Бекки Л.Мидоус «Потомок»

Пролог: Кристина

Он исчез.
Нехорошие мысли пронеслись в моей голове. От ужаса холод пробежал по моей шее, по спине, рукам. Мои пальцы окоченели. Я потеряла дар речи.
Через мгновение голос опять вернулся ко мне.
«Кристиан!» - закричала я и как безумная бросилась в сад, пробегая около кустов красных роз, которыми я любовалась, когда они цвели всеми красками весны. Алый закат, пылающий на одной половине неба, медленно превращался в ночь. На моем лбу выступил пот – может, от того, что было жарко, или от того, что я испытывала ужас.
«О, Боже!» - простонала я. Я умру, если с ним что-то случится. Я закрыла лицо руками и еще раз осмотрелась. Его нигде не было. Мой трехлетний сын пропал.
«Кристиан! Где ты?» Мое сердце бешено колотилось. Я обежала весь сад, раздвигая ветки деревьев и кустов, которые встречались у меня на пути.
Я успокоилась, когда услышала его мягкий смешок. Я расслабилась и прислушалась к его голосу. Он опять засмеялся. «Ангел», - сказал он своим превосходным голосом. Я подняла глаза к небу. Он, должно быть, опять ловил бабочек…
У меня перехватило дыхание, когда я услышала еще чей-то голос. Его тон был мягким, глубоким, нежным и пленяющим. Он пробудил во мне воспоминания, спрятанные в самой глубине души, и по моим жилам пробежала такая волна блаженства, что я сложила руки вместе и опустилась на колени. Я кусала нижнюю губу, чтобы не выкрикнуть его имя, имя человека, которому я отдала свою душу перед тем, как он умер; имя, которое мне навсегда было запрещено произносить в моем новом доме… Не важно, сколько я проживу – я знаю, что никогда не позабуду его голос. Я любила его больше самой жизни. Слезы побежали по моим щекам.
«Иди, - сказал голос, - иди к своей маме. Она зовет тебя».
Я закрыла лицо руками и начала рыдать, мое сердце мучительно заныло. Кристиан опять засмеялся. «Ангел», - напевал он вполголоса.
Я закусила нижнюю губу и, вскочив на ноги, побежала на его голос. Кристиан стоял спиной ко мне. Услышав меня, он обернулся. Мой сын улыбался, его белые зубы блестели в мягком свете вечера. Он повернулся обратно и указал пальцем вперед.
Там ничего не было.
«О, Кристиан», - сказала я и тяжело сглотнула. Я притянула его к себе и крепко обняла. Мелодичный голос продолжал звучать у меня в голове. «Никогда больше не убегай от меня, слышишь? Никогда!»
Внезапно подул холодный ветер. Кристиан смотрел на меня своими золотисто-карими глазами, полными радости, но его лицо вдруг помрачнело, когда он провел пальцами по моим щекам.
«Мама, - произнес он, - ты плачешь».
«Да», - ответила я и улыбнулась. Я поцеловала его маленькую ручку с длинными пальцами и взъерошила его черные волосы на макушке. «Да, я не знала, где ты находишься. Ты напугал меня».
Он улыбнулся и опять указал на то место, где недавно стоял. «Ангел», - произнес он.
«Да», - пробормотала я и пристально посмотрела на уже образовавшееся облако тумана. «Я полагаю, у тебя, как и у меня, есть ангел». Я улыбнулась ему и посадила рядом с собой на землю, держа за руки. Я не могла оторвать взгляд от того места, где стоял мой сын. «Я скучаю по своему ангелу, - прошептала я. - Я очень сильно его люблю».
До моих ушей долетел тихий вздох. Продвигаясь сквозь кусты, я снова осмотрела все вокруг. На короткий миг мне показалось, что я вижу черную тень, убегающую прочь…
Я вздрогнула, услышав скрип открывающейся садовой калитки. Обернувшись, я увидела Рауля. Кристиан со всех ног с радостным визгом помчался к нему. Я улыбнулась Раулю и повернулась лицом к серому туману, который теперь стелился по земле. Взошла полная луна, ее белый цвет освещал тысячи звезд на небе. Слезы опять покатились по моим щекам.
«Спасибо тебе, Эрик», - произнесла я. Я могла чувствовать его улыбку. Закрыв глаза, я снова ощутила, как его рука касается моей щеки с той трепетной любовью, которая несколько лет назад зажгла огонь в моей душе. Я поцеловала свою руку и, перед тем как развернуться и уйти домой, послала воздушный поцелуй небу.

Часть первая: Кристиан.
