Нельзя менять заказчика на ходу. Это не профессионально.

- Вы отказали? И это был действительно Великий визирь?

- Нет, - я опять пожал плечами. – Это был один из сыновей султана. Конечно, предложение делали другие, не он сам. За ним стояла целая партия заговорщиков, использовавших его в своих целях. Но я знал, что они – его люди. Я проследил их.

Граф всё с той же иронией задал следующий вопрос:

- Неужели вас так просто оставили в покое?

- Конечно, нет, - теперь улыбался я. – Трое асассинов.

- Трое? И вам удалось ускользнуть? Я знаю, что такое турецкие асассины. Вы убежали от них? – запасы иронии у Графа были, казалось, неисчерпаемы.

- Я их убил, - ответил я, взяв ещё несколько сырных кубиков.

- О! – восклицание, вырвавшееся у Графа, прозвучало тихо, но многозначительно. Лестное восклицание, смесь уважительного одобрения с необходимой толикой недоверчивого изумления, выразившее лестную для меня эмоцию.

Мальчишество, каюсь, но мне всё ещё приятна подобная реакция, так же, как она была приятна мне в детстве. Я всегда радовался, когда мне удавалось вызвать восхищенное удивление.

Это моя слабость, я знаю, но это одна из тех немногих слабостей, которые я счел возможным себе позволить. Слабости для меня гораздо большая роскошь, чем для других. Я вынужден быть более сильным, чем они. Гораздо более сильным.

- Продолжайте, - Граф потер ладони одна о другую, и я вновь зафиксировал свой взгляд на его руках. Насколько я могу припомнить, мне лишь однажды довелось увидеть нечто подобное. Я подразумеваю поросшие волосами ладони рук. Правда, у того типа волосами заросло всё тело, не исключая и лица, так что внешний вид у него был практически более зверовидный, нежели человеческий. Он занимал соседнюю с моей клетку.

- Вот, собственно, и всё, - заключил я, сворачивая свой рассказ, но мой слушатель полагал иначе.

Мне пришлось подробнее описать некоторые детали дворцовых интриг, приведших, в конце концов, к тому, что я стал слишком мешать сразу слишком большому числу людей.

Я оказался камнем, попавшим в механизм, в котором колеса и передачи давно крутились по своим устоявшимся законам, притершиеся друг к другу в своем постоянном противоборстве. Согласованные в противоборстве, я бы сказал.

Я же стал чужеродным элементом и мешал всем.

Я даже до конца не уверен, что правильно проследил интригу, вынудившую меня, в конце концов, покинуть Турцию. Слишком много интересов сплелось, слишком сложные игры велись. Я не могу с уверенностью сказать, что знаю того, кто отдал тот приказ янычарам. Но этот кто-то хотел не просто устранить меня из дворца, избавиться от того влияния, которое я приобрел; он желал моей смерти.

Преследовали меня долго и упорно, в какой-то момент мне показалось, что я протащил этот хвост за собой чуть ли не до самых Карпат.

Но нет, думаю, они упустили меня, но и забывать о них не следует.

В таких делах я больше полагаюсь на свой нюх, не имеющий, естественно, отношения к обонянию, есть у меня некое интуитивное чувство. От него больше проку. Хотя тот мой сосед по клетке, которого я вспомнил только что, старательно развивал версию своего, якобы сверхтонкого обоняния, практически не уступающего волчьему. Мне казалось, что парень и сам верил в то, что говорил, хотя его попытки выдать себя за оборотня попервоначалу казались мне претенциозными и жалкими.

Потом я лучше его узнал и начал понимать, что он не старался выдать себя – он старался себя уверить. Он надеялся, что он – оборотень, хотел верить. Старательно себе внушал, надеясь, что если он сам будет в этом уверен, и другие поверят ему окончательно. Конечно, я понимал его: гораздо почетнее и заманчивее слыть оборотнем, чем уродом, причудой природы, демонстрирующей всего лишь возможность проявления атавистических черт у современного человека, как то: излишнее оволосение лица и тела, наличие рудиментов в виде хвоста или дополнительных сосков. Когда я понял его мотивацию, я прекратил поддразнивать его, делая ему предложения почесать за ухом ногой, чище вылизываться под хвостом и ещё некоторые рискованные предложения, особенно недопустимые в присутствии дам. Следует заметить, однако, что если уж быть справедливым до конца, то дамам как раз шутки подобного рода нравились…. Тем дамам, что любят посещать ярмарочные балаганы с уродцами, жадно таращиться на тех, кому не повезло фатальней прочих… теперь я не могу понять, что побуждало меня распыляться перед этакого сорта дамами… по молодости, наверное… а, ладно… Впрочем, презрение, с которым парень пытался смотреть на меня, сторонясь и давая понять, что не имеет ничего общего с такими, как я, меня частично оправдывало. Его звали Ральф.