Глава I

Складки черного плаща таинственной фигуры исчезли в темном коридоре. Не раздумывая, я бросился за незнакомцем, мои ноги быстро передвигались по сырому каменному полу. Я завернул за угол и успел увидеть, как этот человек, немного поколебавшись, исчез во тьме коридора клоаки Парижской Оперы. Я колебался. В моей голове мысли путались друг с другом; скорее интуиция, а не разум управляли мною сейчас. Кто был этот человек, который бежал передо мной? Стоит мне следовать за ним? Мои ноги ответили на этот вопрос. Я опять побежал за незнакомцем.
Я увидел, что он завернул за угол, и чем дальше я бежал, тем яснее понимал, что этот человек движется бесшумно. Я слышал только эхо своих собственных шагов; незнакомец же, казалось, парил над полом. Все мысли о моем сегодняшнем триумфе, о толпе людей, которые стоя приветствовали меня, исчезли из головы. Узнать, кто тот человек, которого я преследовал – ничего другого я не желал.
Теперь я оказался в другом коридоре. В горле пылало из-за учащенного и затрудненного дыхания. Я считал, что я в прекрасной физической форме, мой рост составлял более шести футов, я был худым, даже долговязым, по выражению девушек, которые хихикали между собой, когда я целовал их прелестные ручки после представления. Завернув за угол, я почувствовал, как страх мгновенной вспышкой распространился по моим жилам, дрожью пробежал по спине, рукам, дойдя до болезненного покалывания в пальцах. Черная тень остановилась. Сейчас незнакомец стоял спиной ко мне, его руки были на поясе. У него была осанка короля и стан принца. Вокруг него воздух был ледяным, как вокруг айсберга, который несется на корабль, чтобы потопить судно вместе с матросами.
В мерцающем свете, исходящем от рядом находящихся подземных топок, я мог различить несколько седых прядей на висках незнакомца. Остальная часть его волос была черной как ночь и зачесана назад, наподобие моих. Я смотрел, как этот человек медленно повернулся ко мне, его длинный черный плащ закутался в изящном круговороте, и мне невольно вспомнилась легенда о Дракуле. С самого начала я знал, что преследователем был не я. Когда я посмотрел в его глаза, сверкавшие под абсолютно белой маской, то понял, что этот человек привел меня сюда. Он всегда держался на таком расстоянии, чтобы я мог продолжать погоню, и теперь, по его прихоти, наша игра в кошки-мышки должна была закончиться.
Как она закончится, зависело не от меня.
«Ну?»
Я пристально смотрел на незнакомца, в благоговейном страхе мой рот открылся, я сомкнул губы и тяжело сглотнул. От него исходила какая-то таинственная энергия и сила, которая заставляла трепетать все мое существо. Он был безупречно одет, его черные брюки и черный сюртук сливались с темнотой. Его белая рубашка светилась, так же как и совершенно белая маска, которая закрывала его лицо. Я посмотрел на маску поближе. Сквозь ее прорези можно было различить глаза золотистого цвета, которые сверхъестественно сверкали в полумраке, что окружал нас в этом подземном мире Парижской Оперы.
Но не его маска так поразила меня. Дело было в удивительной красоте его голоса. Резонанс, тон, глубина этого голоса на короткий миг поразили мое воображение. Ничто в его внешности не подготовили меня к этому самому удивительному инструменту, чей звук обострил мои чувства, и я подумал тогда, что мой самый прекрасный вокализ – не более чем блеяние ягненка.
«Вы преследовали меня. Чего Вы хотите?» Он скрестил руки в белых перчатках на груди. Он продолжал смотрел в мою сторону, и я старался обрести дар речи. Я никогда не видел кого-либо похожего на него.
«Я видел Вас около своей гримерной. Почему Вы там были?» - мой голос дрожал от волнения, и я поморщился.
«Может, автограф?»
Я скорее почувствовал, чем услышал сарказм в его тоне. Мои руки похолодели, когда он стал медленно ходить вокруг меня. Каждый мускул в моем теле напрягся, когда я осознал, что, возможно, мне придется физически защищаться. Он остановился в нескольких футах от меня.
Я глядел, как его желтые зрачки под белой маской изучают меня. Он посмотрел мне прямо в глаза, затем его пристальный взгляд медленно устремился вниз. На мне также был фрак – обычный наряд для моих представлений.
Я видел его краем глаза, когда входил в свою гримерную, расположенную в уединенной части Парижской Оперы; аплодисменты публики продолжали звучать у меня в ушах. Сначала я подумал, что увидел просто черную тень, но мое сердце начало бешено колотиться, когда я увидел взмах плаща этой тени, мчавшейся в сторону коридора. Сейчас я стоял с холодным сердцем в груди, в то время как он осматривал меня с головы до ног. Я заметил, что он был на несколько дюймов выше меня, и физически крепче, несмотря на седые пряди. Если бы я начал драку, это была бы нелегкая борьба.
Его сверкающие глаза остановились на моем лице. «Ты очень похож на нее», – сказал он мягким и теплым тоном, блеск его глаз затуманился, как будто он задумался.
Я попятился назад. Его слова, его манеры были не такими, какими я ожидал. Я был шокирован. «На кого?» – настойчиво сказал я тоном, немного напоминавшим его голос. Я расслабился, и все мысли о физическом противостоянии начали рассеиваться.
Он повернул голову в сторону. «На свою мать», - ответил он. Я услышал неодобрительную задумчивость в его голосе.
«Вы знаете мою мать? - спросил я, сдвинув брови. – Откуда?»
«Вас это не касается, юный Шаньи». Его тон вдруг опять стал прохладным, вся его теплота улетучилась при упоминании моей матери. «Я также знал твоего отца. Я могу сказать, что ты получил свой музыкальный талант от матери, но глубина твоего голоса озадачила меня». Он покачал головой, затем, промчавшись мимо меня, перешагнул на то место, где я стоял, когда наткнулся на него. Он нагнулся, чтобы поднять с пола черную фетровую шляпу, и надел ее. Она добавила последний штрих к его наряду, ее широкие поля оттеняли белую маску. Но она не скрывала его сверкающие желтые глаза, которые были направлены на меня.
Мрак в этом тайном коридоре под оперным театром придавал зловещий оттенок его внешности. Холодный ветер мягко подул по коридору, и у меня в голове зазвучал сигнал тревоги. Тон его голоса заставлял мое сердце трепетать от страха, от него по спине у меня опять бежала дрожь, но я приказал себе не показывать эмоции. «Не ходите в эту часть оперного театра снова, юный Шаньи», - сказал он. «Смерть неразборчива в выборе своей будущей жертвы. Так же как и я».
Он развернулся на одной ноге и исчез за углом. «Подождите!» Меня окружала темнота, которая как тяжелый свинец поселилась в груди, но моя голова была полна вопросов, и на них у меня не было ответа. «Подождите!» Мой голос потихоньку растворялся, я пристально вглядывался в то место, где стоял незнакомец. Мои последние слова прозвучали почти шепотом: «Откуда Вы знаете мое имя?»
Однажды он навсегда изменил жизнь моей матери. Сейчас он должен был изменить и мою.

Я рано начал задумываться над тем, почему я не похож ни на отца, ни на мать.
Мой отец, виконт Рауль де Шаньи, был человеком относительно высокого роста и крепкого телосложения, со светлыми кудрявыми волосами и дружелюбными голубыми глазами. У него была привычка отворачиваться при разговоре в сторону, и именно поэтому, как говорила моя мама, в него влюблялись многие дамы, когда мой отец был молод. Время отразилось на его внешности – на лице появились морщины, а в волосах – седые пряди, которые, впрочем, было невозможно различить с первого взгляда. С годами он все более походил на истинного аристократа, и это заставляло лордов, которые приходили в наше поместье поговорить с ним о делах, проявлять к нему еще большее уважение.
У моей матери, Кристины Даэ де Шаньи, были длинные темно-каштановые кудрявые волосы, благожелательное лицо и полные губы, которые словно выдавали ее внутреннюю чувственность. С возрастом на ее лице появилось несколько морщинок, а на висках уже можно было заметить седые прядки. Она была среднего роста и хрупкого телосложения. Даже будучи еще совсем юным, я замечал в глубине ее больших темно-карих глаз глубокую печаль и душераздирающую боль, никогда не покидавшую ее, даже когда она улыбалась. Словно какое-то горе оставило глубокий след в сердце моей матери, и теперь ее глаза были навечно обречены выдавать эту тайну.
Мне было почти двенадцать, когда однажды я посмотрел на себя в зеркало, висевшее в нашей гостиной, и понял, что что-то не так. Мои волосы были черными как вороново крыло, и к тому же прямыми. Мои глаза были темно-карими, но в них можно было различить золотистый отблеск, который был еще заметнее, когда солнце светило мне прямо в лицо. На мне были черные брюки и белая рубашка с широкими длинными рукавами. У меня всегда была склонность к черному цвету. Я немного нахмурился, изучая свое отражение в зеркале, и взглянул на свои длинные худые пальцы, которые заставляли фортепиано и скрипку звучать так, что окружающим оставалось только удивляться.
«Что случилось, Кристиан?»
Звук маминого голоса заставил меня обернуться. Я смутился и почувствовал, что мои щеки краснеют от стыда. Я не хотел, чтобы моя мать неправильно меня поняла. Всю свою жизнь я мечтал отблагодарить ее, заставить гордиться мною, надеясь, что когда-нибудь я смогу прогнать печаль из ее глаз.
«Ничего, мама».
«Чепуха. Почему ты так смотрел в зеркало?».
Ее лицо вдруг стало абсолютно белым, только под глазами еще больше обозначились темные круги. Глубокая печаль, от которой я так мечтал избавить свою мать, отразилась на ее лице. Я еще больше почувствовал себя виноватым.