Подходящее имя для оборотня. Он был родом из Германии, откуда-то из Баварии.

- Вы не боитесь, что люди из Турции последуют за вами и найдут вас в Европе? – вопрос Графа прозвучал вовремя. Я отвлекся.

- Я слишком мелкая сошка, - пожал я плечами.  Взглянув на графскую усмешку, я добавил уже серьезнее. – Я принимал меры.

- Вряд ли вас можно пропустить незамеченным, где бы вы ни проезжали, - процедил Граф, разглядывая меня в упор. – Ваш след не сложно отыскать, расспрашивая.

- Не спорю, если бы явилась нужда. Но зачем? – я чуть было вновь не пожал плечами, но вовремя удержался. Однообразие жестов принимает у меня характер манерности, честное слово. – Во мне нет никакого проку ни для кого.

- Как сказать, как сказать, каждому можно найти применение, - мне показалось, что Граф подзуживает меня, провоцируя ответную реакцию, но мне всё больше хотелось отдохнуть от разговоров.

- Почтительно прошу у Вашей Светлости позволения покинуть его и позволить мне отдохнуть, - я старался говорить правдиво. – Завтра я готов продолжить беседу, если Вашей Светлости  будет угодно пожелать услышать ещё что-то. Но боюсь, я исчерпал запас историй, любопытных для Вас.

- Об этом я буду судить сам, - припечатал Граф. – Идите, мсье Анж.  Спокойной вам ночи. И да, вот ещё что. Не доверяйте цыганам. Это мои верные слуги, но я не советую вам вступать с ними в тесные взаимоотношения. Они даже меня норовят обмануть, хотя и не надеясь на успех.

На сей доверительной ноте мы расстались.

Я повторил все ритуалы, которые проделывал накануне, и неожиданно для себя быстро уснул. Кинжал по-прежнему лежал у меня на груди, удавку я не снял с запястья.  Я спал спокойно, не видел снов и выспался.

***

Она прыгнула на меня сразу, как только я склонился над следами. Однако по порядку.

С утра я оказался предоставленным самому себе, я не стал выходить и разговаривать с цыганами, только удостоверился с балкона в том, что с моей лошадью всё в порядке.

Я ненадолго заглянул в библиотеку, где некоторое время шуршал пергаментными листами с энтузиазмом мыши в бакалейной лавке. Кроме свитка Аль-Хазреда я нашел, как и надеялся, то, о чем наслышан был в Персии – «Пикатрикс». Шахские астрологи напускали на себя таинственность, упоминая это название, и мне, конечно, захотелось разобраться. Что ж, любопытное собрание арабских магических теорий. А я-то сначала вообразил, что увижу нечто натуралистическое, наподобие писаний Ибн-Сины.  Полезное писание, впрочем, я многое у него почерпнул, но и у него часть глав содержали тайны и секреты. Я отложил оба свитка так, что взять их не составит трудности. Люблю секреты.

Надо заметить, что в графской библиотеке вообще много содержалось книг, посвященных магии и мистике. На глаза мне попались «Посмертная магия» де Шертца – трактат начала восемнадцатого века, любовно переплетенный в белесую кожу с медными застежками в форме черепов, и что-то про сатанизм – я пролистнул и хмыкнул. Это было не что иное, как служебный отчет шефа королевской полиции Его Величества Людовика XIV Николя де Ла Рени о деятельности секты Катрин Лавуазьен. Люблю всё магическое… Пора продолжить осмотр.

Через некоторое время я оказался в низких переходах, как я вычислил, соединяющих центральную часть замка с правым южным крылом. Какое-то время я блуждал, не находя ничего интересного, кроме запущенных помещений и мусора по углам. Наконец я очередной раз  круто свернул вправо (правило лабиринта, которое я неуклонно соблюдал), поднялся по прорубленным в стене перехода ступеням и очутился в низком зальце. Свод потолка в нескольких местах просел, несколько мощных тесаных камней обрушились, отделившись от основания толстых столбов, подпирающих нависший свод, и лежали посреди засыпанного обломками пола. Я хотел повернуть прочь и поискать другую дорогу, но присмотрелся к стенам и вернулся. На стене в дальней части зальца сквозь тонкий слой коричнево-серой пыли проступало зерно мозаичной кладки, местами сильно поврежденной. Рисунок частью виднелся, частью угадывался: две рыбы, взаимно пожирающие друг друга, крылатая тварь, переплетенные ветви, пентаграммы и солярные знаки. Крупная и мелкая чешуя мозаичных камней под моими пальцами была гладкой и приятной на ощупь, когда я смахнул пелену, скрывающую её, открытой ладонью. При ближайшем рассмотрении крылатая тварь обнаружила черты анемичного дракончика, не слишком искусно изображенного, однако основная идея была ясна – дракончика поражал  практически осыпавшийся рыцарь. От драконоборца оставалось немного – впрочем, главное – голова, подъятая рука с мечом, воткнутым в драконье сердце, и нижняя часть туловища (я же сказал, что главное на месте). Мелкая деталь нарушала общий героический строй сцены: хвост дракона с копьевидным наконечником на конце вонзался в пах рыцаря. Н-да… жизнь неоднозначна. А то, что я подошел к мозаике, позволило мне увидеть за выступом стены узкий ход, обрамленный грубым подобием портика с витыми колонками, напомнившими мне венецианские, такие я видел над Порта дела Карта -  Бумажными воротами – открывающими доступ во двор Дворца Дожей.