«Я не понимаю, почему тебя вдруг заинтересовало твое лицо?» - сказала она раздраженным тоном. «Почему тебя так волнует, на кого ты похож?». Походкой королевы она прошлась по большому красному ковру и встала позади меня. Мы оба смотрели на наши отражения в зеркале, висевшем над камином. Мамино темно-зеленое платье с пышной юбкой выгодно подчеркивало ее фигуру; ростом она была мне по плечо.
«Я определенно не похож на тебя, мама», – ответил я. Наши глаза встретились в отражении. Мое сердце заколебалось, когда я увидел, что ужас прошелся по ее лицу и лишил дара речи. Мама неподвижно стояла позади меня и моргала.
«Нет, – сказала она наконец мягким тоном, ее глаза умоляли меня прекратить этот допрос, - нет, ты не похож на меня, Кристиан, кроме, пожалуй, своих губ». Она улыбнулась и кончиком своего тонкого дрожащего пальца провела по линии моей нижней губы. Они у нас были почти одинаковые – но это все, чем я напоминал маму.
«Я также не похож на отца, – пробормотал я и осторожно отвел мамину руку от моего лица. - На кого же я похож, мама?» Это был один из самых простых вопросов. Короткий ответ облегчил бы мою душу и положил конец моим расспросам, но мамины слова еще больше усилили мое любопытство.
«Я не уверена, Кристиан», – сказала она, отвернувшись от меня и обхватив руками свои худые плечи. Я чувствовал, что мама солгала. Она покачала головой. «Возможно, ты унаследовал свои черты по линии де Шаньи, может, ты похож на своего деда, дядю или кузена. Я не очень хорошо знаю всех родственников твоего отца». Ее лицо побледнело от испуга, когда она повернулась ко мне; в ее потускневших глазах я прочел ужас и печаль. «Ты любишь меня, не так ли, Кристиан?»
«Больше всего на свете, мама». Я шагнул к ней  и обнял.
Глубоко вздохнув, она произнесла: «Тогда больше не упоминай об этом, пожалуйста. Ради меня». Она улыбнулась и вышла из комнаты, оставив меня в одиночестве размышлять над тем, почему мои вопросы так напугали ее…
 

Этот короткий инцидент перед зеркалом послужил началом цепи событий, которые изменили не только мои взгляды на жизнь, но и мою судьбу в целом.
По реакции матери на мои расспросы я мог заключить, что не все так просто. Она одна знала какую-то тайну, беспокоившую ее. Я ни в коем случае не хотел причинять ей боль, но я понимал, что должен найти ответы на все вопросы и тем самым облегчить себе душу.
Я немного приблизился к правде в тот день, когда отец навсегда забрал меня из пансиона.
Все началось на школьном дворе. Джон Роджерс, надменный и хвастливый 13-летний мальчишка, стоял и протягивал кусок хлеба бродячей собаке. Мне было больно видеть, как бедное животное, мешок костей, обтянутых кожей, бегало вокруг Джона. На короткий миг я почувствовал восхищение от поступка Джона, задиры и постоянного бунтовщика в школе.
Животное только-только потянулось вперед за едой и уже открыло пасть, как вдруг Джон размахнулся и со всей силы ударил собаку ногой. Прозвучал протяжный визг. Дворняга уже лежала на земле, а Джон продолжал снова и снова бить ее по бокам.
Я быстро промчался в сторону Джона, схватил его за предплечье и резко развернул к себе лицом. «Довольно!» – грубо крикнул я. Мое сердце бешено колотилось, в ушах из-за приливов крови стоял шум. Джон презрительно усмехнулся. Он посмотрел мне прямо в глаза и собрался еще раз ударить собаку.
Следующее, что я помню – я стоял перед директором во дворе школы. Его теплые пальцы железной хваткой сжимали мою холодную руку.
«Кристиан? Ты меня слышишь?» - спрашивал он, глядя мне в глаза.
Я кивнул головой. Все части тела онемели. Мое сердце, казалось, вот-вот разорвется. Руки, то и дело сжимавшиеся в кулаки, начало покалывать от ярости, которая еще теплилась во мне. Руки болели. Я взглянул на свои ушибленные пальцы, между которыми текла кровь.
Шумная толпа находившихся во дворе мальчишек, напоминавшая собой неприятно жужжащий рой пчел, неожиданно затихла. Я не понимал, что происходит. Осмотревшись, я медленно начал приходить в себя. Я увидел, что Джон лежит около меня на земле, из носа и уголка рта у него текла темно-красная кровь, а на щеках уже начали проявляться синяки. Его серая школьная форма была вся в пыли и грязи.
«Это сделал ты, Кристиан! Ты ударил его! Ты избил его!» - указывал на меня один из друзей Джона. Я стоял в оцепенении. «Ты сломал ему ребра!».
На поблекшем лице директора было написано удивление. Он кивнул своей седой головой. «Я сам видел это, Кристиан». Он взял меня за руку и сказал: «Пойдем, поговорим с твоим отцом».
Уходя, я обернулся назад. Джон все еще лежал на земле. Его серые глаза были полны ужаса. Я был шокирован тем, что я, возможно, причинил вред родственному мне человеческому существу.
Я даже не помнил этого.
Пока необходимо было ждать прихода моего отца, я был заперт в одной из комнат пансиона. Моим одноклассникам приказали держаться от меня подальше. Вскоре мне принесли поесть, но еду так небрежно внесли через дверь, что часть ее оказалась на полу. Я позвонил в колокольчик, чтобы кто-нибудь пришел и отвел меня в ванную.
Я был словно запертый в клетке зверь.
Забившись в самый темный угол комнаты, я внимательно рассматривал свои руки. Кровь продолжала течь между пальцами, хотя я и мыл руки несколько раз в маленькой мисочке с водой…
Это было несправедливо, чудовищно несправедливо! Меня сразу же загнали сюда просто потому, что я защищал бедное страдающее животное. Ничто не исправит того, кто намеренно совершает зло. Гнев, словно гигантское темное облако, совершенно затуманил мои мысли. Размышляя обо всем происшедшем, я чувствовал, как странное ликование овладевает мною, стоило только вспомнить отчетливый страх в глазах Джона. Я утешал себя мыслью, что все-таки я отомстил за ту бедную собаку, если Джона действительно избил я. Хотя мысленно я и ругал себя за все это, но на душе стало как-то веселее.
Я просидел на одном месте несколько часов. В конце концов дверь открылась. Я всмотрелся в темноту, заполнившую комнату. На пороге показался директор. Он подошел ко мне, наклонился и посмотрел прямо в глаза.
«Кристиан, - тихо произнес он. - Твой отец скоро придет забрать тебя. Ты меня понимаешь? Ты меня слышишь?»
«Конечно, я вас слышу», - отчетливо ответил я, подумывая, не вскочить ли на ноги и не ударить бы его со всей силы в нос, прямо как дикое пойманное животное.
Он улыбнулся и протянул мне руку: «Хочешь подождать в моем кабинете? Виконт скоро будет здесь».
«Я не желаю никого видеть», - пробормотал я.
Директор выпрямился, стиснул зубы и пошевелил челюстью. «Как хочешь», - сказал он. – «Ты останешься здесь, пока твой отец не придет».
Он дошел до двери и обернулся. Все вокруг, включая его лицо, было словно окутано красным туманом. «Ты уверен, что ничего не помнишь, Кристиан? Ты абсолютно уверен?». Звук поворачивающегося в замке ключа прозвучал словно ударившаяся о крышку гроба последняя горсть земли, скрывающая гроб из виду навсегда.
Я знал, что директор сомневается в моих словах. Мне было все равно. Постепенно по телу распространился холод, который немного прояснял мысли и заставлял вздрагивать. Гнев окончательно пропал, внутри осталась только ледяная пустота. Я подумал о том, как отец отреагирует на мое сегодняшнее поведение. Уверен, что он был бы не в восторге! Несмотря на то, что я боялся наказания отца за совершенный поступок, странное чувство радостного ликования опять овладевало мною…
Кровь застыла у меня в жилах, когда в комнату вошел отец. Он быстро осмотрел помещение и явно удивился, найдя меня в таком месте. В его голубых глазах я увидел спокойствие и гнев одновременно. С искаженным лицом он подошел ко мне. Его руки теребили поля шляпы, и костяшки пальцев совсем побелели.
Его лицо резко покраснело, когда он обернулся к директору. Я бы не сильно удивился, если отец ударил бы его тогда. «Почему вы заперли его здесь?» - спросил он. В его голосе прозвучала угроза, наподобие той, что висит в воздухе прямо перед ударом грома.
Директор сделал шаг назад и сказал отцу, что у меня был некоторого рода приступ. Он объяснил, что я был заперт не в качестве наказания за совершенное. Я был потенциально опасен для себя и окружающих, потому что у меня был припадок и я не помнил этого.
Отец холодно посмотрел на своего собеседника и повернулся ко мне. «Идем, Кристиан», - сказал он и промчался мимо директора, оттолкнув того плечом в сторону.
Дорога в экипаже была довольно тряская. «Кристиан, - сказал отец упрекающим тоном, который всегда заставлял меня краснеть за совершенный проступок. - Объясни, почему ты так поступил? Это точно сделал ты?»
«Думаю, да», - пробормотал я, прижав подбородок к груди. «Я не помню, отец», - я посмотрел ему в глаза. «Я помню, как Джон пинал несчастную собаку, и он не собирался останавливаться, несмотря на то, что я сказал ему прекратить это».