Пригнувшись, я шагнул сквозь портик, и под ногами захрустели, рассыпаясь, кости. Поперек прохода лежали перемешанные скелеты каких-то некрупных животных – два, нет, три белых черепа с мелкими острыми клыками. Похожи на шакальи, хотя, возможно… я присмотрелся, не собираясь, впрочем, задерживаться из-за этих останков. Может быть, и волчата. Да нет, откуда здесь шакалы? Собаки, верно… Носком сапога я слегка поддал череп, и он легко откатился, подпрыгнув на неровных плитах пола и, глухо брякнув, остановился у противоположной стенки коридора, манящего меня дальше, в недра замка.

Я продолжил осмотр замка и посчитал быстрой удачей находку оружейной комнаты. Что-то вроде кордегардии. Она пребывала в таком же запустении, что и прочие помещения, но в темном углу я заметил мягкие пыльные бугры и, поворошив рухлядь, вытащил из-под истлевших тряпок две даги. Находки порадовали меня больше, чем я мог предположить. Мне давно следовало обзавестись небольшим арсеналом. Смутные, пока не оформившиеся замыслы, начавшие клубиться в моем беспокойном мозгу, могли потребовать  солидного материального оснащения, чтобы реализоваться.  Я осмотрел даги.

Одна из них имела гарду-мечеломку, гарда второй была закрытой. Я потрогал пальцем граненый шип – отлично, и хорошо, что короткое, я предпочитаю лезвия в двадцать сантиметров. Вторая гарда длиннее, сантиметров тридцать, тяжелая. Что ж, тоже пригодится. Я одинаково владею правой и левой рукой. Оружие моей правой руки в последнее время – лассо. Но у противника может быть прямой меч или шпага. Я пристроил оружие на правом боку, выпустив перевязные петли из-под широкого турецкого ремня из тонкой кожи. Позже нужно хорошенько их почистить.

Я продолжал экскурсию, забираясь всё дальше в правое крыло. Череда похожих друг на друга коридоров и комнат, не отличимых в сером тусклом запустении одна от другой, разве что размерами, так что мне наскучил осмотр, и я уже решил вернуться в библиотеку, внезапно прервалась, когда я поднялся по лестнице со сбитыми щербатыми ступенями в небольшую башню. Я хотел напоследок кинуть взгляд на ландшафт с той стороны замка, что не нависала над пропастью. Но башня заканчивалась не смотровой площадкой, я оказался в жилой комнате. Жилой в настоящем смысле этого слова.

Это было так неожиданно, что я не поверил своим глазам. Круглая, с пятью неширокими, прорубленными в толщине стены окнами. Окнами, занавешенными кремового цвета плотными занавесками, на которых резко выделялись тканые, по-барочному пышные цветы граната. Кроваво-гранатового цвета, что логично. Я медленно озирался. Занавески чуть шевелились, их колыхал еле заметный сквозняк: створка одного из окон, похожая на стрекозиное крыло  – частый переплет, мелкие, чисто промытые  ромбовидные стекла – была приоткрыта. Перекрещивались на гладком плитчатом полу полоски света и легкой тени, под одним из окон стоял маленький круглый стол под шелковой скатертью, под другим глубокое кресло с высокой спинкой и тяжелыми подлокотниками, у изножия кресла - маленькая скамеечка для ног. На скамеечке миниатюрная пухлая бархатная подушка. Посередине плитчатого круга, повторяя заданную им форму, располагался круглый диван с беспорядочно наваленными подушками. Я таких диванов насмотрелся в Турции, там они весьма популярны. На столе в тяжелой стеклянной вазе цветы, чуть колеблющиеся  нежные султаны, пушистые шары – полевые цветы…  только белые и ярко красные. Тихий перезвон сбоку от меня заставил меня обернуться и посмотреть на птичью клетку, стоящую в глубокой амбразуре окна. В высокой, но узкой клетке висел прицепленный к верхней жердочке колокольчик. Птицы в клетке не было.  Я повернулся обратно к столу. Рядом с вазой стояла тарелка с яблоками - одно надкушенное - и стакан с прозрачной жидкостью, при ближайшем рассмотрении оказавшейся водой. Следы зубов на яблоке при таком же рассмотрении оказались мелкими и острыми, а вода в стакане была подернута ледком.

Маленькие такие яблочки, их называют райскими.

Я вышел из круглой комнаты и спустился в основную галерею, внимательно глядя под ноги, и за поворотом заметил следы в пыли. Как только я склонился над ними, она сразу же прыгнула на меня.

Резкий толчок в шею заставил меня качнуться и опереться на колено, мягко упавшее на меня существо вцепилось в плечи, и я перекатился через спину, стряхивая его с себя. Рукой я нащупал гарду, но она никак не подавалась – я сам придавил её своим телом. Существо, влажно дохнувшее мне в шею, от моего броска отлетело и издало визгливый звук, ударившись о стену, сразу же подскочило и исчезло в сумраке коридора, так быстро, что я не успел засечь, что это было: в воздухе мелькнуло легкое буро-пепельное тело с зыбкими очертаниями, и рука моя сохранила ощущение прикосновения словно бы пушистого нежного меха, и то же ощущение на лице - чего-то нежного, вскользь мазнувшего меня по щеке.

Следы крупных кошачьих лап, которые я рассматривал в момент наскока неведомой зверушки, стерлись после того, как мы проехались по ним.

«Интересно, -  подумал я, тщательно отряхиваясь и потирая то место на бедре, куда впечаталась рукоять гарды, - откуда она здесь взялась?» Я поймал себя на том, что думаю о существе «она» - в женском роде, хотя для этого не имелось никаких оснований. Наверное, ассоциации возникли после вида жилой комнаты – несмотря на холод, царящий в ней, она несла печать женственности.

Итак, будем считать, что меня оцарапала любимая киска хозяйки замка. Я потер ещё и щеку. Недаром кожу саднит – на руке остался след крови. Приличная царапина, однако. По размеру, конечно, киска больше соответствовала очень крупному камышовому коту, а не домашнему котяре. Или мелкой рыси…

Ладно, хватит. Мне пора, я и так слишком задержался. Я не собирался весь день бродить по замку, были у меня и другие дела на сегодня. Да и хозяин замка мог хватиться меня.

Я заспешил обратно, внимательно отыскивая оставленные мною следы и отметины на поворотах и на перекрестках коридоров, но сбился. Не желая возвращаться, я допустил оплошность и понадеялся на свою интуицию. Зря. Обычно она меня редко подводила, но тут подвела: я неправильно рассчитал и убедился в этом, когда вместо центрального крыла оказался в сложном переплетении коридоров, становящихся всё более сырыми и низкими. Мне стало понятно, что я спускаюсь вниз, к подземельям замка. Я не собирался сегодня исследовать подвалы и хотел повернуть назад, но смутные звуки, донесшиеся из-за ближайшего поворота, заставили меня продолжить путь.

За поворотом открылся очередной осточертевший мне низкий зал, но отличие было. Посреди зала чернел в полу широкий квадратный провал. Я подошел, ощущая неприятный запах, похожий на запах гнили, но только резче, с примесью какой-то кислятины, как от перебродившего вина и, как ни странно, горячего металла, идущий из отверстия, и заглянул в глухую плотную тьму, стоящую вровень с кромкой колодца, словно он был заполнен черной смолой. Тьма была настолько вязкой и непроницаемой, что даже я ничего не мог различить. Я огляделся. Здесь обязательно должен быть… а, вот. Я снял с ближней квадратной колонны факел, торчащий в кольце, и запалил его. Опущенный в колодец огонь выхватил из тьмы уходящие вниз каменные ступени. Лестница казалась скользкой, словно её покрывал налет слизи, неприятный даже на вид. Я опустил чадящий факел ещё ниже, отметив наличие тяги, и с удивлением увидел нечто невероятное: ниже в колодце виднелись ещё другие лестницы, но они не достигали края колодца, обрываясь на разных уровнях. И это ещё не всё. Мне показалось, что я ошибаюсь, и я привязал к черенку факела своё лассо и спустил его как только возможно в глубину. Иллюзия сохранилась  – по крайней мере две лестницы, тонущие во мраке почти на границе восприятия, допустимого для моего зрения, казались перевернутыми: ступени находились с нижней стороны лестничного пролета, глядящей в глубину, а верх был гладким пандусом, скользко поблескивающим в пляшущих отсветах зажженного мной  огня. Складывалось дикое впечатление перевернутого вверх ногами мира, как будто я заглянул и увидел мир с изнанки. Впрочем, я не был полностью уверен: чересчур обманчивое освещение.