«О, - произнес отец и кивнул головой. - Я полагаю, ты отстаивал свое мнение. Это благородно с твоей стороны, Кристиан, благородно и глупо. Я сильно сомневаюсь, что жизнь какой-то дворняги стоила твоего исключения из пансиона. Ты понимаешь, что теперь не можешь вернуться в школу, Кристиан? Я учился в этом заведении, так же как и твой дед и твой дядя. Ты будешь первым де Шаньи, который нарушит эту традицию». Отец так сильно сжал венчавшую его трость львиную голову, что костяшки пальцев совсем побелели; его зубы скрежетали. Он надел цилиндр.
«Я извиняюсь, отец, - произнес я и посмотрел на него, спокойствие его голубых глаз отчасти усмирило ту ярость, которая нарастала во мне снова. - Однако я не жалею о том, что остановил Джона».
«По крайней мере, ты твердо стоишь на своем, - пробормотал отец. - Что ты теперь собираешься делать, Кристиан?»
Сначала мы поехали к нашему семейному доктору, пожилому и совсем седому человеку, который за свою жизнь видел, как рождаются и умирают поколения де Шаньи. Весь дрожа, без рубашки, я сидел на столе в его приемном кабинете. Непрекращающийся стук отцовской трости о пол звенел у меня в ушах. Но я выбросил все из головы и сосредоточился на действиях доктора.
«Ничего, все нормально, - скачал он. - Ничего». Неожиданно доктор прекратил осматривать меня и обернулся к отцу. «С ним все в порядке, мсье виконт. Он здоров». Он повернулся обратно ко мне и слегка наклонился, его серые глаза с любопытством рассматривали мое лицо. «Скажи мне вот что, Кристиан. Все говорят, ты избил того мальчика до полусмерти. Ты что-нибудь помнишь об этом?»
«Я помню, как директор склонился надо мной и спросил, все ли со мной в порядке. Потом я увидел Джона лежащим на земле. Вот все, что я помню».
«Интересно, - произнес доктор. - Пожалуйста, подожди своего отца за дверью, Кристиан. Я хочу поговорить с ним».
Я покорно слез со стола, надел рубашку и вышел. Я начал бояться, что это временное помутнение разума означало мою скорую гибель. Я дрожал от страха. Видения смерти то и дело мелькали в моей голове.
Отец показался через несколько минут. Большую часть пути домой он молчал. Я мельком взглянул на его лицо, мягкие точеный черты лица, глубоко задумчивое выражение глаз, смотревших в окно. Я еще не избавился от предчувствия скорой и неминуемой гибели.
«Отец», - сказал я. Его глаза тотчас же уставились на меня. «Со мной все нормально?» Внезапная волна страха потрясла меня, но улыбка отца отчасти развеяла мои опасения.
«С тобой все в порядке, Кристиан. Доктор сказал, у некоторых людей бывают настолько сильные припадки ярости, что они ничего не помнят». В голубых глазах отца блеснула задумчивость. «Вообще это довольно редкое явление, и считается, что это передается по наследству».
Итак, я унаследовал это от кого-то. Я попытался вспомнить случай, когда отец или мать внезапно впадали бы в ярость. Я ни разу не замечал такого. «У кого-нибудь из де Шаньи было подобное?» - спросил я.
Отец внезапно улыбнулся, но его глаза наполнились бесконечной печалью. «Нет, - ответил он. - У тебя это не от де Шаньи».
Значит, я унаследовал это от матери. Оставшуюся дорогу домой я пытался представить себе ее в гневе, но тщетно - ее добрые карие глаза все время приходили мне на ум. Нет, мама была самым добрым человеком, которого я знал.
Без сомнения, эти приступы ярости не от нее!
Лицо мамы побледнело, когда отец рассказал ей о случившемся. Она сразу бросилась ко мне и крепко обняла. «Кристиан!» - воскликнула она и провела рукой по моим волосам. «О, ты ведь мог умереть!»
«Нет, - спокойно произнес отец. - Доктор сказал, что люди редко умирают от этого».
«Слава Богу!» - обрадовалась мама. Я вырвался из ее объятий и улыбнулся ей. Она поправила один из своих длинных локонов.
«Тебе не о чем беспокоиться, мама, - сказал я. - Однако я устал. Я пойду передохну перед едой».
Мама подошла ко мне. Ее пальцы нежно коснулись моей щеки, а в ее глазах заблестели слезы. «Да, тебе нужно отдохнуть, Кристиан, - ласково произнесла она. - Я позову тебя на ужин».
Как и предсказывал отец, мне не разрешили вернуться в пансион. Вместо этого он нанял человека, который несколько дней в неделю приходил к нам в поместье. Хотя я и скучал по своим школьным друзьям, я все-таки больше предпочитал учиться дома. У меня хватало времени, чтобы играть и сочинять музыку на большом черном фортепиано, который находился в большой бальной зале.