Зрелище настолько увлекло меня, что я не сразу осознал, что неясные вздохи и всхлипывающие звуки, доносящиеся из глубины, приближаются, медленно, словно с трудом выползая из недр земли. Глубина дышала мне в лицо. Тяга воздуха усилилась, и странный запах потек интенсивнее, леденя кожу на лице уже вполне ощутимо. Я вытянул факел, загасил его о каменный пол и вернул на его место на колонне. «На сегодня хватит, - подумал я, - пора на свет». Любопытно. Очень любопытное место. Вряд ли в этом колодце таятся Графские винные погреба.

Слишком далеко ходить за вином.

***

До того момента, как в библиотеке появился Граф, я успел ещё вытащить из хранилища свиток. Тот, посвященный арабской магии.

Я спрятал его за пазуху за три секунды до его появления.

- Надеюсь, ничто не потревожило ваш сон, мсье Анж, - выразил Граф надежду, приблизившись к столу. Его вид показался мне вполне отдохнувшим, сегодня на его щеках играло что-то, отдаленно напоминающее румянец, глаза блестели, и пальцами он проделывал этакие штуки: щелкал суставами, небрежно и словно бы не замечая сам, перебирая фаланги пальцев.

Я заверил его, что почивал отменно, и стал ждать продолжения.

- Мсье Анж, - начал Граф, - у меня относительно вас сформировались некоторые намерения. Они основаны на… что это?

Я не сразу понял, что он имеет в виду. Он пристально всматривался  мне в лицо. В чём дело? Маска на мне.

- Что это у вас на щеке? – повторил Граф. – И на шее, - добавил он.

Я потрогал щеку. Мне казалось, что царапина давно подсохла, но обнаружил под пальцами липкую влагу – царапина (частично она уходила под нижний край маски), -  сочилась кровью.

 - Поцарапался, - объяснил я и без того очевидное, промокая щеку платком. – Сам не заметил.

Граф пристально смотрел на меня.

- Вы продезинфицировали рану? – спросил он. Я был тронут таким участием.

- Помилуйте, Граф, пустяковая царапина.

- Легкомыслие в пустяках приводит зачастую к крупным неприятностям.

Я не нашелся, что сказать на эту неожиданную назидательную сентенцию, с которой, впрочем, я не стал бы спорить. Напротив, я полностью с ней соглашался.

Граф, казалось, утратил интерес к состоянию моего здоровья, прошел к окну и выглянул во двор. Так, глядя в окно и не оборачиваясь, он продолжил:

- Вы изрядный музыкант, мсье, и я хочу использовать ваши таланты с целью, которая может показаться вам несколько необычной. Надеюсь, вы отнесетесь к моим словам со всей серьёзностью и вниманием.

Я вставил, что и с должным почтением.

- Не знаю, насколько вы, мсье, осведомлены в истории музыкальной гармонии…

Я чуть не засмеялся. Меньше всего я ожидал услышать такое здесь и сейчас. При этом Граф так и не поворачивался ко мне, и я коротко уведомил его, что худо-бедно осведомлен.

- Я так и думал. Тогда нам легче будет договориться, - Граф резко развернулся ко мне и пробуравил меня взглядом. – Выгода будет взаимной.

Я кивнул, но пока мне оставалось неясным, куда, собственно, он клонит.

- Я укажу вам, когда мы приступим, и где, - Граф махнул рукой в окно кому-то невидимому. Затем он направился к выходу из библиотеки.

- Вы так и не сказали, в чем будет заключаться наше сотрудничество, ваше сиятельство, - его манеры мне очень нравились. – Что мне предстоит делать?

- Играть, разумеется, - и с этими словами Граф покинул помещение.

Разумеется, как я сам не догадался? Над моей головой раздался пронзительный писк, и я, подняв голову,  успел заметить дитя ночи, нырнувшее за фронтон гигантского шкафа, и увернуться от её скромного презента, шлепнувшегося на стол передо мной. «Дети ночи загадят Графу всю библиотеку до состояния ночного кошмара», - весело подумал я.

Клинок гарды входил в песок с тем шипящим шуршанием, который я так любил, и тем резким присвистом при извлечении, который нравился мне ещё больше. Эти короткие звуки музыкально воплощали силу и молниеносность. Я поднял оружие и поставил лезвие ребром против солнца, медленно поворачивая - проверил. Волосяная черная линия перечеркнула бледный диск. Надрез на солнце. Я удовлетворенно отложил гарду и взялся за чистку второй.

Заскрипевший гравий предупредил меня о приближении Йонаца, и я вопросительно поднял голову.

Молодой цыган подошел и остановился передо мной.

- Хорошее оружие, - одобрительно проговорил он.

Я протянул гарду ему, и он с удовольствием стал её рассматривать.

- Хорошая работа, старая ковка, - он любовался клинком, и я спросил:

- Тебе знакома эта заточка?

- Я кузнец, - ответил он, и я с сомнением прищурился - что-то он молод, чтобы быть хорошим кузнецом. – Я хороший кузнец.

Я забрал у него гарду и вернулся к прерванному занятию. Йонац не уходил, сосредоточенно  наблюдая за моими движениями. Внезапно он подался ко мне.

- Что это у тебя на щеке, руа? – интонации его были тревожными.

Та-ак, удивительное участие окружающих продолжала вызывать всё та же царапина на моей щеке. Или сострадание является одним из местных обычаев, распространенных в данной местности? Тогда эта местность представляет собой уникальное явление и заслуживает того, чтобы её объявили заповедной территорией.

- Оцарапался, - коротко ответил я. Право, это начинает раздражать. Тут я спохватился, осознав, как этот молодчик меня назвал. – Почему ты называешь меня так?

Парень улыбнулся – хитровато, но с оттенком уважения.

- Только так, руа, мы понимаем.

Черт с ним, в конце концов, в их языке вряд ли найдется обращение более уважительное, которое они могли бы применить ко мне, да и я, честно, не подобрал бы иного.

Но Йонац не намерен был оставить тему моего травматизма.

- Ты в замке поцарапался? – настойчивость его мне не понравилась, но я ответил мирно:

- Да, где-то там.

- Тебя поцарапал зверь?

- Ну какой это зверь, - я махнул рукой весьма легкомысленно. – Но скажи мне, откуда в замке могут взяться звери? Хозяин говорил мне, что волки, приближающиеся к замку, внутрь попасть не могут. Разве это не так? Тогда я приму меры, лошадь моя мне дорога.

Йонац затряс головой, отчего черная шапка его волос всколыхнулась волной.

- Волки не войдут во двор, если Он не пожелает того. Ты можешь не опасаться за свою лошадь. Но я предупреждал тебя, будь осторожен, руа, в замке много такого, чего надо остерегаться.

- Я всегда внимательно смотрю под ноги, - говоря это, я преследовал двоякую цель, закидывая сразу два крючка – на какой клюнет. Он клюнул на один – не знаю, больший или меньший.

- Ты видел следы, руа?

- Да, видел, чьи они?

- Большие следы или маленькие?

Я не ожидал такого уточнения. Вот как, значит, в замке можно встретить разнокалиберную живность?

- Слушай, Йонац, - я поднялся на ноги, Йонац вскинул на меня глаза и сразу опустил. – Слушай, расскажи мне всё о тех, кого я могу встретить в замке.

- В замке надо меньше ходить, - не слишком вразумительно посоветовал цыган. Настала пора сменить тему. Моё любопытство разжигало ещё кое-что.

Я показал в угол двора, в направлении полузасыпанных ступеней, ведущих, по словам Гудула, в графский склеп.

- Туда тоже не следует ходить?

Цыган засмеялся, словно я хотел подшутить над ним, но не на таковского напал.

- Туда нельзя войти, двери запаяны.

- А с другой стороны? Со стороны подвалов?

Йонац покачал головой.

- Там нельзя пройти без Его разрешения.

«Ну, это мы ещё посмотрим», - подумал я.

***

До вечера меня никто не побеспокоил, и я провел время в своей комнате, разбирая тесную вязь арабского письма и стараясь не смотреть на крышку стола на грифоньей лапе. Ноты, записанные на мраморной столешнице, беспокоили меня. Мне хотелось продолжить… и мне не хотелось продолжать. Та музыка, которая вчера звучала во мне, умолкла, я знал, что лучше не тревожить её, она вернется сама, но мне не терпелось, а принуждать себя было нельзя… и я нервничал, злился на себя.

Судя по всему, сегодня я не понадоблюсь Графу, иначе он уведомил бы меня, как всемилостивейше предупредил. Сумерки быстро съедали пейзаж за окном, я постоял у окна и убедился, что мои цыгане устраиваются на ночлег со всеми обычными церемониями, не забыв нарисовать свои круги и разложив костры. Из-за ворот замка донеслись слабые приглушенные звуки волчьего воя. Граф не давал о себе знать, поэтому я займусь своими делами.

Маску я для этого случая оставил в комнате, поскольку не намерен был ни с кем встречаться, и к своему черному кафтану асассина добавил платок-мендиль, тоже черный, пока замотанный вокруг шеи. Царапина на щеке зудела, и пришлось потратить немного времени, роясь в шкатулке с моими снадобьями и прижигая её. Остальное снаряжение осталось прежним: нож за отворотом мягкого сапога, удавка на запястье, кисет с инструментами на кожаном ремешке на шее. Поколебавшись, я добавил ещё дагу. Перед тем, как покинуть комнату через окно, я запер дверь.