Сколько себя помню, я все время любил музыку. Когда мне было три года, мама приобрела небольшое пианино. Я начал брать уроки, но вскоре пришел к выводу, что мой наставник не может меня научить ничему новому. Я жаждал большего – безупречного исполнительского искусства, вокального совершенства. Мама наняла преподавателя по вокалу, который учил ее в консерватории, и он приходил два раза в неделю.
Я удивлялся ее слезам, которые появлялись всякий раз, когда мы с ней уходили в зал после завершения моего занятия. «Браво, Кристиан!» - восклицала она и как школьница хлопала своими маленькими ручками. Я грациозно кланялся ей и улыбался. Я не переставал делать ее счастливой, отодвигать вечно присутствующую печаль в глубины разума, хотя бы на короткое время…
Я начал давать сольные концерты, когда мне было пятнадцать лет, примерно за два года до того, как в подземном лабиринте Парижской Оперы я встретился с незнакомцем в черном плаще. Иногда я так сильно нервничал перед выступлением, что меня тошнило. Шаги по сцене до инструмента были самыми трудными; я чувствовал, как полные удивления и обожания глаза пристально смотрят на меня. Я думаю, публике было непривычно видеть пятнадцатилетнего мальчика, так хорошо играющего на фортепиано, но мне это не казалось необычным. Это у меня от природы, как будто музыка всегда жила в моей душе.
Мои родители всегда сидели в первых рядах, их взгляд был прикован ко мне. Мамино лицо было бледным, а ее губы – темно-красными. Отец подмигивал мне и улыбался, и это придавало мне еще больше уверенности во время концерта.
Однажды я сел за инструмент и полностью сосредоточился на черно-белых клавишах, находящихся передо мной, все остальное просто исчезло. Ничего вокруг, кроме музыки, для меня не существовало. Музыка стала моим миром, а я стал его пленником. Каждое свое ощущение я старался выразить через звуки, пробегая пальцами по клавишам. Когда наконец я закончил и поклонился, то сквозь слезы увидел, что все находящиеся в театре зрители плакали.
Несмотря на удачные выступления в различных театрах по всей Франции, я бы немного потрясен, получив приглашение выступить в Парижской Опере.
У меня перехватило дыхание, когда я увидел бурную радость моей матери. Улыбнувшись, она нежно взяла меня за руку, на ее бледном лице отразилось ангельское выражение. «О, Кристиан! - воскликнула она. - О, это же чудесно! Ничто не сравнится с тем чувством, когда ты стоишь на сцене оперного театра, а люди стоя аплодируют! Конечно, ты должен согласиться!»
«Но что если я сделаю ошибку? Что если я проиграю не ту ноту?» Разные страхи одолевали меня тогда, но оживленный огонек, пылающий в глазах моей матери, окончательно развеял их. «Ты всегда безукоризненно играешь во время выступления». Она откинула волосы с моего лба, пальцами зачесав их назад. Она всегда так делала, с тех пор как мне исполнилось два года. «Это естественно – нервничать перед концертом Я знаю, что это такое, дорогой. О, ты просто не представляешь, что чувствуешь, когда тысячи людей стоя аплодирую тебе!»
«Какая ты эгоистка, мама!»
Она очаровательно рассмеялась и сложила руки перед собой.
«Кристиан, ты просто обязан это сделать. Пожалуйста. Сделай это для меня».
Я взял ее руку и поцеловал ее пальчики. «Конечно, - ответил я. - Если ты хочешь, я приму приглашение, мама».
Мой контракт на концерты в оперном театре был заключен на два месяца. Я должен был выступать за полчаса до начала каждой оперы, чтобы «раскочегарить толпу», как говорили директора. Я спросил их, что если я буду еще и петь под аккомпанемент моей музыки, и они с восторгом согласились со мной.
Каждое представление имело оглушительный успех. Образ стоящей толпы мелькал перед глазами. Меня вызывали много раз на выход, прежде чем я кланялся публике в последний раз.
После одного особенно удачного выступления, осматривая зал, я заметил одну ложу в главном ярусе по левую сторону от сцены. Она была пустой. Среди всеобщего веселья и атмосферы радости она выделялась своим зловещим видом. Я чуть подольше задержал на этой ложе свой взгляд и, поклонившись в последний раз, ушел со сцены в свою гримерную. Там меня уже ждали родители. Мама бросилась мне на шею и стала покрывать мои щеки поцелуями. Отец усмехнулся и от всего сердца похвалил меня и пожал руку. Эта встреча, вместе с толпой юных девушек, жаждущих встречи со мной, совершенно отвлекли мои мысли от темной пустой ложи.
Я вспомнил о ней на следующий вечер, когда одевался для очередного представления. Я уже надел черный фрак, белую рубашку и галстук, как вдруг в дверь робко постучали. «Войдите!» - крикнул я.