Йонац не обманул меня, говоря, что дверь в склеп или часовню – как кому угодно – заварена. Кроме того, я разглядел любопытные подробности – у меня сложилось впечатление, что по двери ещё и били кузнечным молотом, некоторые клепки были совершенно сплющены, металлический штырь засова вколочен до упора и расплющен тоже, что, конечно, исключало всякую возможность отворить дверь, но оставляло простор для воображения и задавало вопрос: кому должна была воспрепятствовать заклепанная и заваренная дверь – тому, кто хочет проникнуть внутрь, или же тому, кто вознамерится выбраться наружу? В любом случае, я начал искать другой путь и вскоре нашёл его.

На высоте тройного человеческого роста в толстой стене виднелось узкое стрельчатое окошко, скорее бойница, и скорее для воздуха, чем для света. Я прикинул, что пролезу в него – вот преимущество худобы. К этому моменту из-за верхнего края стены замка выдвинулся бледный надкусанный край луны, и теперь весь угол двора, в котором я находился, погрузился в чернильную тьму, но при этом лунный свет залил стену над аркой двери, и бойница находилась точнехонько в центре освещенного пространства. Не ровен час, кто-нибудь из цыган заглянет во двор – мало ли по какой своей цыганской нужде – и я попадусь. Для начала я надвинул платок на лицо, закутав голову, как делают это кочевники в пустыне. Можно подождать, пока луна передвинется, но что я не терплю больше всего, так это задержку в осуществлении того, что я задумал, а главное – уже представил в мельчайших деталях и сочинил развитие событий. Я умею ждать, если это нужно, долго ждать, но это не доставляет мне удовольствия.

К счастью, наползающие облака решили проблему моего нетерпения.

Я достал из кисета за пазухой и надел на руки свои когти, с силой вогнав пальцы в кованые трубочки, заканчивающиеся крепкими и острыми металлическими, чуть загнутыми к концам, остриями. Затянул на запястьях ремешки, проверил, подтянул туже. И подумал, что надо бы поработать над системой, можно её улучшить - до автоматического выбрасывания когтей, например… ну, да это потом. Стена была крепкая, камень не крошился ни в одном месте, и блоки пригнаны были отменно, поэтому подъем занял больше времени, чем я предполагал, так как подниматься мне пришлось только на руках, вернее, на пальцах. Я добрался до окна и, протиснувшись в окно – толщина стены поражала, - глянул внутрь. Внутри царила вовсе уж беспросветная тьма. Я примерился, сидя на подоконнике, и решил, что прыгать рискованно – в каждом уважающем себя склепе подразумеваются гробницы, надгробия и прочие штуки – короче, неровности пола. Моё верное лассо не подвело меня и на этот раз, и я спустился, упираясь в стену ногами и держась за него, сдернув его сразу, как коснулся пола. Способ завязывания узла, который я использовал для того, чтобы привязать лассо к загнанному в каменный шов металлическому костылю, позволял это.

Склеп оказался небольшим, вытянутым вдоль оси  восток - запад, и содержал много полезных вещей. Моё чутье искателя приключений и всего занимательного оправдалось и на этот раз, иначе, зачем бы я был так уверен в необходимости наведаться сюда?

В дальнем конце склепа находилась надгробная плита, прикрывавшая наполовину утопленный в каменный пол саркофаг. Для того чтобы увидеть, что там, в саркофаге, следовало нагнуться. Но более интересными мне показались кучи монет, наваленные неаккуратными конусами у стен часовни. Грязное золото – монеты были испачканы землей, густо перемешаны с землей. Отдельно стояли почерневшие, полусгнившие бочонки, в которых тускло отсвечивали какие-то ювелирные изделия – через края толстыми червями переползали цепочки, свешивались подвески – всё такое же неопрятное, перепачканное в глине и песке.

Очевидно было, что это плоды кладоискательских экспедиций его сиятельства.

Я подошёл к саркофагу и с натугой  - крышка оказалась тяжеленной, пришлось повозиться - сдвинул плиту. Из открывшегося мрачного прямоугольника потянуло ледяным сырым холодом, и я наклонился над дырой. Похоже, без света даже я не смогу ничего разобрать. Не шарить же мне там рукой. Я был уверен, что могила пуста, но должен был удостовериться. Огонь, впрочем, зажигать было неосторожно, свет в окошке привлёк бы детей ночи – тех, летучих.

Я поколебался и запустил руку по плечо в мрачные недра саркофага, осторожно погружая её всё глубже… глубже… внезапно, вздрогнув и рванувшись, я попытался выдернуть её обратно. Крик замер у меня в глотке, я сдержал его неимоверным усилием самоконтроля, но продолжал рвать свою руку, отчаянно и остервенело борясь с невидимым противником, скользя упирающимися ногами по камням, ища опору в стене саркофага согнутым коленом и срываясь…

…тихий смех удовлетворенно прозвучал под сводами утонувшего во тьме склепа, не отозвавшись эхом - звуки странным образом глохли под сводами, - и я, для правдоподобия ещё немного покорчившись, вынул руку. Театральный этюд «Рука мертвеца» был закончен. Я не мог отказать себе в удовольствии и дал волю своему артистическому темпераменту – что ж, пошутили и хватит, но место располагало, и я уже упоминал, что антураж для меня необычайно важен. Иногда он буквально определяет моё поведение, сам диктует, присваивая себе полномочия тирана, и я не в силах противиться.

Я зажег свечу, и в её слабом, но достаточном для меня свете, осмотрел пустой саркофаг. Как я и предполагал, в нём не было ничего, кроме небольшого слоя земли и мусора в углах. Свет упал на внутреннюю сторону крышки,  и тут я нашел что-то более интересное. Но даже извернувшись, я не мог рассмотреть достаточно хорошо, и мне пришлось влезть в саркофаг. Там, сидя на корточках и заведя свечу под тяжелую нависающую плиту, я увидел, что на внутренней стороне крышки выбита надпись, а посередине сложной замысловатой виньетки в форме переплетенных кругов в камень вплавлен свинцовый крест. Вся эта композиция располагалась на крышке так, что должна была маячить перед лицом того, кто покоится в саркофаге, и бросаться ему в глаза, лишь только он их откроет.

Я осмотрел дно гробницы. Слой земли, покрывавший его, состоял из тонко просеянной земли, похожей на перетертую умбру, а мусор выглядел и вовсе неожиданно: отсыревшие и пожелтевшие клочки рваной газеты. Я перебрал обрывки, определил, что язык печатного издания – немецкий, но к сожалению не нашёл сохранившейся даты или хоть названия. Размокшая бумага расползалась под пальцами.

Выбравшись из гробницы, я обошёл склеп по периметру и на западном торце стены разглядел повторение того рисунка, что видел в замке в виде мозаики, только здесь оно вырезано было в камне и оттого выглядело ещё грубее и схематичнее. Но дракон и рыцарь с жалом в брюхе узнавались. Под рельефом, на полу у подножия стены, торчали оплывшие пеньки толстых свечей.

Мне предстояло решить задачу: оставить всё как есть и запланировать ещё один визит, или же не надеяться на такую возможность и принять меры сразу. Мой выбор решился в пользу последнего, я взял пригоршню золотых монет на пробу и отобрал несколько  подвесок с качественными, - как мне, по крайней мере, показалось, - крупными камнями, и спрятал их за пазухой. Конечно, они и в подметки не годились Сердцу Дворца, но ему мало что годилось в подметки… о Темные Небеса, какое отношение Кристалл имеет к подметкам?

Я обдумывал это во время всего процесса обратного отступления из склепа и по дороге в свою комнату, и пришел к выводу, что устоявшиеся речевые идиомы не свидетельствуют о стереотипности моего мышления. Это просто устоявшиеся идиомы. Речевые.

В комнате я пришел ещё к одному выводу, а именно, что мой выбор оказался правильным, несмотря на полевые условия. Ещё один кровавый рубин, очень чистый и крупный, желтоватый алмаз и четыре благородных опала – самые лучшие, опалесцирующие, с бриллиантовой игрой. Кроме того оказалось, что я, приняв его за подвеску, потянул ожерелье с мелкими разноцветными камнями, среди которых выделялись лиловые кусочки аметиста, «кошачьего глаза», дымчатого кварца и бирюзы. Я разложил ожерелье на коленях, оно было красиво, но бесполезно – камни дешевые, к тому же небольшие. Я не имел возможности обременять себя лишними вещами. Я вынул камни из оправ, спрятал их в потайное отделение сумки, устроенное так хитро, обманно, что даже прощупать его было трудно, и вернулся к ожерелью. Очень красивая бирюза, насыщенного бархатистого цвета. Я снял подвески и подкидывал их на ладони. Если верить арабской поэзии, бирюза – это окаменевшие кости людей, умерших от любви. Красиво и поэтично, но мало правдоподобно. Сам не знаю почему, я ссыпал кусочки бирюзы в кисет со своим инвентарем, а ожерелье и пустые оправы засунул в камин, поглубже в дымоход.

Я в бытность свою в Персии успел немного почитать арабскую лирику. Между делом.

Мало представляя, чем я стану заниматься завтра, и не желая обременять себя планами, которые всё равно могут измениться наутро по моей сиюминутной прихоти и внезапному импульсу настроения, я приготовился улечься спать, но в этот момент в дверь моей комнаты поскреблись.