В комнату вошла молодая девушка, немного младше меня. Ее глаза была опущены долу. «Да? - сказал я, взглянув на нее, и продолжил завязывать белый галстук перед большим, в полный человеческий рост, зеркалом. - Случилось что?».
«Фортепиано, мсье. Кажется, что-то не так с инструментом».
Я развернулся на одной ноге и бросил заниматься галстуком, который теперь свободно повис вокруг шеи. «Что вы имеете в виду? - резко спросил я. Я почувствовал, как мои щеки запылали. - Что не так с фортепиано?»
«Я не уверена, мсье. Дирекция просила передать вам, что сегодня выступление может не состояться. Фортепиано демонтировано».
«Тогда скажите им, чтобы достали другой инструмент, черт побери!». Я пришел в ярость, гнев затуманил мысли. Я смотрел, как девушка съежилась от страха передо мной. Я подошел к ней, мои пальцы сжались в кулак. «Что вы тут стоите? Идите и передайте!» Она поспешила выйти, ее рыдания эхом раздавались в темном коридоре, где находилась моя изолированная от соседних помещений гримерная.
Набрав в легкие побольше воздуха, я глубоко вздохнул. Обычно в подобных ситуациях это успокаивает меня. Я вернулся к зеркалу, мои пальцы разжались и уже собрались покончить с галстуком. Мой рот открылся от удивления.
Кровь отлила от моего лица – с зеркала на меня пристально смотрело призрачное лицо. Под глазами появились темные круги. Мои щеки горели от гнева, который все еще бушевал в моей груди. Мои золотистые глаза необычно сверкали. Я с содроганием подумал, что мой последний приступ гнева, уже пожирающий мою душу, превратил меня в демона.
Я опустил глаза в пол. Я не мог смотреть на свое отражение в зеркале. Этот высокий, долговязый человек в черном фраке, с белым лицом и сверкающими глазами, словно притворявшийся мной, был все-таки я. Я же всегда был жизнерадостным, любящим пошутить парнем. Кто же тогда был незнакомец, которого я видел в зеркале? Что заставило его восстать из самых глубин моей души?
Я прогнал ужасный образ из моей головы. Посмотревшись опять в зеркало, я начал понемногу приходить в себя. Черные круги под глазами исчезли, нездоровый румянец уступил место нормальному оттенку кожи. Я засмеялся и сказал себе, что это нереальное видение было плодом моего воображения. Я закончил возиться с галстуком, развернулся и зашагал к двери.
Поначалу казалось, что это была просто черная тень. Спускаясь по ступенькам, ведущим в мою гримерную, я краем глаза заметил быстро промелькнувшую фигуру. Я обернулся и увидел, как что-то черное исчезло в коридоре, где находилась моя комната. Повинуясь инстинкту, я бросился за этим существом. По спине пробежала легкая дрожь. Незнакомец исчез.
Я много раз замечал его после того вечера. У меня была привычка распеваться перед представлением. Гримерная, находясь в уединенной части на первом этаже театра, была полностью изолирована от соседних помещений, что делало ее прекрасным местом для вокальных занятий. Мой голос распространялся по всей комнате, я мог петь так громко, как хотел, не боясь, что кто-то меня услышит. Иногда, если я неожиданно распахивал дверь, я видел как некая черная тень уносится прочь, как будто я поймал этого человека на том, что он слушает меня.
Одним вечером, прямо после концерта и стоячих оваций, я вернулся к себе в комнату морально и физически истощенным. Я бросился в кресло, которое стояло перед роскошным большим зеркалом, и посмотрел на свое отражение. Мое лицо было совсем бледным от полного изнеможения, а от губ отлила кровь. Я обещал себе попросить администрацию о небольшом перерыве; пара дней отдыха в поместье родителей сотворят чудеса.
Тихий скрип, раздавшийся у дверей гримерной, долетел до моих ушей. Я притих, в горле встал комок. Кто-то стоял на пороге. В зеркале я увидел, как страх черной тенью ложится на мое лицо; я поднялся на ноги и помчался к двери.
В миг я схватился за ручку и, резко распахнув дверь, увидел черную тень какого-то человека, одетого в черный плащ. Складки плаща исчезли в конце коридора, куда выходила моя дверь. Я бросился за незнакомцем и вскоре столкнулся лицом к лицу с призрачной фигурой во фраке, чье лицо таинственно скрывала белая маска.
Откуда он знал мою мать? Откуда он знал мое имя? Я размышлял над этими вопросами, возвращаясь обратно в гримерную. Я только присел в кресло, как вдруг опять услышал скрип ступенек за дверью. В этот раз я, распахнув дверь, увидел на пороге маму с поднятой рукой, как будто она собиралась постучаться. Улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела мой мертвенно-бледный вид.
«Боже мой, Кристиан! - воскликнула она. - Что стряслось?»

***